если венгры станут младшими партнерами в общеевропейском антироссийском альянсе, – сказал канцлер Одинцов, – потому что в ином другом случае у них окажется слишком много врагов. Была в нашем прошлом такая комбинация, как Малая Антанта: союз Чехословакии, Югославии и Румынии. Если все, кто не любят мадьяр, объединятся, то гонвед[19] будет разгромлен даже при неучастии в войне русской армии. Совсем другое дело, если на стороне Венгрии будет воевать Германия – правда, тогда речь пойдет уже не о малой, а о большой Антанте, сиречь в действие будут приведены Брестские соглашения. На такое ваш дядя Вилли не пойдет. Чтобы избежать этой опасности, ему предварительно необходимо превратить Брестские соглашения в антироссийский альянс…
Императрица задумчиво произнесла:
– Быть может, приглашая Германию присоединиться к Брестским соглашениям, мы сами создаем возможность для самого широкого союза против самих себя?
– Не думаю, что это возможно, – покачал головой канцлер Империи, – без участия в таком союзе внешнего по отношению к Европе и сильного игрока он окажется раздираем множеством непреодолимых противоречий.
– Постойте-постойте, Павел Павлович, – сказала императрица, – что значит «внешнего по отношению к Европе игрока»?
– Это выражение означает страну, которая имеет с Европой сильные родственные и культурные связи, но сама к ней не принадлежит, – ответил тот. – Собственно, если не брать в расчет пузатую латиноамериканскую мелочь, таких великих держав на планете Земля всего две: Североамериканские Соединенные Штаты и Российская Империя. Между главными игроками – Францией и Германией, Францией и Британией, Британией и Германией – существуют такое количество политических, торговых и исторических конфликтов разной интенсивности, что по сравнению с ними лебедь, рак и щука покажутся примером эффективного совместного труда. Объединить Европу можем либо мы против янки, либо они против нас. Третьего не дано. Если Европу объединим мы, то ничего страшного ей не грозит. Разными путями – когда мирными, а когда и не очень – Российская империя объединила под своим скипетром двести различных народов, и все они благополучно дожили до наших дней, а вменяемая часть их элит вошла в состав нашей элиты. Как там у Пушкина: «Слух обо мне пройдет по всей Руси великой, и назовет меня всяк сущий в ней язык, и гордый внук славян, и финн, и ныне дикой тунгус, и друг степей калмык. И долго буду тем любезен я народу, что чувства добрые я лирой пробуждал…». И ведь лучше не скажешь. А там, где уже есть двести народов, вполне уместятся еще двадцать-тридцать. Хочется верить, что Брестские соглашения запустят интеграционный процесс, который за три-четыре поколения создаст единое политическое и экономическое пространство от Лиссабона до Владивостока, с сохранение всех обитающих там народов. И противостояние с янки тут должно быть только в формате «чтобы к нам не лезли». Сами мы и не должны пытаться лезть к ним, ибо ничего хорошего из этого не получится.
– А если наша затея с Брестскими соглашениями провалится, Европа окажется втянутой в междоусобные войны, и в итоге на запах вкусного в Старый Свет явятся американские банкиры и политиканы? – спросила императрица.
– Тогда, – ответил канцлер, – обстановка в этом Старом Свете осложнится до крайности. В отличие от русских, янки распространялись по своему континенту, уничтожая все на своем пути. От коренных обитателей североамериканских пространств остались загнанные в резервации жалкие ошметки. И точно так же они будут действовать и в объединенной ими Европе. Ничего личного, только бизнес. Оптимальный, с их точки зрения, исход этого процесса – размен Европы на Россию, чтобы в мире не было ни того, ни другого, а остались бы только Североамериканские Соединенные Штаты.
– Нерадостную картину вы мне тут нарисовали, – вздохнула Ольга, – но оснований не верить сказанному вами у меня нет. У меня только один вопрос. Если мы сами не должны лезть к янки, то как же воспринимать желание моего дядюшки Вилли устроить колонизацию Аргентины, Парагвая, Уругвая и прочих южноамериканских стран с умеренным климатом?
– А ну его! – махнул рукой канцлер. – Ваш дядюшка такой живчик, что мне все время хочется видеть, чем заняты его руки. А то и до беды недалеко. Лично мне кажется, что эта затея с южноамериканскими колониями потерпит неудачу из-за значительной удаленности театра военных действий от Германии. Тут даже не военный флот важен, ибо янки кинутся в драку далеко не сразу, а торговый. Действующую группировку необходимо снабжать, доставлять к ней подкрепления, а обратными рейсами вывозить в Рейх плоды той земли, чтобы каждый немец видел, что жить стало лучше, жить стало веселее. Сумеет Тирпиц обогнать Британию по транспортному тоннажу – будет немцам счастье, не сумеет – вся эта затея угаснет как бы сама собой.
– И все же есть у меня предчувствие какой-то большой неприятности… – сказала императрица. – Боюсь я, что подавление венгерского мятежа выльется в такое же кровавое безобразие, как и события во времена моего прадеда. Пружина межнациональной ненависти усилиями милейшего старичка Франца-Иосифа взведена там до упора. Кстати, а не получится ли так, что в тамошние дела вмешаются североамериканцы?
– Не думаю, что это возможно, – пожал плечами Одинцов, – пока еще их манифест очевидной судьбы распространяется только на страны Нового Света. Мыслить в общемировом масштабе они начнут несколько позже. И все-таки в одном я с вами согласен: Франц Фердинанд – ключевой персонаж нашей европейской истории, которого требуется беречь, холить и лелеять, если мы и в самом деле хотим осуществить мягкий и полюбовный распад лоскутного одеяла. Гениальный же шаг – заранее обозначить будущие независимые страны и тем самым заткнуть рты всем отчаянным крикунам из рядов национальной интеллигенции. Недовольными в такой конфигурации могут остаться только венгры, желающие властвовать над всеми окрестными народами, но эти устремления не приведут ни к чему хорошему, ибо венгерские магнаты презирают славян, румын, и даже немцев, и те платят им за это лютой ненавистью. Оскорбительное пренебрежение – вполне законный повод для национально-освободительной борьбы. Венгрия, в широком смысле этого слова, уже давно была беременна кровавой смутой, и наша задача – свести это безобразие к минимуму.
Императрица нахмурилась.
– Ты мне одно скажи, Павел Павлович, – сказала она, – если между венграми и хорватами и в самом деле разгорится серьезная война, я должна буду отдать своему Сашке приказ двигаться на Будапешт, чтобы поотрывать там все глупые головы?
– Такой приказ может быть отдан только при соблюдении двух условий, – с серьезным видом ответил Одинцов. – Первое – просьба самого Франца Фердинанда оказать помощь
