обратить Европу в территорию мира и спокойствия, то следует пресекать всяческие потуги развести пропаганду межнациональной и межрелигиозной ненависти и вражды. И отношения к французам это касается в первую очередь. Мы ведем борьбу не с народом Франции, а с зарвавшимися политиканами, которые решили, что раз уж они демократы, то им позволены любые мерзости и подлости. По-другому это нигилистическое учение распространяться не может. Поверьте, если сейчас мы не справимся с возложенной на себя миссией очищения, то лет через сто наши потомки будут проклинать свой ужасный отправленный мир.
– Мы знаем! – воскликнул кайзер Вильгельм, воинственно встопорщив усы. – Открытые содомиты, толпами разгуливающие по Берлину в самом непотребном виде – это мерзко, гадко и просто невообразимо! И вся эта зараза исходит из Парижа, это вертепа разврата и греха, где людей низводят до состояния животных. Было бы неплохо, если бы Господь поразил эту зловредное место своим огнем, превратив его в новые Содом и Гоморру!
– Господь добр, дядя Вилли, и желает не смерти грешника, но его исправления, – кротко произнесла Ольга. – И, кроме того, мы, его дети, должны сделать свою работу так хорошо, чтобы Творцу Всего Сущего не пришлось потом всуе разбрасывать свой огонь по городам и весям направо и налево. Грешно молить Господа о том, что должна делать хорошая полиция.
Выдержав продолжительную паузу, Ольге обвела взглядом монархов, затаивших дыхание, словно в ожидании новых откровений, и подвела итог:
– Я вижу, что возражений моим словам не имеется… Павел Павлович, дайте сюда заготовленные бумаги. Читаем, коллеги, и подписываем. Сегодня мы с вами творим историю – ни больше и ни меньше.
Часть 34
Вторая Балканская война
14 октября 1907 года, поздний вечер. Австро-Венгерская империя, королевство Хорватия, Аграм (Загреб), Дворец Бана (Наместника) Хорватии, королевские апартаменты, спальня.
Император Австро-Венгрии Франц Фердинанд и императрица София
Подошел к концу заполненный хлопотами день коронации. Единственно, что запомнилось императрице, это огромные толпы народа, осаждавшие собор Вознесения Девы Марии, где проходила церемония. В такой тесноте и суете убийца вполне мог подобраться к виновникам торжества на дистанцию пистолетного выстрела или даже удара ножом. Однако, к счастью правящей четы, Загреб не Белград – в данный момент австрийский император и его императрица тут любимы до восторженного повизгивания, поэтому, если бы кто-то обнажил против них оружие, этот безумец мгновенно был бы разорван в клочья. Но, в любом случае, все, в том числе и полиция, буквально сбивались с ног, чтобы этот день прошел наилучшим образом, без малейших ненужных приключений.
Сначала Франц Фердинанд выступил перед депутатами Сабора (хорватского парламента), пообещав начало новой эпохи в существовании Хорватии. Выступление несколько раз прерывалось бурными аплодисментами. Потом была коронация в соборе Вознесения Девы Марии – долгая и пышная церемония, чрезвычайно утомившая и Франца Фердинанда и Софию. Потом, в присутствии депутатов Сабора, свежекоронованный хорватский король подписал ряд указов. Во-первых – он аннулировал венгерско-хорватское соглашение от 1868 года; во-вторых – ликвидировал венгерское министерство по делам Хорватии; в-третьих – учредил независимое от Будапешта хорватское правительство; в-четвертых – своей волей назначил баном (наместником) депутата Сабора одного из способнейших хорватских политиков Франо Супило, яростного противника мадьяризации и защитника единого на разговорном уровне сербохорватского языка.
Собственно, для того, чтобы довести венгерских политиков до белого каления и состояния, близкого к мятежу, было бы достаточно одной коронации. Четыре дополнительные вишенки на торт должны были сделать венгерский мятеж против своего короля безальтернативным. А для хорватского населения эти указы были исполнением самых затаенных желаний, ибо в апреле 1907 года (точно по расписанию) венгерский парламент принял закон, объявляющий венгерский язык единственным официальным языком хорватских железных дорог, в силу чего хорваты на своей земле как бы становились иностранцами. И старый император Франц-Иосиф таким безобразиям потворствовал, что все туже закручивало пружину мадьярско-хорватского противостояния. А может, и в самом деле, если Хорватию сразу сделать цельным и самодостаточным государством, территориально размежевавшимся и с сербами, и с мадьярами, то она не явит миру целых два раза за двадцатый век вопиющие образцы самого человеконенавистнического изуверства.
Закончив с хорвато-венгерскими отношениями, Франц Фердинанд перешел к сербско-хорватским делам. Сначала он, как австрийский император, подписал Указ об уступке Сербии Боснии и Герцеговины, и тут же, уже как хорватский король, заключил с представителем сербской королевы принцем Георгием Соглашение о территориальном размене хорватских и сербских земель. Мера любви хорватского общества к своему новому королю от последнего решения не уменьшилась, ибо Босния последний раз принадлежала Хорватии эдак с тысячу лет назад, а хорватские националисты-сербоненавистники пока еще были маргинальным[16] меньшинством. И в хорватском Саборе главной политической силой была коалиция сербских и хорватских партий, нацеленных на борьбу с мадьяризацией страны. Чтобы сербо-хорватская ненависть вспыхнула ярким пламенем, хорватам требовалось попасть под власть сербского короля Александра Карагеоргиевича и окружавших его великосербских шовинистов, которые оказались ничуть не лучше венгерских магнатов. Сербохорватский язык они, разумеется, не преследовали, но вот самостоятельности Загреб лишался напрочь, а в 1929 году, после государственного переворота 6-го января, первоначальное королевство сербов, хорватов и словенцев превратилось в унитарную Югославию, и следующую свою автономию хорваты получили только в социалистическом федеративном государстве Иосипа Броз Тито.
На этом с делами было покончено, и после пышного банкета с множественными переменами блюд и цветистыми заздравными речами вымотанную до предела монаршую чету отпустили на отдых в отведенные им апартаменты.
– Ты знаешь, милый, – сказала София, прижимаясь к своему супругу, – сегодня я действительно почувствовала себя королевой, любимой своим народом. Даже коронация в Праге была какой-то отстраненной – моим соплеменникам, как мне кажется, даже все равно, есть ли у них настоящий коронованный король. Господин Масарик – это такая тля, которая в лицо будет говорить тебе комплименты, и то же время прятать за пазухой отравленный нож. В Аграме совсем другое дело. Тут меня принимают как нечто данное свыше, с любовью и обожанием, и никто не воротит свой нос.
– В Петербурге от тебя, моя радость, тоже никто не воротил нос, – возразил Франц Фердинанд, – я же видел, что и русская императрица, и ее британская кузина Виктория и в самом деле считают тебя равной им по положению и происхождению.
– Петербург – это другое… – вздохнула София. – Там всех принимают такими, какие они есть. Такие уж обычаи завел у русских господин Одинцов. Императрица Ольга хоть и моложе меня на десять лет, но иногда я чувствую себя перед ней маленьким ребенком.
– С таким учителем, как мессир Пауль, это немудрено, – ответил Франц Фердинанд. – Когда я разговаривал с этим человеком,
