– «Ул. Петрозаводская», «Северный речной вокзал», «М. Войковская». С Ленинградского проспекта – на Третье транспортное кольцо, и вдруг на дорожных указателях крупно: «Ул. Нов. Башиловка», «Ниж. Масловка». Катя покачала головой.
– Не верю! – прошептала она.
Знакомые дома она увидела издали. Подалась вперед. Корнышев наблюдал за ней невозмутимым взглядом дрессировщика, который видел ожидаемые реакции – и не было повода для беспокойства.
Они проехали до Савеловского вокзала, развернулись, и все это время Катя обеспокоенно вертела головой, пытаясь высмотреть оставшийся за спиной родной квартал, но они вскоре вернулись, подъехав с другой стороны, Горецкий сбросил скорость и сказал, показав рукой на серый асфальт тротуара:
– Вот здесь я сегодня стоял и держал включенным свой телефон.
И Катя испытала очередное потрясение, осознав, что недолгие несколько часов тому назад она стояла по колено в воде Средиземного моря и слушала звуки этой вот улицы, а этот человек, друг доброго волшебника Корнышева, стоял здесь на тротуаре с включенным телефоном, наверняка вот этим, который сейчас болтается у него на поясе, чтобы Катя жадно ловила звуки города, в котором в ту минуту ей даже не мечталось побывать, потому как глупо мечтать о том, что все равно никогда не сбудется. И вдруг она волшебным образом перенеслась в Москву и оказалась там, где еще недавно стоял этот человек с телефоном, и это было невероятно, необъяснимо и совершенно сказочно.
– Остановите! – попросила Катя.
Выскользнув из салона автомобиля, пошла по тротуару и вдруг закружилась в танце, охватывая восторженным взглядом дома, деревья, машины, лица людей. У нее было такое по-детски счастливое выражение лица, что проходившая мимо женщина улыбнулась ей.
– Здравствуйте! – сказала ей Катя. – Я дома!
* * *
Посетителей в ресторане «Ермак» было немного, почти всех их Корнышев знал в лицо, но он демонстративно никого не признал. Официант в псевдонародном костюме проводил их на верхний ярус, балконом нависающий над нижним залом. Здесь стоял полумрак. Горели на столе свечи. Катя разглядывала интерьеры с детской непосредственностью и необыкновенно оживилась, когда в ее руках оказалось меню. Пирожки: с капустой, с грибами, с мясом, и много какие еще. Грибочки белые. Огурчики малосольные пупырчатые. Пельмени из медвежатины. Окрошечка квасная холодная… Корнышев заказывал блюда, перечисляя их без остановки едва ли не страницами меню, и понятно было, что даже вчетвером они все это не осилят, но он только поглядывал озорно на Катю, у которой явно разыгрался аппетит, и все диктовал и диктовал официанту, завершив длинный перечень заказанного неизбежными в этих стенах клюковкой, медовухой да кедровухой.
– Это как мезе, – вспомнилось Эльвире. – Будет много всего разного.
– Это лучше, чем мезе, – голосом истосковавшегося по родным разносолам гурмана поправила Катя.
Спиртное принесли в первую очередь, и Корнышев предложил немедленно отметить прибытие в Москву. Катя не отказалась, хотя по ней было видно, что она не до конца еще отошла от «Коммандарии». Сначала выпили за приезд, потом за Москву, потом за Нижнюю Масловку, и очень скоро Катя захмелела. Градус ее настроения повышался вместе с количеством выпитого, она безудержно смеялась, пару раз роняла столовые приборы, к Горецкому уже обращалась на «ты» и долго и путано благодарила его за то, что он сегодня предоставил ей возможность услышать звуки родного квартала. Теперь ее можно было оставить на попечение Эльвиры.
Корнышев и Горецкий спустились вниз и прошли в отгороженную от общего зала отдельную комнату, где в одиночестве задумчиво пил водку Калюжный, сейчас похожий на директора какого-нибудь предприятия, заехавшего отужинать осетринкой под водочку.
– Я привез девчонку, Олег Харитонович, – сказал Корнышев. – Наверху сидит. Пьяная и счастливая.
* * *
– У вас такой чудесный муж! – сказала Катя. – Я просто не представляла, что такие люди бывают на свете!
Корнышев не ошибался. Катя была пьяная и счастливая, и ей непременно хотелось сказать Эльвире что-нибудь очень приятное, чтобы и отблагодарить ее за все, что Корнышев для Кати сделал, и чтобы поделиться счастьем, которое Катю переполняло.
В ответ Эльвира невнимательно улыбнулась. На всем верхнем ярусе кроме них были еще только два человека, молодые мужчины, сидевшие за столиком у ведущей вниз лестницы, и Эльвире почему-то становилось неуютно, когда они попадали в поле ее зрения. Они не обращали на Эльвиру внимания и вообще были целиком поглощены разговором, но что-то тревожило Эльвиру, и она время от времени бросала в их сторону настороженный взгляд.
– Я же домой не позвонила! – вдруг вспомнила Катя.
Достала из сумочки свой сотовый телефон. И Эльвира увидела, как один из мужчин вдруг повернул голову и посмотрел в их сторону. Эльвира готова была поклясться, что он только что был более-менее трезвый и вполне вменяемый, но когда он неуверенно поднялся, с грохотом отодвинув стул, и направился к их столику неверной походкой, вдруг обнаружилось, что он пьян. Он мял в пальцах незажженную сигарету и улыбался Кате широкой улыбкой пьяного гусара. Он был симпатичен и мил, и его вид не внушал ни малейшего чувства тревоги. Он приблизился, расшаркался перед дамами, цветисто извинился и попросил разрешения прикурить. Прикурить ему хотелось непременно от горящей свечи, которая стояла на столе перед Катей, хотя точно такая горящая свеча стояла и на столе, за которым остался сидеть товарищ человека с сигаретой, и было уже понятно, что ему очень нравится Катя и сигарета – это только предлог. Он даже опустился на стул, на котором совсем недавно сидел Корнышев, и заподозрившая неладное Эльвира уже озиралась в тревоге, выискивая взглядом запропастившихся мужчин, но не видела ни Корнышева, ни Горецкого.
Молодой человек рассказал Кате анекдот, который Эльвире совершенно не показался смешным, но Катя засмеялась нетрезвым смехом, она была расслабленной и невнимательной, и ей даже в голову не могло прийти, что этот молодой человек пришел за их столик с нехорошими мыслями. За свою доверчивость она и поплатилась. Человек с сигаретой пересел ближе к Кате, даже хотел ее приобнять, Катя попыталась отстраниться, молодой человек сделал неловкое движение, смахнув со стола одну из рюмок и Катин сотовый телефон, тут же испуганно вскочил, намереваясь исправить собственную оплошность, но он был пьян, оступился, и под его обувью сорок четвертого размера хрустнул изящный корпус Катиного мобильника.
* * *
– Старшая Ведьмакина на контакт идет неохотно, – докладывал итоги своих кипрских наблюдений Корнышев. – Она осторожна и подозрительна. И информацию цедит по каплям. Суть ее ответов: ничего не знала о делах своего мужа, в семье никогда не обсуждались служебные вопросы. Единственный раз она, как мне кажется, была искренней в разговоре со мной – когда призналась, что подозревает неслучайный характер случившегося с ее мужем. Практически открыто говорит, что его могли убить из-за работы. Ей кто-то звонил. После гибели мужа. И посоветовали на суде не появляться.
– Кто? – приподнял бровь Калюжный, хотя заранее знал ответ.
Корнышев усмехнулся и выразительно пожал плечами.
– А мать Вани Алтынова запрятали в больницу, – сказа Корнышеву Горецкий. – И она тоже не смогла присутствовать в суде.
– Значит, в этой части показания родственников совпадают, – протянул Корнышев. – Их отсекли от участия в процессе, быстренько приговорили бедолагу Иванова к пожизненному – и вопрос закрыли. Кстати, об Алтынове. Он был на Кипре. И даже, кажется, приударял за дочкой полковника Ведьмакина.
– Совпадает! – удовлетворенно оценил Горецкий.
– Что совпадает? Что приударял?
– Нет! – засмеялся Горецкий. – То, что он запросто мог быть на Кипре. Его мать сказала, что он среди зимы приезжал к ней загорелый. На Кипре зимой можно загореть?
– Наверное, можно.
