Это была Хлоя, и все же не Хлоя. Очаровывающая смелость и дерзость все те же, а вот уязвимость и стыдливость бесследно исчезли. Это была женщина, крещенная в огне, и которая была полна решимости и его затянуть в это же пламя.
Эрик стоял как вкопанный, потому что в этом не было ничего такого, чего он не заслужил.
— Раньше я не смогла бы для тебя такое устроить, — прошептала она, но он не мог отвести глаз от ее руки, от опухшей голой плоти между ее ногами. Прежде у нее там были темные волоски, не выбритые, не вылощенные. Они были мягкими. И влажными.
Ее средний палец скользнул между распухшими складочками, и он увидел, что там все блестит от влаги. Он услышал звук, рычание. Она посмотрела в зеркале на его искаженное муками лицо и улыбнулась. Это было не приглашение. Это была улыбка женщины, которая держала тебя за яйца.
Ее палец исчез внутри нее. Он наблюдал, как двигаются ее бедра, принимая это вторжение, и почувствовал, что его ствол укрепляется, именно так, как она задумала.
— Хлоя, — услышал он собственный шепот.
Она встретилась с ним взглядом и, почувствовав искру признания, улыбнулась. Хлоя. Ее звали Хлоей.
— Мне нравится, как ты произносишь мое имя.
Он тут же облизнул свои губы, поскольку во рту пересохло, от жажды, от нетерпения.
— Я должен уйти.
Ее вздох тянулся до самых дверей в ад.
— Это так легко — уйти от меня?
— Нет.
— А ты помнишь, как мы были вместе? — спросила она. Глаза у нее закрылись, а бедра двигались в своем собственном ритме.
— Помню.
— За это я тебя ненавижу? — спросила она, и в ее голосе прозвучало отчаяние, но он тут же увидел подвох.
— Я думал, что ты все вспомнила.
— Несколько смутных образов. Пока что мало. Не все, — ее глаза были полны печали, когда она оборачивала полотенце вокруг своего прекрасного тела. — Я хотела, чтобы ты страдал так же, как и я. Я хотела, чтобы твое сердце болело так же, как и мое. Но это ведь задевает не твое сердце, а только член. Мне этого мало, — объявила она, и Эрик наблюдал, как Хлоя покидала комнату, оставив позади себя его с ноющим членом, больной совестью и разбитым сердцем.
Глава 4
Тем вечером они достигли негласного соглашения. Хлоя больше не раздевалась, а Эрик хранил свои мысли при себе.
Хлоя.
Хлоя Скидмор. Она вспомнила свое имя, когда он его произнес. Оно показалось ей таким знакомым. Она спрашивала, какая у нее фамилия после замужества. Она спрашивала о своем муже.
— Я хотела бы воспользоваться твоим компьютером, — вежливо сказала она после ужина, как только по комнате тихо заиграла мелодия Бетховена.
— О твоем браке нет ни одной записи.
Она была удивлена, что он уже искал. Удивлена, что ему это не безразлично.
— Возможно, ты не там искал.
— А ты знаешь более правильные места? — он приподнял одну бровь в стиле потомственного помещика, который предназначен, чтобы подавить любую проблему, как тараканов. Семья Маршаллов обладали настоящим мастерством в навыке надменно изгибать брови. Его отец, Эдвин Маршалл. Его мать, Тинсли. Их единственный сын, Эрик.
— Как твои родители? — спросила она, решив сменить тему.
— Старые, резкие, богатые.
Она улыбнулась от одной мысли о них.
— Ты вспомнила их?
О, да, она вспомнила их. Она испытывала неприязнь к ним обоим. И семью Маршаллов, семью Прайсов и все прочие семьи, которые жили на холмах Пайн-Креста. Скидморы, конечно, жили в особняке, но им там было не место. Она вспомнила и это.
Ее кивок головой был столь же резким и напряженным, как и его сжатые челюсти.
Это как две стороны одной монеты. Если судьба подбросила орел, твоя жизнь будет потрясающей. А если решка, тогда ты продолжаешь подбрасывать монету снова и снова, пытаясь, чтобы опять не оказалась решка.
— Почему ты стал парамедиком на «скорой»? — это была благородная профессия, почетная профессия, но не совсем подходящее занятие для тех, кто рожден с серебряной ложкой во рту. Она решила, что он должен был стать адвокатом. Гарвард или Йел. Может, Стэнфорд, раз он пристрастился к растрепанным волосам. Правда, у Эрика всегда были растрепанные волосы.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Впервые его взгляд казался ей знакомым. Непокорным, немного дерзким и неспокойным, все одновременно.
— Я терпеть не мог юрфак.
— Йельский университет? — спросила она. Эдвин Маршалл был выпускником в третьем поколении.
— Стэнфорд.
Хлоя рассмеялась.
— Бьюсь об заклад, твой папа был в ужасе.
— Выбор был таков: либо это, либо Уильям и Мэри*.
Прим: Колледж Вильгельма и Марии — государственный исследовательский университет в городе Уильямсберге (Виргиния, США). Колледж был учрежден в 1693 году королевской хартией Вильгельма и Марии и является вторым по времени основания высшим учебным заведением США после Гарвардского университета. В колледже учились американские президенты Томас Джефферсон, Джеймс Монро и Джон Тайлер, а также такие известные американские деятели, как главный судья Верховного суда США Джон Маршалл, спикер Палаты представителей США Генри Клей и 16 американских государственных деятелей, подписавших Декларацию независимости.
Государственное учебное заведение.
— Quelle horreur (прим: с фран. «Какой ужас»)!
— А ты вообще училась? Ты всегда хвасталась, что пойдешь в Нью-Йоркский Университет.
Воспоминания, проносясь у нее в голове, возникали короткими образами, просто не хватало самой малости, чтобы до них добраться. Кое-что из них были очень отчетливыми. Кое-что, вроде ее ухода из дома и выхода навстречу миру — поступление в колледж, или парней, или зарабатывание денег — все еще оставались под старым добрым большим вопросительным знаком.
— С отличием закончила курс в области финансов, — солгала она в стиле Великой Хлои Скидмор.
— А дальше?
Она непринужденно пожала плечами.
Он смотрел на нее, изучал ее, и в его глазах появилось что-то похожее на сочувствие.
— Все еще вспомнится. Ты пострадала от серьезного удара по голове в придачу к полученным во время пожара травмам. Обычное дело, вообще-то.
И снова она почувствовала себя жертвой. Она ненавидела это состояние, ненавидела мысль, что она зависела от него. Ненавидела еще сильнее за то, что все, что ей оставалось, — уехать. Но она не могла. Конечно, нет, и эта была самая мучительная правда во всем этом.
Нуждаясь в чем-то, чем отвлечься, она оглядела уютную комнату, сразу же заметив, чего в ней не было.
Через огромное окно открывался вид на освещенный город, светящийся зелеными и красными огоньками. Стены содержали самый различный ассортимент искусства. Картины Сальвадора Дали, нуар Эдварда Хоппера и традиционный Моне. Книжные полки содержали смесь современной и классической литературы. Фантастики, научно-популярной литературы и документалистики. Это был человек, который создал уютный и гостеприимный дом, и все же...
— А почему у тебя нет елки? — спросила она, потому что возле окна было место. Идеальное место. Прямо созданное, чтобы занять его торжественной елкой. Она хотела свое Рождество. Она хотела свой праздник.
— Для одного человека? По мне, так это было бы перебором.
— Ты говоришь «перебор», а я говорю «полное заблуждение». Давай срубим одну. На заднем хребте горы все еще есть хвойный лес?
Он прищурил глаза.
— Как много ты вспомнила?
— А как много мне следует вспомнить? — она спросила, удерживая его взгляд на мгновение, стремясь найти более детальные воспоминания своего прошлого. В конце концов, это был Эрик, который отвел взгляд.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Давай пошли, срубим елку, — ответил он, и она была рада, что не одна не могла оставить все как есть. Тогда она посмотрела на свою левую руку, сейчас без кольца, и ждала появление хоть малейшего чувства вины. Но вместо этого женщина с зияющей пустотой в душе не чувствовали вообще ничего, за исключением мимолетной вспышки счастья, когда Эрик помог ей надеть ее пальто и его руки задержались на слоях одежды.
