Кинкар направил Цима к стоящей на берегу хижине, предвкушая, что скоро его ноздрей коснется дразнящий запах готовящейся пищи. Что может означать дым из трубы — наверное, рыбак готовил ужин из своей скудной добычи. Воображение Кинкара живо нарисовало ему разные блюда, обычные на побережье, но считавшиеся изысканными в горах — например, омаров.
Когтистые лапы Цима бесшумно ступали по песку, но, по-видимому, за Кинкаром уже давно наблюдали сквозь одну из многочисленных щелей в стенах хижины. Не успел он ни спешиться, ни даже окликнуть жителей, как из домика вышел мужчина, закрыл за собой дверь и прислонился спиной к стене, скрестив руки на груди с таким отчаянным видом, словно решил стоять насмерть, защищая свое жилище.
В правой руке он держал оружие, которое Кинкар видел всего один раз — им хвастался один торговец, собиратель редкостей. Прямое древко заканчивалось кривым иззубренным острием- что-то вроде гигантского багра. Помнится, что торговец очень ловко изобразил жителям Стира, как пользуются этим оружием. Пущенное опытной рукой, оно может пронзить броню и воткнуться в тело рыцаря. Дальше жертву стаскивают с ларнга наземь и приканчивают тем же багром или просто забивают до смерти. Глядя, как старый рыбак держит свое оружие, можно было сразу понять, что он хорошо умеет им пользоваться.
Кинкар продел руку сквозь заушники Цима и поднял кисти обеих рук в понятном каждому жесте, означающем предложение мира. Но не было мира ни в решительном лице рыбака, ни в его угрюмых глазах. Несмотря на холодную погоду, на нем болтались грязные лохмотья, доходившие ему лишь до локтей и до колен. Кожа на торчавших из тряпок руках и ногах была вся покрыта струпьями и трещинами. Похоже, не особенно хорошую жизнь обеспечивало ему море.
— Я пришел с миром, — медленно и властно сказал Кинкар, как говорил бы он с каким-нибудь крестьянином в Стире.
Ответа не последовало. Можно было подумать, что обитатель хижины вообще не слышал слов Кинкара. Только страшный крюк медленно поворачивался в руках незнакомца, вперившего свой взгляд в ларнга и всадника. В мрачных глазах рыбака можно было прочесть не только ненависть к врагу, но и радость от невесть откуда взявшейся пищи.
Кинкар не шевелился. Наверное, это был не рыбак, а бродяга, доведенный нищетой до отчаяния. Таких боялись не зря, потому что полная безнадежность толкала их на поступки, которые не могли бы прийти в голову нормальному человеку; им неведомо было ощущение опасности, заставляющее сдерживать свои порывы. Каким-то шестым чувством Кинкар понимал, что стоит ему вытащить меч, да что там — хоть чуть-чуть шевельнуть рукой по направлению к рукоятке, и крюк немедленно вонзится в него.
Незнакомца подвело его собственное нетерпение — и слабость. Кинкар тронул Цима коленом, и ларнг правильно понял взмах руки человека в лохмотьях, на скулах которого вздулись желваки. Крюк царапнул плечо Кинкара, запутался в плаще. Всадник схватил его и сильным рывком выдернул из рук нападавшего, так что тот не удержался на ногах и упал в песок вниз лицом. Обезоруженный бродяга не издал ни единого звука. Мгновение он тихо лежал на земле, потом быстро, гораздо быстрее, чем мог предположить Кинкар, откатился к хижине, ближе к двери. Он поднялся на колени и, сжавшись в комок, прильнул спиной к изъеденным солью доскам, растопырив в обе стороны руки, как бы перегораживая своим телом вход в хибару.
Кинкар вытащил крюк из порванного плаща и воткнул его острием в землю. Оружие было далеко за пределами досягаемости владельца, а самому Кинкару было противно брать его в руки. Но обнажать меч он тоже не стал.
— Я пришел с миром, — сказал он твердо, с нажимом, словно стараясь образумить человека, замершего у входа в хижину, пробиться к нему сквозь владевшее тем отчаяние. И снова показал, что не держит в руках оружия. Можно было бы, подумал юноша, уехать отсюда, поискать ночлег в другом месте. Но этот безумец, чего доброго, выследит его и перехватит в дороге. Уезжать было поздно.
— Маррен!
Это крикнул не человек на пороге, голос доносился изнутри домика. Услышав его, бродяга распластался по стене еще сильнее, беспомощно озираясь по сторонам, словно пытался найти выход из совершенно безвыходного положения.
— Маррен!
Голос был тонок, он доносился отзвуком печальных криков морских птиц. Только приятный тембр этого голоса позволял услышать его на фоне неумолчного плеска волн.
— Я не причиню вам вреда, — повторил Кинкар. Он забыл, что на нем одежда охранника, что на лбу красуется поддельное клеймо. Он понимал только одно: он не может ехать дальше, и не только из чувства самосохранения, но и потому, что ему Решительно необходимо было выяснить, что стоит за упрямым сопротивлением человека с крюком и кто зовет его из-за закрытой двери.
— Маррен!
Крик раздался в третий раз. Потом из-за двери донесся стук, гулко отдававшийся в изъеденном насекомыми дереве, словно кто-то рвался на волю.
— Маррен! Ты убит? — кричавший был близок к истерике, и тут Кинкар впервые услышал голос защитника хижины. Тот прижался щекой к доске и издал странный сиплый звук, похожий на крик зверя.
— Выпусти меня, Маррен! — требовал голос; стук в дверь усилился. — Маррен, выпусти меня отсюда, слышишь!
Но человек не двигался с места, вжимаясь плечами в обшивку двери, словно само неподчинение приказу несло в себе боль. Кинкар поддернул заушники, и Цим сделал пару шагов вперед. Человек сжался, исторгая из груди странное рычание, глаза его горели безумием. Похоже, он узнал повадки боевого ларнга, он словно предчувствовал, что через мгновение когти животного вонзятся в его тело, но не покидал своего поста.
Защищать дверь было в его силах, но обхватить всю хижину он не мог. Раздался треск ломаемого дерева, и человек у двери вскочил на ноги, но было поздно — из-за угла дома, шатаясь, показалась еще одна фигура. Второй был так же оборван, как и первый, но между ними хорошо была заметна разница.
Человек, пытавшийся защищать свое жилище, имел крепко сбитую, ширококостную фигуру крестьянина. Он мог быть смотрителем ларнгов, гвардейцем какого-нибудь лендлорда или даже иметь нижний офицерский чин. Но он не мог быть ни военачальником, ни владельцем замка.
Второй же был совсем другого происхождения — чистокровный гортианин, как решил Кинкар, знатного происхождения, не какой-нибудь забитый раб. Силы его, похоже, были на исходе, он еле шел, придерживаясь рукой за стену хижины. На Кинкара смотрело юное лицо с тонкими чертами, но до крайности изможденное. Широкие плечи юноши словно были созданы для того, чтобы носить латы рыцаря.
Он подошел ближе и встал рядом со своим слугой. Так они и стояли, безоружные, но в глазах их горел вызов. Юноша откинул назад взъерошенную голову и заговорил.
— Вы добрались до нас, Руки. Давай, зови своих людей. Если ты думаешь, что мы будем молить о легкой смерти, ты ошибаешься. Маррен не смог бы ни о чем вас просить, — даже если бы захотел — но он и не захочет. А я буду хранить молчание так, словно меня, а не его ваши ножи заставили навеки умолкнуть. Пусть лорд Руд делает с нами все, что хочет! Даже Черным не дарована вечная жизнь? — начал он говорить с вызовом, но к концу его силы иссякли.
— Поверьте мне — я пришел не от лорда Руда, я не принадлежу к его войскам, — Кинкар отчаянно пытался вложить в свои слова всю искренность, на какую он только был способен. — Я просто странник, я сбился с пути и ищу ночлег.
— Неужели ты думаешь, что мы настолько глупы, чтобы поверить Руке? — гортианин с трудом шевелил языком. — Хотя я не понимаю, зачем тебе лгать. Бери нас, и кончим на этом!
Маррен положил руки на плечи подростка и попытался усадить его, закрывая своим телом. Но тот воспротивился.
— Это конец, Маррен. Свисти своей шайке, Рука! Кинкар спешился, вытянул перед собой руки:
— Вы же видите, у меня нет оружия. Я не собираюсь «брать» вас!
Наконец юноша услышал его. Он тяжело качнулся назад, опираясь на Маррена; тот поддержал его рукой.
— Так значит, ты не гонишься за нами; ты не пришел из У-Сиппара, чтобы покончить с нами. Что ж, тогда мы станем роскошным подарком лорду Руду. Надень на нас ошейники, Рука, и отведи к нему, если хочешь заслужить его расположение.
Кинкар сделал жест, который, как он надеялся, должен был заставить их поверить ему. Он вытащил пакет дорожных лепешек и сушеного мяса и швырнул этим двум. Пакет ударил Маррена по ноге. Тот смотрел на него с таким ужасом, словно это была вспышка пламени, вырвавшаяся из оружия Властителей Неба. Потом он ослабил руку, поддерживавшую юношу, нагнулся и поднял пакет. Содержимое его явно изумило Маррена.
Маррен сунул кусок лепешки в руку подростка, а сам накинулся на еду с голодным воплем. Оба торопливо набивали пищей рты Это зрелище потрясло Кинкара. Пленники, которых они освободили тогда на дороге, были все, за исключением Капала, настолько забиты своими несчастьями, что стали не похожи на людей. Он относился к ним, как к Воркен, когда у нее было подбито крыло, как относился бы к Циму, стрясись с ним какая-нибудь беда. Но эти-то не были рабами, низведенными до уровня животных, безразлично воспринимающих боль и свое бессилие!
