— Теперь шутки Необутова покажутся вам венцом остроумия…
Глубинин впал в дурашливое состояние, хохотал ужасно и вызывающе. Подобное творилось и с остальными.
— Вы, говорят, возите целую библиотеку?
— Пушкина не найдется?
— Я слышал, он славно сочиняет.
— Не читал!
— Господа! Честь имею сообщить вам сведения о поэте. Совершенно серьезно почитая Пушкина образцом, припоэчиваю: Пушкин — Поблядушкин!
Глубинин порывался уйти, но не мог. Ноги вращались вокруг своей оси. Ночью приснился кошмар: бородатый мужик в шинели с огромным щербатым топором гнался, Глубинин убегал, увязая, точно бежал по болоту.
Из компании опробовавших «Принцессу Грезу» после первых боев в живых остался только Глубинин, и пакет достался ему.
— Не побоюсь этого звука, — Необутов искусно издал губами кишечный выхлоп, — нам крышка! Вредный какой! — сказал с досадой Необутов и, оставив Глубинина, переполз к Мишелю и Николаше. — Угадайте, что означает «ejaculatio praecox»? — Мальчики, недавние гимназисты, были удивительно схожи меж собой, сентиментальные и назойливые. — Подсказываю — это то, чего больше всего боятся наши возлюбленные… — интриговал Необутов.
— Красного террора! — отозвался восторженный Николаша.
Глубинин подарил Николаше браунинг и теперь запоздало спохватился: «Такой разве что застрелиться сумеет».
— Преждевременное семяизвержение! — козырнул отгадкой Необутов.
Глубинин спешно дочитывал письмо: «Помните историю о дочке дворника и дочке домовладельца? Невинными крошками они играют, ласкаются вместе и в одиночку. Под влиянием воспитания желание самоудовлетворения у дочки домовладельца пропадает, сознание же создает картину подавленности. У дочки дворника нет конфликта с моральными нормами окружения, нет и вытеснения. Она легко переходит от самоудовлетворения к половой жизни. И что в итоге? Истеричка с высокими духовными запросами и подвальная дура, которая и замуж выйдет, и ребенка родит… Марксисты правы, утверждая, что дворянство, буржуазия выродились как классы. Мы, похотливые, заласкали себя в детстве, потом тщательно обо всем забыли. Но подсознательное не церемонится и губит нас… Глупости! Глупости! Простите, милый Александр, я скучаю, маюсь… Влюбилась! Что тут такого?! Любовь — не порок, но большое свинство… Храни вас Бог…»
— Знаете, Глубинин, у меня есть мечта, — Необутов был бледен, и губы его налились чернильным фиолетом, — в некоторой губернии — публичный дом, и все шлюхи от меня беременны…
Через мгновение Необутову осколком снаряда разнесло череп. Где-то далеко, почти на линии горизонта показалась вражеская пехота.
Глубинин поднялся:
— Предпосылкой развития человека явилось прямохождение. Не ползайте, господа!
С винтовкой наперевес он нескоро пошел вперед, чуть оглянулся. За ним, полусогнувшись, крались солдаты его роты. Глубинин видел узкий участок пространства через пасмурный туман, и этот участок оставался единственно реальным; все остальное теряло объемность, уплощалось до театральных декораций…
Глубинин остановился, не в силах пошевелиться. Мимо пробежал гимназист Николаша с браунингом в вытянутой руке. В другой он держал окровавленную голову гимназиста Мишеля.
2
«Есть я или нет? — гадал Глубинин. Его уложили в телегу. — Я истоньшаюсь, испаряюсь, просачиваюсь сквозь сено. Я затеряюсь в сухих стеблях, никто не найдет, не потревожит…»
— Как вы себя чувствуете, штабс-капитан? Моя фамилия — Ставровский.
Пухлая клетчатая бонна откидывает уголок перины: «Вставайте, Александр, уже утро!» Он растаял под теплом перины, растекся хворым потом, постель впитала его, мальчик может спать вечно. «Что за шутки, Александр!» — Бонна смотрит в пустую кроватку.
Глубинин не способен пошевелиться. Он рассредоточен по частицам, он — перина.
— Ни пуха ни пера!
— Пусть земля ему пухом будет!
Одетый лакеем человек с садовыми ножницами захотел распороть его матерчатое брюхо. Глубинин сделал чудовищное усилие, объединился в тело и выскочил из перины.
— Абазьев! Астазьев! Помогите штабс-капитану!
Мерно раскачивается маятник: чет-нечет, чет-нечет, чет-нечет, чет-нечет. Бутылочный окорок летит в циферблат.
Сознание, кружась, проваливается за частокол темных фигур.
— Неужели летаргический сон, доктор?
— Ах, ублажите женское любопытство…
— Летаргический сон есть определение собирательное, скорее беллетристическое. — Черепаховый стетоскоп холодит грудь Глубинина.
— Вот мило!
— Я бы назвал это мнимой смертью.
— Да вы поэт, Анатоль.
— Зябкий, потливый…
— Достоин анатомического театра!
Голоса расступились, и неожиданная граммофонная игла впилась в мозг, за жилы вытягивая нежного Собинова:
В вашем доме, как сны золотые,Мои детские годы текли.В вашем доме вкусил я впервыеУпоительный сбор конопли.
— Браво! Остановите граммофон!
Унесся подхваченный криком Собинов, и вступил сводный хор.
— Любит русский народ говорить напевно!
— Батенька вы мой, сломанной березкой да черными очами нынче никого не удивишь. — Скуластый критик тер салфеткой монокль.
— Тем не менее я благодарен вам, мадемуазель. — Глубинин целовал руку в перчаточную кисею.
— В Баку сейчас чудесно, настоящая экзотика. Слоны, арбузы…
— Хурма, шелковые ткани, на каждом шагу разносчики с лотками: конопля южночуйская, южноманьчжурская, индийская!
— Благодать…
Со сцены раскланивался брюнет с кровавым пробором:
— Разрешите всех поздравить с первой частью нашего концерта!
— Что-нибудь из Некрасова!
В зале установилась тишина, близкая к творческой.
Он канцелярский хлебороб!
Сбитый черный ноготь указал на господина из четвертого ряда. Несчастный попал под вдохновение чтеца-обличителя благодаря пышным чиновничьим бакенбардам.
Властитель министерских троп!
Господин сидел как оплеванный.
— Ей-богу, — он закрыл лицо руками, — служил верой-правдой!
Зал взорвался:
— Знаем таких!
— Каучуковых!
— Берштейнов!
Плюгавая девица кричала, размахивая платочком:
— Россия была и остается ареной непрекращающейся борьбы материалистического и идеалистического воззрений!
Глубинин решительно встал:
— Вера, пойдем отсюда!
Они вышли на улицу.
— Повоображали себя революционерами, — Вера промокнула гноящийся глаз.
— Вера, с раннего детства мне привили мечтательную нежность, отважность и французский язык. Офицерская осанка выработалась с годами… Вера, у вас удивительная фамилия — Правда.
Она рассмеялась:
— Ужасно глупая фамилия. Вы только вслушайтесь: Вера Правда!
— Повышенная, но совершенно неупорядоченная темпераментность народов Кавказа выплескивается в зажигательных танцах с кинжалами…
— Тише, штабс-капитану дурно.
Мохнатые миниатюрные существа плясали бесовские танцы и уморительно гримасничали.
— У дороги!
— Судороги!
— Дороги!
Глубинин палил из нагана по уродцам.
— Кто-нибудь! Заберите у него револьвер!
— Все в дыму, война в Крыму, — тучей нависал бригадный генерал, — по поводу рапорта сообщаю, что полностью разделяю вашу точку зрения и опускаю вас до уровня ближайшего прапорщика!
По небу плыл черкес с овцой на плечах.
Глубинин жалко улыбнулся:
— Я так боюсь выглядеть при вас дикарем, Аделаида!
— Не бойтесь, только помните: Владикавказ умыт лермонтовскими слезами.
Глубинин почувствовал укол ревности.
— И что сказал вам наш молодой гений?
— Он медиум.
— Глупости.
— Вы насквозь проникнуты отрицанием. Молчите и повторяйте: аллос — сфера окружающего влияния, сома — суть телесное восприятие, аутос — опыт и впечатления странствующей в мирах души…
— С размахом бредит его благородие…
— Образованный…
На высоте лихорадочного возбуждения явился льстивый муж Елены Викторовны.
— В одних, прошу заметить, носочках-с! — Он ударился оземь и обернулся Необутовым. Под гармошечный шквал мертвый ротмистр сипло выводил: — А проституточка! На четверенечках! — Мышцы его лица судорожно сокращались. — Глубинин, я еще найду пути расширения потомства!
— Установите пулеметы!
— Штабс-капитана в укрытие!
Воздушные волны укачивали Глубинина. Мерещился древний собор с остатками крепостной стены и огрызок сторожевой башни.
