— Это же надо было такое придумать: декабристов превратить в тех, кто любит и жалеет бедных? — возмущался Кирилл, — А как тебе, говоря сегодняшним языком, террористы-народники?
— Чем же они возмущают?
— Наташа, ну, подумай сама: убить царя и этим решить все проблемы? Будет следующий — у него, ведь, полным полно наследников. Понимаешь, ну, не могу я понять этот образ мыслей.
— Вообще-то, похоже на то, что убийство Александра Второго организовали из его окружения.
— Да? Я этого не знал. Чем же он был так плох?
— Отказался от рабства.
— Какого?
— Крепостного права.
— Да, без рабов неудобно, — съехидничал Кирилл, — что еще?
— А еще вторую жену, бывшую любовницу Екатерину Долгорукую, хотел сделать императрицей.
— То есть, наследницей престола?
— Конечно. И не только ее, а и общих детей.
— Такая любовь?
— Да. Это одна из самых замечательных любовных историй.
— Может, она приукрашена?
— Наверно. Как все в истории.
— Как идея равноправия?
— Ну, это совсем давно. Еще утописты этим баловались.
— Они-то баловались, а дедушка Ленин вoплотил.
— В том-то все и дело, что идея воплощалась тщательно и жестко, а в результате — никакого равноправия.
— Это ж надо было такое придумать?
— Что?
— Землю — крестьянам, мир — народам, заводы — рабочим. А главное, поверили этой ахинее.
— Самое грустное, что дальше было еще больше ахинеи, а верили еще больше.
Кирилл перепрыгивал с одной темы на другую, через десятилетия и столетия. Он демонстрировал знания и выводы, сделанные из этих знаний. Опять критиковал, опять объяснял свою точку зрения, делая это с азартом и удовольствием. Казалось, что главным желанием было: загнать Наташу в тупик, не понимая простой вещи: его точка зрения была так далека от обсуждаемых событий. Это точка зрения человека 21 века. Человека, прожившего немного в 20 веке, но много о нем знающем. То есть, того, кто уже знал, что случилось потом, после 19 века. Как ударили его ошибки и во что вылились его удачи.
Кирилл еще не знал, что смотреть сверху вниз так приятно, так удобно и почти всегда правильно. Ему нравилось говорить резкие, часто не совпадающие с общими представлениями, мнения, которые, что греха таить, изредка попахивали циничностью. Как нравилась эта игра то ли в интеллект, то ли в критиканство, то ли в раздумья, то ли в безнадежность.
— Мне кажется, что все революции организовали не известные нам вожди, а какие-то тихие организации, которые поняли, что существование того порядка вещей, тех отношений, того уклада уже исчерпало себя, — продолжал Кирилл.
— Но в общем-то, уже известно, что русская революция, в первую очередь, была хорошей финансовой сделкой, а уж потом великой, справедливой идеей.
— Ты имеешь в виду господина Парвуса?
— Не только. Такие финансовые аферы решаются на уровне государства.
— Какого?
— Германии.
— Это я понимаю. Интересно Парвус был знаком с Лениным?
— Не знаю. Знаю только, что связь их держалась на Якове Ганецком.
— Вот тебе и великие идеи, и великие потрясения, — не унимался Кирилл, — а поднять народ на «правое» дело проще всего. Он всегда недоволен. Известно ведь, что недовольство прекрасный инструмент для манипуляций.
— Мне хочется представить себе 1917 год в жизни обыкновенного, среднего человека. Он, как и мы сейчас, знает цену царю и его окружению. Правда, не знает цену тем, кто горланит и обещает. Представляешь, Кирюша, пошли митинги, забастовки, перестрелки. Куда спрятаться от всего этого? Где найти спасенье? Где, просто, заработать на хлеб? Не представляю, как люди выживали в этой сумятице.
Наташа замолчала. Ей вспомнилась история бабушки ее первого мужа, Витиного отца. Ее родители были евреями-революционерами. Их организация называлась «бундовской». Кстати, именно бундовцы организовали 1 съезд РСДРП в Минске в 1898 году в маленьком, незаметном домике, и обратили внимание на Ленина.
Отец и брат бабушки Зины участвовали в покушении на одесского губернатора. Их судили и повесили. В покушении участвовал и русский студент, сын купца первой гильдии. Его тоже приговорили. Отец просил о помиловании самого царя. Но безуспешно. Ее мама и сестры получили тюремное заключение, где, практически, все погибли. А ей во время суда не было 16 лет. То есть, не хватало трех недель до 16. Поэтому поехала наша бабушка, пятнадцатилетняя белокурая, голубоглазая красавица, в Сибирь, на поселение. Там встретилась с теми, кто был причастен к восстанию лейтенанта Шмидта, кто устроил восстание в Варшаве. Она вернулась с мужем-революционером и дочкой — Наташиной свекровью в конце 20 года. К счастью, он умер в 1929 году. К счастью, потому, что не дожил до 37. Но, зато, до этого страшного года дожил ее второй русский муж, крупный обкомовский деятель. А дальше все, как у всех. Расстрел. Но не она, гражданская жена, а официальная, с которой он давно расстался, поехала с дочерью по этапу в Казахстан.
Бабушка Зина очень любила Наташу и не раз рассказывала всю свою жизнь в подробностях. Но никогда не осуждала большевизм, революцию и Сталина. Скорее всего, она так и прожила жизнь с великой идеей коммунистической справедливости в душе.
— Подумай, как можно было поделить людей одной страны ни на бедных и богатых, ни на умных и глупых, ни на образованных и безграмотных, а на белых и красных? — спросила Наташа, как бы сама у себя.
— Да пока они дрались, серое уже стояло в ожидании победы.
— Понимаешь, Кирилл, у нас почему-то существует мнение, что государством должен руководить особо одаренный человек. А может, просто, грамотный и ответственный?
— Господи, откуда у нас столько жестокости?
— От Сосо Джугашвили.
— Ну, почему он так страшен, Наташа? Только потому, что жил в обозримое время? Ведь, история в его лице повторяется не первый раз?
— С ним связана не только жестокость.
— А что еще?
— Понимаешь, жестокость обязательно ведет к предательству.
— Это же не просто жестокость, — продолжал Кирилл, — это жестокость, облаченная сказочной идеей.
— Да, у нас идея была, как красивая обертка, в которую завернута подлость, жестокость и безверие.
Наташа помолчала и добавила.
— И от этой красивой оберточной бумаги ни существо, ни последствия не поменялись.
— Слушай, а может, большевики специально забрали Бога, чтобы творить и не бояться?
— Во-первых, в нашей стране психика народа травмирована бедностью.
— А во-вторых?
— А во-вторых, и божий дух, и истинная вера, и служители Бога — оказались бессильны перед жестокостью 20х годов. Они не смогли помочь даже себе.
