— Ваше Величество? — почему-то Костис говорил шепотом.
Царь повернул голову. Его обычно смуглая кожа была настолько бледной, что казалась светлее шрама на щеке. Он казался почти таким же зеленым, каким его когда-то описывал Сеанус. Но не от страха. От злости.
С мягкой угрозой в голосе царь произнес:
— Я думал, что став царем, не буду вынужден убивать людей лично. Теперь я понимаю, что это было еще одно заблуждение.
Телеус и Костис стояли, не шевелясь, как два садовых истукана.
— Где моя охрана, Телеус?
Царь все еще говорил тихо. Три трупа, а он даже не задохнулся, подумал Костис.
— Где моя гвардия? — крикнул царь.
В наступившей тишине слышался только нервный щебет птиц в кустах.
— Здесь, Ваше Величество.
Это был Аристогетон, его люди толпились у него за спиной у входа в аллею.
— И где же они были? — почти шепотом царь обратился к Телеусу.
— Они отвлеклись на шум собак, выпущенных во двор, Ваше Величество. Они ушли помочь убрать собак, прежде чем вы вернетесь во дворец. — Телеус был смертельно спокоен.
— Понимаю, — сказал Евгенидис. Он посмотрел на мертвое тело у своих ног. — Пусть они уберут этот мусор. Вон тот, — он кивнул в сторону тела, лежавшего чуть дальше, — может быть еще жив. Вы с Костисом можете забрать его и передать специалистам, пусть узнают, кто их послал. Я возвращаюсь во дворец… теперь, когда собаки мужественно разогнаны с моего пути… чтобы принести извинения царице.
Он шагнул вперед.
— Ваше Величество не должен идти один, — сказал Телеус.
Евгенидис оглянулся.
— Я ценю твою заботу о моем здоровье, Телеус, хотя она несколько запоздала, — произнес он.
— Пожалуйста, — смиренно попросил капитан, — Возьмите Костиса и начальника караула.
Евгенидис поморщился.
— Хорошо, — согласился он с холодной неохотой.
Аристогетон и его люди поспешили к Телеусу, отвечая на его призывный жест. Костис подождал, пока капитан даст приказ начальнику стражи, после чего они с Аристогетоном догнали царя, который уже направился ко дворцу. Он шел медленно, все еще держа руку на бедре. Костис никогда не видел, чтобы царь держался с таким достоинством. Правда, впечатление от его величественного спокойствия несколько рассеялось, когда они приблизились настолько близко, чтобы услышать проклятия, которые царь бормотал себе под нос. Он был менее изобретательным, чем обычно, и к тому времени, когда они добрались до отражающего бассейна, он твердил одну и ту же фразу, как заклинание.
Так они шли достаточно медленно, у Костиса было время подробнее обдумать его обещание богине Филии. Десять золотых кубков.
На все те деньги, которые он скопил, а также те, которые сможет занять в городе у ростовщиков, он мог позволить себе один золотой кубок. У его отца, возможно, найдутся средства на второй. Жрецы не будут требовать все их сразу. Костис рискует вызвать недовольство богини, только если будет ждать слишком долго или умрет прежде, чем выполнить обещание. Тогда ее обида распространится на всю семью, и в этом случае дядя согласится дать золото еще на две, а может быть, даже и на три чаши. Если земля оскудеет, или проявятся другие признаки злой воли богини, он может опустошить семейную казну и купить целых четыре кубка. Где взять остальные четыре, было неясно, и Костиса угнетала мысль просить денег у дяди.
Но он думал о полноразмерных чашах, сделанных ювелиром и украшенных фигурами. Что, если вместо них он предложит богине символические кубки, маленькие и самые простые. Тогда его денег хватит на большее количество. Он сможет купить три маленьких (совсем крошечных) кубка, а его отец еще три. Если он будет откладывать каждый грош, носить только казенную одежду и питаться только в столовой, если не будет тратить медь в винном погребке с друзьями, лет через десять-пятнадцать он сможет заплатить за оставшиеся четыре небольших (совсем маленьких) чаши. Хотя, он мог просто забыть свою клятву и надеяться, что богиня не заметит его хитрости.
Царь достиг вершины лестницы над бассейном и остановился. Все еще упираясь рукой в бок, он слегка повернулся лицом к Костису.
Царь был ранен, и Костис в ужасе ахнул:
— Десять кубков! Больших, клянусь!
Царский кафтан переливался темным золотом, как осенние холмы в предгорье, богато затканный шелковыми нитями. Туника под ним, напротив, была контрастного цвета зрелой шелковицы. На ткани кровь была не видна, но она просочилась между пальцами и тонкими струйками стекала по тыльное стороне запястья.
— Костис, — произнес царь голосом врача, разговаривающего с сумасшедшим пациентом, — мне нужно немного помочь на лестнице.
Конечно. На лестнице. С раной в боку спуститься по лестнице будет трудно. Костис взял себя в руки и посмотрел на Ариса, бледного, как сам царь.
— Иди за врачом, — сказал он.
— Нет! — резко возразил Евгенидис.
Костис и Аристогетон с удивлением уставились на него.
— Черт побери всех богов, — тихо сказал царь.
Он поднял руку, чтобы вытереть пот на лбу, увидел залитую кровью ладонь и положил ее обратно на бедро. Потом он повернулся и пристально осмотрел стену дворца. Над парапетом уже были видны головы зрителей, толпящихся за спиной охраны. Царь опустил взгляд к подножию стены. Там стояло еще больше людей.
— Так, так, так, — согласился он, побежденный. — Зовите врача. Пусть он сразу идет в мою спальню.
Арис исчез. Евгенидис стоял, опустив плечи и склонив голову.
— Сколько кубков, Костис? — спросил он, не поднимая головы.
Костис покраснел.
— Десять.
— Серебряных?
— Золотых.
— Десять золотых кубков за меня? — Царь выглядел удивленным. — Я думал, ты меня ненавидишь.
— Так оно и есть.
Евгенидис попытался засмеяться, но смех перешел в короткий стон. Костис положил руку на плечо, чтобы успокоить его.
— Не могу побороть суеверный страх падения, — признался Евгенидис. — Позволь мне опереться на твое плечо, пока мы спускаемся по лестнице.
Костис быстро наклонил голову и подставил плечо. Царь не двигался.
— Не та рука, друг мой, — спокойно сказал он.
Здоровой рукой он должен был зажимать свою рану. Смущенный Костис обошел царя и встал с другого бока. Рука Евгенидиса тяжело опустилась на его плечо. Когда Костис выпрямился, крюк торчал прямо перед его лицом. Он впервые увидел острый кончик протеза. На нем был ясно виден мазок крови, и кровью была пропитана кожаная манжета в месте присоединения металлического стержня.
Костис вздрогнул и отвернулся от этого страшного напоминания о ранении царя и тут же обнаружил, что смотрит Его Величеству прямо в лицо. На взгляд Костиса, царь никогда еще не выглядел так плохо, выражение его лица было чрезвычайно мрачно, а глаза казались двумя черными безднами, глубже, чем может представить человеческое воображение. На мгновение Костису показалось, что он может увидеть нечто, скрытое от глаз других людей, но это была тайна, которой царь не собирался делиться ни с кем на свете. Подобные вещи не предназначались для внимания Костиса. Совсем не понимая этого непостижимого царя, Костис уже знал, что готов идти за ним в ад, как за своей царицей. Оставалось беспокоиться только об одном: как бы они не двинулись туда разными путями. Костис не мог представить, что ему делать, если это произойдет.
Рука царя сжала его плечо, и Костис очнулся от своих печальных мыслей и начал спускаться по лестнице. Левая нога Евгенидиса неловко опустилась на ступеньку, и он зашипел. Костис потянулся, чтобы поддержать царя правой рукой, и его беспокойство, должно быть, отразилось на его лице.
— Надеешься, что я оплачу эти чаши? — спросил царь.
Костис отдернул руку в сторону, и Евгенидис рассмеялся.
— Маленькие?
— Полный размер, — буркнул Костис упрямо.
— Ты сделал это, чтобы защитить меня от боли? Потому что это, — он остановился, мучительно переводя дыхание, — действительно больно.
— Я не уверен. Кажется, я молился, чтобы вы были в безопасности, Ваше Величество.
— Это неоднозначная формулировка, — заметил Евгенидис. — Мне придется умереть, чтобы освободить тебя от этого обещания.
— Я принесу чаши, Ваше Величество.
Царь покачал головой.
— Ты будешь зарабатывать на них всю свою жизнь.
Костису никогда не погасить этот долг. Он бы предпочел сразу отправиться на тот свет, но этот выход был ему недоступен. Странно, что можно так злиться на человека и одновременно приносить жертвы за него.
— Я их добуду, — просто сказал он.
— Костис, у меня нет слов.
— Не заметно, Ваше Величество.
Вся его жизнь, которую, как он надеялся две последние недели, можно было возродить из пепла, снова полетела к чертям. Оставалось надеяться, что царь хотя бы не будет смеяться над ним.
