— Бригадир Франциско, — представился он. — Кто вы?
С трудом подбирая слова, я объяснил, что мы болгары и идем на родину, подчеркнув при этом еще раз видимый невооруженным глазом факт, что мы не бросали якорь, а сели на камни. Но Франциско продолжал упорно твердить: «Запрещено!» Я убедился, что мне с ним ни о чем не договориться, и потому попросил у него разрешения вернуться на яхту и привезти наши документы. В потемневших глазах «бригадира» мелькнула трезвая мысль.
— Хорошо! — и угрожающе добавил: — Но если попытаетесь бежать, перестреляем как щенят!
Я отправился к яхте, но уже на полпути увидел, что «Тивия» с зажженными сигнальными огнями медленно двинулась в открытое море. Видимо, усилиями оставшихся ее удалось снять с камней.
За спиной опять завыла сирена. Послышались сиплые команды и злобные возгласы. Я понял, что надо вернуться, иначе охранники начнут стрелять или в меня, или по яхте. На этот раз мне приказали остановиться дальше, за скалой. Все потонуло во мраке, потом сноп света прожектора вновь ослепил меня. Я сидел в надувной лодке, всем существом своим ощущая, что служу мишенью, и слушал голос Франциско по радиотелефону с ближайшего джипа. Он грозно кричал, чтобы я там, в лодке, не смел шевельнуться, ибо он меня тут же пристрелит.
Чтобы прекратить инцидент, я предложил взять его с автоматчиком в лодку и доставить на яхту. После минутного колебания Франциско вышел вперед и кивнул одному из солдат. Маленькая одноместная лодчонка под тяжестью трех человек погрузилась в воду почти до самых краев. Осторожно поплыли в открытое море. При выходе из протоки уключина выскочила из гнезда. Лодка завертелась на месте, повернулась боком к волне, и нас окатило водой. Животный страх, отразившийся на лицах вояк, вызвал у меня смех. Позднее выяснилось, что они не умели плавать.
И вот наконец мы пристали к яхте. Только что принятый Франциско и солдатом холодный душ и предложенный кофе сделали свое дело. В их глазах появился блеск.
— Ты и вправду хотел меня застрелить? — спросил я Франциско.
Он взглянул на меня, и глаза его сверкнули. Потом он повернулся к остальным и хвастливо воскликнул:
— Этому парню чертовски повезло! Да! Когда я второй раз шел к нему, твердо решил пустить пулю в лоб. С меня никто не потребует ответа. Мы охраняем важных государственных преступников.
Он зловеще засмеялся и прищелкнул пальцами:
— Посчитали бы несчастным случаем. Понимаешь, случайностью.
Я вздрогнул. Хороша случайность!..
Охранники настаивали на том, чтобы мы пришвартовались к их пристани для тщательного досмотра и проверки документов. Мы потребовали объяснения незаконной задержки, хотя и знали, что Сардиния напичкана военными базами. Дело оказалось в другом — на Асинаре была тюрьма.
На пристани мы достали лоцию, прочли охранникам абзац о протоке между Асинарой и Сардинией, и все сразу прояснилось. На наш вопрос, откуда появился на середине протоки каменный барьер, преграждающий путь, никто не ответил. Да и так ясно, что это именно их рук дело.
«Хамам» в Чанаккале
Ранним утром мы вошли в Дарданеллы. По происхождению этот пролив, соединяющий Эгейское море с Мраморным, — бывшая долина реки, затопленная морем в результате опускания суши. В пятнадцати милях от входа, на азиатском берегу, расположено небольшое поселение и порт Чанаккале. Часов в десять утра мы причалили к маленькой деревянной пристани. Толпа любопытных на берегу быстро росла. У нас не было турецких виз, и поэтому мы не могли здесь задерживаться, да и не испытывали такого желания. Мечтали лишь об одном — помыться в бане. К тому же питьевая вода и горючее были на исходе.
Пожилой полицейский любезно пояснил, что «хамам» — баня — недалеко, через два «сокака» — улицы. Мы с Боби остались на яхте, а остальные с нетерпением помчались в баню. Через час Джу и Яна вернулись, умирая со смеху. Общественное мнение в женской половине бани было потрясено, когда они обе невинно и невозмутимо вошли в теплое помещение... нагими. Из груди ошеломленного женского общества непроизвольно вырвался крик возмущения и негодования. Неслыханное нарушение нравственности!
Мы решили проблему, захватив с собой плавки. Будем хоть в каком-то согласии с требованиями Корана. По узкой улочке быстро добрались до дома, где над низенькой дверью была прибита дощечка с надписью: «Хамам». В кассе отказались взять деньги — плата принималась после услуг. Нас провели в остекленную кабину и принесли «налыми» — примитивную деревянную обувь, а также «пештемали», то есть средних размеров полотенца с рваными краями, чтобы ими опоясываться. Мы решили не пользоваться банным «имуществом», так как находились уже в плавках и с «вьетнамками» на ногах. Отправились во внутреннее помещение, однако нас учтиво, но выразительно остановили: «Пештемали!» Делать нечего, вернулись. Обмотались в талии рваными полотенцами и, подметая пол длинными до пят «юбками», прошествовали в парилку под одобрительным взглядом ревностного служителя «хамама».
В сводчатом помещении клубился пар, было тепло и приятно. С наслаждением уселись на горячие мраморные лавки. Напротив нас один турок со свисающими мокрыми усами прихлебывал кофе, а другой с удовольствием похрюкивал под крепкими руками банщика, орудовавшего мочалкой. Мы огляделись по сторонам. Надо же познакомиться с технологией местного купания. Несколько обмотанных полотенцами мужчин мылись, стыдливо повернувшись лицом к стене. Мы облились водой, и «пештемали» тут же плотно прилипли к ногам. Потом сели по-турецки, поджав под себя ноги и совершенно бессмысленно поглядывая друг на друга. К нам подошел банщик и помахал руками, несколько раз повторил слово «ке-се». Мы пожали плечами и отклонили любезное предложение. Наконец Боби невыдержал, сбросил с себя «юбку» и спокойно стал намыливаться. Я лихорадочно последовал его примеру. Спустя некоторое время мы покинули парилку. В предбаннике с учтивым поклоном нас встретил служитель: «Счастья вам, эфенди!» Он предложил нам пузырек с какой-то цветной ароматной жидкостью, но мы отказались. Потом уж узнали, что этим он зарабатывал чаевые, чем, по существу, и добывал себе кусок хлеба. На улице с облегчением вдохнули свежего воздуха.
В Чанаккале нам так и не удалось добыть горючее. В резервуаре у нас еще немного оставалось, но сколько часов придется работать двигателю, никто не мог предсказать. В это время года погода портится здесь необычайно быстро. Но нам ничего не оставалось, как снова отправиться в путь. Курс на Стамбул, последнее пристанище перед Бургасом.
Самый трудный переход
Мраморное море было ласковым. При отличном попутном ветре «Тивия» промчалась мимо острова Мармара, и пятого декабря, под вечер, мы увидели маяки Босфора. В каких-нибудь десяти милях от устья ветер с севера вдруг усилился. И уже через полчаса море вокруг закипело. Чуть ли не у самого входа в Босфорский пролив пришлось ставить штормовые паруса. Потом запустили и двигатель, дрожа от страха, что не хватит горючего. Если мотор заглохнет в проливе, где с большой скоростью в разных направлениях носится огромное количество судов, наши дела могут кончиться плохо. А тут еще на беду пошел мелкий дождь со снегом. Закоченевшие руки с трудом справлялись с канатами. Согревала лишь мысль, что скоро нашим мукам придет конец.
Еле прорвались в Босфорский пролив. Яростный ветер дул нам прямо в лицо. Двигатель работал уверенно, и яхта хотя и медленно, но упорно продвигалась вперед. Перед нами открылась панорама древнего города Стамбула, раскинувшегося на обоих берегах Босфора.
Уснули со слабой надеждой, что к утру погода переменится к лучшему. Увы, наутро угрюмое небо придавило Стамбул мрачными черными тучами, ветер пронзительно выл и стонал в вантах. Шел холодный колючий дождь вперемешку со снегом.
В Стамбуле нас сразу же захватила суета. Неслись по улицам автомобили, разбрызгивая грязные лужи, куда-то спешили сгорбившиеся от холода плохо одетые люди...
На крытом рынке «Капала чарша» жизнь била ключом. Здесь люди шныряли словно муравьи в разворошенном муравейнике. Купля-продажа не затихала ни на мгновение. Голоса мокрых продавцов раздавались в узеньких улочках; носильщики, согнувшись под тяжелыми ношами с разнообразными товарами, с трудом прокладывали себе дорогу в густой толпе; немного ниже двое мужчин азартно рекламировали распродажу уцененных товаров, расхваливая вышедшие из моды кофточки, белье, обувь; по булыжной мостовой цокали копыта лошадей, тащивших тяжело нагруженные телеги. Продавцы рыбы ловко рассекали надвое крупную пеламиду, споласкивали куски в грязной воде Босфора и тут же швыряли их на мангалы. Нудный мелкий дождь придавал городу печальный вид, как бы обнажая нищету, бедность и убожество.
