Шербан, вошедший уже несколько минут назад, спокойно ждал, когда я кончу читать, потом сообщил:
— Начальник сказал мне, что поговорил с товарищем полковником Банчу…
Он оборвал фразу, давая понять всю ее важность.
— Я тоже, — ответил я мрачно.
— Характеристики были вам полезны?
— Они помогли мне разобраться… Может, убийца один из них, может, и нет, но что меня исключительно радует, так это то, что все они считаются прекрасными специалистами…
— Да, да, — подтвердил Шербан, — я тоже заметил, что у каждого в биографии есть черные пятна… Очень полезны эти личные карточки из отдела кадров. Недавно я читал книгу, «Мгновение», так там…
Я смотрел на него с удивлением. То ли мой юмор вдруг стал слишком тонок, то ли у этого парня вообще нет чувства юмора. Не слишком интересуясь его взглядами на литературу, я вмешался:
— Вам не кажется странным, что в период нападения в Вылсане почти все они находились в Тырговиште?
— И да и нет, — ответил он после короткого раздумья. — A-а, вы думаете о чем-то таком, как у Агаты Кристи… «Преступление в Восточном экспрессе»?
Меня все более поражали эклектические вкусы Шербана в области изящной словесности. Но так как, с одной стороны, перспектива превратиться в толстого пожилого детектива с огромными усами меня не прельщала, а с другой — тон разговора вышел за рамки принципиальной беседы между начальником и подчиненным, я призвал его к порядку:
— Товарищ старший лейтенант, нам не до шуток…
— Товарищ капитан, я не шутил, я просто думал, что… Я не вижу ничего странного в том, что некоторые из них работали тогда там, а о других у нас нет никаких доказательств, что они могли там быть.
— Но, как вы сами выразились, — «темные пятна» в их биографии?..
— Э-э-э… они есть почти у всех… Необдуманный шаг, неизвестно чем занимавшийся до 44 года родитель, неизвестно что предпринявший после 44 года родственник… это дело обычное, — философски заключил он.
— А все же, вдруг это один из отдыхающих «гостей» Петреску? Но кто именно?.. Цинтой, Димок, Василиаде, Габровяну или Пырву? За два дня мы не обнаружили ничего, что позволило бы заподозрить их или полностью снять подозрение.
— «Пять негритят пошли купаться в море… и вот вам результат — четверо негритят» — очень строго сообщил мне Шербан… В карточках не зарегистрировано самое последнее сообщение: во время нападения в Вылсане супругов Василиаде не было в стране: они были в Польше, в экскурсии.
— Вот добрая весть! Если бы мы продвигались хотя бы в таком ритме — один в день — после послезавтра у нас остался бы лишь возможный убийца! Ну, пока. До свидания!
Прав поэт: «Длиннее путь мне кажется обратный…» Хорошо еще, что вместо поэтической «раны в бедро» я страдал лишь от острого недовольства. В голове вертелись обрывки писем Олимпии, разговоров с «гостями» Дидины — которые я вел или при которых присутствовал… Вдруг возникло неприятное впечатление, что в какой-то момент я находился очень близко, если не от разрешения загадки, то от ниточки, за которую можно ухватиться, чтобы к нему прийти… Цинтой, Пырву, Димок и Габровяну вращались вокруг Петреску, однако, как в карусели, лошадки были то наверху, то внизу, но всегда — на том же самом расстоянии от оси.
Когда я добрался до Вамы, АБВ, развалившись в кресле, наслаждался чашкой послеобеденного кофе. Мы захоронили воображаемый томагавк войны, раскурили в тишине трубку мира, и я рассказал ему констанцские новости. В свою очередь он сообщил мне, что блестяще выполнил задание по наблюдению за двором, облегченное тем, что кроме Олимпии, Филиппа и Замбо, которые то и дело маячили там, остальные члены пансиона либо еще не возвратились с утренних прогулок, либо заперлись в своих комнатах.
В пять часов начали появляться, один за другим, остальные жильцы. Барбу, скрюченный от холода, но с огоньком мужественного самодовольства в глазах, сообщил о своем рекорде: Вама — Дой май, туда и обратно по берегу моря — два часа, тринадцать минут. Димок, также с искрой в глазах, рассказал о сотнях представительниц прекрасного пола, скучающих в Олимпе: «Настоящий Олимп, ей богу, уважаемые!» Мона явилась в потрясающих шальварах из парижской модной лавки — как она сообщила Олимпии, в глазах которой появились трагические огоньки… Цинтои также поразили всех своей элегантностью: Панделе был в костюме и при галстуке, Милика — в брючной паре из синтетической ткани бирюзового цвета, у которой, однако, не хватило такта для того, чтобы раздаться одновременно с хозяйкой.
— А где же Габи, милые? — участливо поинтересовалась Милика.
— Спит, наверное.
— Брось, Панделе, она никогда не спит до пяти часов. Что вы с ней сделали, господин Джелу?
— Клянусь, мадам, ничего!
— Постучите-ка к ней в дверь, может, ей плохо.
Я постучал, потом нажал на ручку. Комната была пуста.
— Вероятно, гуляет, — предположила Олимпия.
— На пляже ее нет, я бы заметила.
— Господин Барбу, в Дой май ее не было?
— Нет, я не видел. Может, она в Мангалии.
— Мы ее и там не видели, — сообщил Цинтой… — Мы с женой были там, — начал он объяснять. — Поехали пообедать, как люди. Входим в ресторан — все элегантно, официанты вышколены… Подходит один, чтобы взять у нас заказ. Я говорю: «Какое ваше фирменное блюдо?» А он: «Болван с грибами»… Я удивляюсь. Никогда такого не слышал! Но, подумал я, раз повар у них в этом специалист… Заказываем мы по порции… И что бы вы думали нам приносят?
— Что? — спросил АБВ, проявляя живое сочувствие к гастрономическим невзгодам супругов Цинтой.
— Крохотные булочки, твердые, как камень, а в середине — грибочки… Почему это они их так назвали?
— Потому что это французское название: и не болван, a vol-au-vent — с видом знатока разъяснила Мона.
— Ну и вкусы у них, у этих капиталистов… — размышлял Цинтой.
— Все же, где Габриэлла? — вмешалась Олимпия. — Вчера она не слишком хорошо себя чувствовала.
— Где ей быть? Нашла себе кого-нибудь и сидит с ним в тепле, а мы о ней беспокоимся.
— Господин Димок, вы иногда так вульгарны…
— Ну, вы тоже, мадам Мона… будто не знаете, как это бывает… Или поехала куда-нибудь на попутной машине и теперь рассиживается в баре, занимается сравнительным изучением коктейлей.
— А вы как думаете, господин Барбу? — Милика казалась искренне обеспокоенной.
Барбу недовольно пожал плечами:
— Напрасно беспокоитесь. Какое это имеет значение, где она находится? — и, явно рассерженный, он удалился к себе в комнату.
Слова Барбу положили конец спорам: все отправились по своим делам.
Я какое-то время поиграл с Филиппом в медведя и «по кочкам…», потом помог АБВ покормить ребенка. Мы решили, что купать его сегодня не обязательно, затем, неправдоподобно легко, разрешили вопрос об укладывании нашего сокровища. Когда мы вернулись к остальным, атмосфера была накаленной. Погода стояла мрачная, свет очень слабый, шум волн казался все более бурным, и в наши души прокралось беспокойство.
— Нет, с ней явно что-то случилось! — первой сорвалась Олимпия.
— Один мой знакомый, вот так же… жил один-одинешенек… вдруг — инфаркт, и нашли через неделю…
— Может, она оставила какую-нибудь записку, — проговорила Милика, бросаясь к комнате Габриэллы.
Она включила свет. «Что это за беспорядок?»
Я заглянул в комнату. Очень маленькая — стол, стул и кровать — она была заставлена открытыми чемоданами с разрытыми вещами.
— Наверное, она что-то искала в спешке.
— Не может быть! Габриэлла была помешана на порядке. Здесь что-то нечисто…
Я посмотрел внимательнее. В самом деле, здесь было что-то не так. Комната казалась брошенной. В стакане увядали цветы. Будильник остановился на десяти часах…
— Случилось что-то дурное! Надо позвонить в милицию, — начала Милика.
Я осторожно вытолкал ее из комнаты, запер дверь и положил ключ в карман.
— Откуда можно позвонить?
— Телефона здесь нет… Только в соседней деревне… Что случилось, люди добрые?
— Где она сейчас, бедняжка?..
— Здесь что-то нечисто… я чувствую. — Пырву, бледный, как полотно, нервно протирал очки.
Алек, покровительственно хлопая Мону по руке, пытался успокоить ее:
— Может, все еще не так страшно… вчера вечером она была не в себе… может, приступ нервной депрессии… может, она уехала.
— Не взяв своих вещей? Ничего не сказав?
— Бедняжка… недаром у нее были предчувствия. Случилось какое-то несчастье!
Я смотрел на них, не зная, что делать. А волны выли все громче и громче, словно угрожая поглотить все вокруг.
— Стойте! Что это?
Приглушенные удары донеслись из ночной тьмы.
Когда я открыл дверь, нас окутала плотная волна тумана. Дождя больше не было, но двор тонул в ватной бездне, и лишь гул волн указывал направление, у ворот, казалось, светил какой-то огонек. Подойдя к ним, я вытаращил глаза: как в страшном сне, в котором нет ничего невозможного, на меня скалилась морда коня.
