Второй всадник, державшийся чуть поодаль, упал лицом в конскую гриву.
Раздался еще один выстрел.
На этот раз стреляли в карете.
Через мгновение оттуда высунулся человек в мантии судейского чиновника и крикнул вознице: «Этот тоже готов!»
Возница соскочил с козел, не добежав четырех шагов до мессера Джузеппе, снял шляпу, глубоко поклонился и, волнуясь, рявкнул:
– Приветствую тебя, предводитель! Все исполнено, как ты и задумал!
Из придорожных кустов раздалось нежное, легкое бульканье: словно кто-то притронулся к самым верхам клавесина или зазвучало льющееся из кувшина вино.
Смеялся негодяй Аннале.
Диковинные мысли вместе со смехом слуги вдруг одна за другой стали входить в ум мессеру Джузеппе.
Мысли эти никак не вязались с выстрелами, кровью, дорогой. И уж подавно не вязались они со смехом Федериго Аннале.
Это были мысли о звуках, о свойствах и о небывалых возможностях музыки.
«Откуда явились в наш мир музыкальные звуки? Ясно, что их извлекают из инструментов или из человеческого нутра. Но для того, чтобы нечто извлечь, надо это нечто – предслышать! Откуда берется предслышанье?
Я должен не только сочинять музыку. Я должен создать нечто важное и кровно с ней связанное. Пусть это будет «Учение о звуке»!»
Так уговаривал, так упрашивал себя – не грубым и подлым сегодняшним голосом, а голосом мягким, поистине келейным – музыкант и фехтмейстер.
И тут же кто-то, – не дьявол, не сам Тартич, даже не его наставник Богуслав Черногорский, прозванный за свою ученость и славянское происхождение падре Боэме, – отвечал ему полушепотом:
– Звук музыки темной – это звук музыки жизни. Звук музыки светлой – это как раз звук музыки смерти. Но не смерти, понимаемой как уничтожение! А смерти, называемой жизнью иной, жизнью с Богом.
По земному темному звуку, как по лестнице с черными, обросшими грязью нижними ступенями, станешь ты подниматься, выше, выше! Пока наконец – легко и светло – не перейдешь в жизнь иную, подвластную одному лишь Всевышнему… Не по мосту перебежишь, не по реке забвения переплывешь – по звуковой лесенке перейдешь!
Полушепот этот был так приятен мессеру Джузеппе, что он позабыл на минуту о лежащих в лунной пыли трупах, о покинутом монастыре, о костящей его почем зря супруге Елизавете, племяннице архиепископа Корнаро, полгода назад отосланной им от греха подальше к брату в Пирано…
В чувство музыканта и фехтмейстера привел все еще побулькивающий невдалеке смех слуги.
Мессер Джузеппе поднял глаза: страшная картина только что пролетевшей над меловыми холмами смерти – смерти реальной, земной, а не какой-то звуковой или даже высшей, небесной, – тяжело легла ему на плечи…
Все случившееся дьявол-Аннале объяснил мессеру Джузеппе доступно, просто.
Шайка разбойников узнала о том, что папский нунций едет из Падуи в Рим и везет, кроме прочего, с собой какой-то весьма ценный груз.
Злодеи – по словам слуги – решили разделиться.
Двух разбойников неведомыми путями удалось пристроить в охрану нунция. По сигналу предводителя они обязаны были в определенном месте, убив нунция и его стражу, завладеть содержимым двух кованых сундуков. Главарь шайки вызвался ждать экипаж нунция в пустынном месте, поблизости от Анконы. А поскольку двое разбойников, внедренных в охрану, были одолжены на время у другой шайки, промышлявшей значительно северней, и не знали предводителя в лицо, – им был сообщен пароль: «Все дороги ведут в Рим!»
Вот потому-то, как только мессер Джузеппе произнес то, что он произнес, – раздались выстрелы, вот потому-то так сладко смеялся вышедший из-за придорожных кустов Федериго Аннале…
Впрочем, все подробности потрясенному мессеру Джузеппе усердный слуга передал позже. А сейчас на дороге, у мелового обрыва лежало три трупа, и еще двое разбойников ждали приказов предводителя.
– Мы должны немедленно избавиться от них, – шепнул в самое ухо Тартичу вдруг переставший смеяться Федериго Аннале. – Прознав про то, что вы не их предводитель, они убьют нас обоих. Да, да, не удивляйтесь! Пока я с вами – я тоже подвержен смерти. Увы! Так что позвольте мне все сделать самому и наверняка. Не утруждайте себя мелочами, великолепный синьор, прошу вас! Подумайте лучше о прелестном звуковом ветре, который еще называют акустическим, о необычных, я бы сказал, о неслыханных свойствах самых нижних музыкальных тонов! – нашептывал и нашептывал слуга.
Доведенный всем виденным почти до беспамятства, мессер Джузеппе, только махнул рукой.
Еще раз глянув в лицо бородатому всаднику и убедившись, что тот на самом деле мертв, он отошел подальше от дороги и растянулся во весь рост в придорожной траве, несмотря на раннее лето уже совсем иссохшей.
Аннале тем временем крикнул:
– Эй вы, briganti! Вы, вы, горе-разбойнички, сюда! Предводитель разрешает вам осмотреть добычу первыми. – И чуть тише специально добавил для разбойника, до того притворявшегося возницей и подошедшего к нему первым: – Тут есть одна недурная харчевня. Наши люди – там. В харчевне все и поделим. По справедливости, по справедливости, конечно… – добавил он еще ласковей.
Федериго сел на козлы, двое разбойников влезли в карету, вывалив оттуда прямо на дорогу тело несчастного посланника. Взбив за собою столбики пыли, карета пропала в боковых ответвлениях дороги…
Примерно через три четверти часа Аннале вернулся назад: все в той же карете, но уже один. Смахнув со щеки нечто похожее на слезинку, он подошел к лежащему в порыжевшей траве мессеру Джузеппе и кисловато сказал:
– Удивляюсь я на вас, великолепный синьор! Что вы тут лежите, как бревно, приготовленное к распилу? Ждете, пока вас подберут – уж простите за каламбур – папские сбиры? А они где-то здесь, рядом! Ищут-рыщут, чем бы поживиться. Вставайте же скорей! Теперь-то я вас точно не подведу! И чтобы вы в надежность мою поверили окончательно, мы с вами вот что… Мы сейчас же отправимся в какую-нибудь церковь. И там первый попавшийся священник отпустит вам все ваши грехи: и прошлые, и нынешние. Тогда уж вы не скажете, что я плохо вам служу, – трепал и трепал языком Аннале.
– Дьявол, дьявольщина! – только и сумел выдавить из себя мессер Джузеппе.
Однако в карету сел, ехать за отпущением грехов согласился…
* * *
Посреди ночи приперся Костик Хлус.
Я его не видел, но слышал, как внизу, в прихожей, он о чем-то пререкался с Черногором.
Голос Костика слегка напоминал мне голос Федериго Аннале.
Вслед за Костиком приволоклась и его супружница, которую он нежно звал Стервуля.
Минут через пятнадцать Костик со Стервулей ушли.
И тогда в глубинах поместительного каменного дома неожиданно высоким и после «Круны» ничуть не хриплым голосом запел хозяин:
… И на тех вратах на БалканскихСидит Черногор-птица.Крылышками та птица помахивает,Окрест зорко посматривает…
Я хотел встать и поправить Черногора: следовало петь – «на вратах Херсонских», а не «на вратах Балканских».
Но как только я привстал, мутный и, как штормовая волна, крепкий хмель охлестнул меня с головы до пят.
Сон набежал неожиданно…
* * *
…Церковь Санта-Мария делла Карита вынырнула из вечернего сумрака, как рыба в серебряной чешуе выныривает из темной предгрозовой реки.
Оставив карету невдалеке от церковных ворот и поручив лошадей рыжему растрепе, выползшему из-за каких-то разбросанных по бокам от храма церковных пристроек, мессер Джузеппе и Федериго Аннале по дорожке, вымощенной кое-где целыми, а кое-где треснувшими каменными плитами, двинулись к храму.
Они как раз собирались войти внутрь, когда их окликнул босой, в коричневой рясе, совершенно лысый и до жалости худой монах-францисканец. Наклонив голову и потупив глаза, как и подобает монаху нищенствующего ордена, он спросил:
– Не желают ли синьоры для начала переговорить со мной? Отец Джироламо сейчас, к нашему великому огорчению, занят и не сможет уделить вам должного внимания.
Только Тартич хотел сказать о том, что ему все равно от кого получать отпущение грехов, как вперед выскочил Аннале и нарочито измененным, до отвращения гундосящим голосом стал выкрикивать:
– Почему мы должны ждать вашего отца Джироламо? Вы что, не видите? – он ткнул пальцем в стоящего понурив голову мессера Джузеппе. – У нас – неотложное дело! А вас, почтеннейший, мы знать не знаем! Бродят тут разные в окрестностях, а потом кресты из алтарей пропадают! Зовите священника!
Монах-францисканец слегка ухмыльнулся и, словно не было дерзких выкриков Аннале, сказал:
– Хорошо. Сейчас я позову отца Джироламо. Однако пусть синьоры соблаговолят подождать здесь, не входя в храм.
Шлепая босыми ступнями по каменным плитам, монах вошел в церковь.
– Здесь что-то не так, – сразу задышал мессеру Джузеппе в шею верный его слуга. – Не иначе, как они здесь что-то затевают! Порохом здесь воняет, порохом!
