Рокош поднял дубинку, на миг задержал удар…
45
Предчувствие новой, ни с чем не сравнимой человечье-птичьей жизни раздвинуло нутро подхорунжего до беспредельности. Крылья и хвост, которых не видел Рокош, но которые хорошо ощущал сам Ходынин, сладко – как у того птенца, долбившего черепашку, – зашевелились. Лапки, шея, костяк изготовились к дальнему перелету.
Радость неслыханная, радость несказанная, радость окончательного расставания с изуродованным телом пронзила на миг птицу-Ходынина!
Однако, дойдя до крайней точки наполнения новой жизнью, подхорунжий снова (и, как ему показалось, в последний раз) вернулся к прежнему облику.
– Что, бабу свою кельтскую вспомнил? Так ты плачь, о ней плачь!.. Заплачь – дам калач. Зареви – дам аж три!
С мрачноватым весельем, не раскрывая глаз, подхорунжий ответил изготовившемуся к последнему удару старлею Рокошу:
– На погосте жить – всех не оплачешь.
2011Черногор
Повесть о том, как мессер Джузеппе смысл звука искал, дьявол барабанными трелями разбить сосуд человеческой жизни пытался, Черногор лечился от акустической травмы, а сочинитель поехал совсем не туда, куда хотел
– Italian?
– No.
– Spagnol?
– No, no, russo…
– А чего ж сразу не сказал?
– Русских у нас здесь любят. Но не всех подряд.
– А я думал, у вас тут рассадник любви…
– Ага. Держи карман шире.
– Ты, кстати, на русского не больно-то и машешь.
– А чего мне махать? Ну, татарин я, татарин! Правда, наполовину. А наполовину – хохол. Но все равно – русский! Ты понял или тебе по-другому объяснить?
– Давай еще по сто пятьдесят. Ты что будешь?
– Не при деньгах я.
– Так угощу. У меня пока водятся.
– Тогда – «Круну». «Круна» здесь, как слеза. Это у вас в Руссланде вся водяра фальсификатная…
– Сам-то давно из России?
– Шестнадцать лет как.
– То-то, слышу, за языком не поспеваешь. У нас про водку теперь говорят: «паленая».
– «Паленая», «шмаленая»! Заказывай! Узко у меня внутри, как у рака в заднице!
* * *
Я пробирался в Истрию, в городок Пирано. Пробирался медленно, с остановками.
Отколовшись от писательской делегации на самом раннем этапе групповой поездки, тупо наслаждался свободой и ленью, переводил на всякую хренотень свалившиеся с неба еврашки.
Стояли последние апрельские дни. С Адриатики резкими порывами задувал жаркий, чуть гниловатый ветер. Болела голова. Хотелось закрыть глаза и, хоть на час отказавшись от впечатлений, вернуться к чему-то проверенному: к образам, мыслям.
По дороге в Пирано я в город Бар и завернул.
И, как водится, застрял. Всего на сутки, но хватило и этого.
Честно говоря, ехать в Пирано мне давно расхотелось. Ничего особенного я там найти не надеялся. Когда оформлял документы и визу, указал как один из пунктов поездки городок Пирано. Просто потому, что именно там родился Джузеппе Тартини. И хотя сам он за долгую жизнь в городок наведывался редко – в те давние года в Пирано жил его брат.
Да и жену свою, Елизавету, урожденную Премаццоне, мессер Джузеппе в 1717 году отправил с глаз долой на четыре года не куда-нибудь, а в Пирано. А сам на тот же срок затворился в монастыре Анконы, чтобы достичь пределов мастерства в освоении боготворимого им инструмента.
И, конечно, начать надо было именно с Анконы. Если где и можно было отыскать следы шеститомного «Учения о звуке», учения, завещанного мессером Джузеппе профессору Коломбо из Падуи и пропавшего еще в середине XVIII века, – так это как раз в Анконе. Или, может, в Падуе.
Ну, а в Пирано… В Пирано скорей всего могли показать раскрашенные картинки или повести на экскурсию к памятнику мессеру Джузеппе. К памятнику, который я и сам давно и хорошо рассмотрел в Интернете.
Но мне нужен был не памятник и даже не музыка! Мне нужны были его мысли о природе звука. Инфразвук – звук, нами не слышимый, но реально существующий, со страшной силой на мир воздействующий, – притягивал меня звук той весной бешено, неотступно!
Из города Бар к итальянскому побережью, в Анкону, ходил паром. До монастыря францисканцев, до места, где вдали от суеты и соблазнов мессер Джузеппе сформировался как «Il maestro della Nazioni» («Мировой мастер»), где стал задумываться о сложнейших вещах: о природе и назначении звука, удобней всего было добираться как раз по воде.
Куда именно отправиться – в Пирано или в Анкону – я и решал в славном городе Бар, в баре отеля «Тополица».
* * *
– Еще по одной – и хорош.
– Так ты, бычара, только делаешь вид, что пьешь!
– Я? Да, верно. Мне еще на паром – и в Италию.
– На вечерний паром ты уже опоздал. А другой будет завтра, в шесть вечера. А до завтра ты чего будешь делать? С бабами у нас тут не очень…
– Какие бабы, друг! Запишу, что видел – и в койку.
– Так ты ж у нас ни черта не видел!
– Ну, я так и запишу: «В городишке Бар – ни черта я не видел!»
– Хочешь, повожу тебя по окрестностям? На Старый Бар глянешь. Под маслиной трехтысячелетней посидишь… Фонари горят и светло под ней, как днем…
– Врешь, маслине вашей – две тысячи…
– Ну, вру, ну, и чего?
– Ничего. Просто на фиг мне ваши развалины нужны. Их и отсюда видно…
– Не болтай, темно же… А хочешь…
Звонок мобильного телефона запел у собеседника в кармане громко, мелодично.
Маленький, жуковатый, проворный (готовый тип средневекового европейского слуги, прямо противоположный типу хрестоматийному: толстому, лукавому, ленивому), он вскочил, стал выдергивать мобилку из штанов.
Мобилка не вынималась.
Чем дольше маленький и жуковатый, как сам он сообщил: «По фамилии Хлус, а по имени Костик», колупался в штанах, тем сильней я напрягался и удивлялся.
Звучавшая из мобилки музыка – струнная, старинная – была очень похожа на ту, которую сочинял мессер Джузеппе. Но это была неизвестная мне музыка.
– Жинка звонит… Теперь не отстанет, стерьва, – сразу пожелтел лицом Костик.
– Слушай, – осторожно перевел я разговор на другое. – Что за музыка у тебя в мобилке?
– В мобиле? Так это Черногор мне записал. Он всем нашим раз в полгода меняет старую музыку на новую. Иногда такую дрянь сунет – ну прямо черт из мобилы выскакивает!
– Черт из мобилы? Это ты в точку…
– Так я ж и говорю. Тут у нас компашка подобралась. Русские и всякие чучмеки вроде меня… Ну, и Черногор наш, ну, и летун наш бескрылый все время чего-нибудь нам подкидывает: то черт из мобилы у него выскочит, то модель самолета всем одну и ту же на брелоки закажет. То танцевальный конкурс затеет… Блажит старик.
– Черногор – это фамилия?
– Какая там фамилия!
– Партийная кличка? Погоняло? Есть связь с Черногорией?
– Отстань! Не знаю. Мне бы с жинкой сейчас разобраться… Хуже черта она. Ладно, давай, как это у вас раньше говорили? На добрый путь!
– На коня или на посошок, – автоматически поправил я и снова спросил: – Ты вот Черногора назвал – летун. Он что – летчик?
– Ну пристал, ну пристал, репей… Летун, потому что был авиационным техником. А перед этим, кажется, штурманом. Это как раз тогда, когда НАТО Югославию распохабило…
– Распанахало…
– Ну, распанахало… Тогда как раз он из летунов и ушел. Чего-то у него с руководством не заладилось… Бомбить «югов» они из Италии, с какой-то базы взлетали. Он вроде там служил, в авиаотряде. Сам-то Черногор в Европу лет двадцать как перебрался. И уже лет десять как здесь, в Баре, околачивается… Ближе к берегу он живет. Там у нас в бухте крейсер «Форверц» когда-то затонул…
– Слушай… А нельзя к этому Черногору в гости?
– Не… Он нелюдимый. Выставит тебя, как пить дать. Деньги у него водятся, и никто ему, кроме собственных страшилок и заморочек, не нужен…
– А ты все-таки звякни ему. Скажи: прозаик из России, на один день приехал…
* * *
Черногор оказался ничуть не старым. Лет сорок, от силы сорок пять.
Снаружи дом Черногора я рассмотрел не очень: после пятидесятиградусной виноградной водки голову вело в сторону и крутило, как на американских горках. Заметил только на его доме, рядом с каменной трубой, еще какую-то странную, наклонную, сверкающую дорогим металлом и слегка изогнутую на конце трубу.
А вот внутри, перед тем как снова принять, я осмотреться успел.
Осмотрел, конечно, не всё, только шкафы с итальянскими и русскими книгами и великолепную модель советского военного самолета.
Зеленый, бочкообразный, маленький, но страшно задиристый, нос кверху, на боку надпись «Мститель», звезда и номер 26, он стоял на гранитной подставке, сверкая, как новенький. Хоть сейчас садись и лети!
– Нравится? Это «ишачок» наш, «И-16»!
Хозяин вошел неожиданно. Одной рукой он толкал перед собой столик с бутылкой все той же «Круны» и какими-то ранними, видно, местными фруктами. Другой – набирал номер на мобилке.
– Давно такой красоты не видел, – я подступил к «ишачку» поближе.
