обороны. Поначалу они не приняли никаких мер безопасности, мало что зная о жестокости и случаях насилия, происходивших даже в самых отдаленных уголках штата. Оружие стало бы здесь логичным и предпочтительным выбором, но находившимся за пределами их возможностей.
Однажды вечером к ним прикатила полная машина пьяных мужчин.
Они услышали об этом месте в городе. И пробыли там два дня, перерезав телефонные провода и изнасиловав многих женщин.
Когда вторжение завершилось, люди обсудили все возможные варианты и выбрали органическое решение. Они купили пять немецких овчарок. Не тех психованных уродов, которых рекламируют как «охранных собак», а специально обученных в фирме, рекомендованной полицией Альбукерке. Они были натренированы и как сторожевые, и как полицейские псы.
Собаки были совершенно безопасны, пока пришелец не проявлял явную агрессию, и в такой ситуации их обучили не обезоруживать, а вцепляться в горло.
Как и большинство их решений, это сработало. Второе вторжение завершилось двумя покойниками и тремя тяжелоранеными – и все на одной стороне. В качестве подстраховки на случай организованной атаки они наняли бывшего морпеха, который обучил их азам «грязного» ближнего боя. В общине жили отнюдь не наивные дети-цветы.
Они превосходно ели три раза в день. Было время и для досуга. Работали они не целый день. Находилось время взять друга за руку и посидеть с ним на траве под деревом, обычно незадолго до заката, перед большим ужином. Хватало времени, когда человек мог остановить работу на несколько минут, чтобы поделиться чем-то особенным. Помню, как меня взяла за руку женщина, которую я должен назвать Высокая Зеленоглазая, и отвела к амбару на сваях, где в низком и прохладном просвете под полом росли грибы. Мы протиснулись туда, испачкав лица землей, сорвали несколько грибов и стали их нюхать. Она показала, как это надо делать. Пару недель назад я бы подумал, что мы погубили их красоту, но, в конце концов, она всего лишь визуальная. Я уже начал меньше полагаться на зрение, ведь оно так далеко от сущности объекта.
Она показала, что грибы все еще прекрасны на ощупь и на запах даже после того, как мы их явно уничтожили. А потом она ушла на кухню, набрав в фартук кучку грибов. В тот вечер они были прекрасны и на вкус.
И помню мужчину – назову его Лысый, – он принес мне доску, которую он и одна женщина обрабатывали рубанком в столярке. Я оценил пальцами ее гладкость, понюхал ее и согласился с ним, насколько доска хороша.
А после ужина начиналось Общение.
На третьей неделе я получил указание на свой статус в группе.
Это была первая реальная проверка того, значу я что-либо для них. В смысле значу ли нечто особое. Я хотел видеть их своими друзьями и, пожалуй, был немного огорчен мыслью о том, что с любым, кто сюда забредет, станут обращаться так же, как и со мной. Это было по-детски и несправедливо по отношению к ним, и я до какого-то момента даже не осознавал, какова реальность.
Я носил воду в ведре на поле, где был посажен саженец дерева. Для полива имелся шланг, но его пока использовали на другом конце деревни. Это дерево было недосягаемо для автоматических оросителей и засыхало. И я носил к нему воду, пока не будет найдено другое решение.
Было жарко, около полудня. Я набрал воды из крана возле кузницы. Поставил ведро за спиной и сунул голову под струю воды. На мне была хлопковая рубашка, расстегнутая на груди. Мне было приятно ощущать, как вода течет по волосам и пропитывает рубашку. И я простоял так почти минуту.
Я услышал позади звук падения и ударился головой, когда слишком быстро поднял ее под краном. Обернувшись, я увидел женщину, лежащую лицом в пыли. Она медленно перевернулась, держась за колено. Я с ужасом понял, что она споткнулась о ведро, которое я беспечно оставил на бетонной дорожке. Сами подумайте: идете там, где точно знаете, что препятствий нет, и вдруг оказыватесь на земле.
Их система будет работать только на доверии, и оно должно быть полным – все и всегда должны вести себя ответственно. Я был принят в этот круг доверия и облажался. У меня стало мерзко на душе.
У женщины оказалась глубокая ссадина на левом колене, из которой сочилась кровь. Она ощупала ее, сидя на дорожке, и начала выть. Ей было страшно и больно. Из глаз катились слезы, она била кулаками по дорожке, завывая «хууу, хууу, хууу!» с каждым ударом. Она разозлилась и имела полное право злиться.
Она нашла ведро, когда я неуверенно протянул к ней руку. Она схватила ее и поднялась по ней до лица. Ощупала его, не переставая плакать, затем вытерла нос и встала. И пошла к одному из зданий.
Она немного хромала.
Я сел и ощутил себя отверженным. Я не знал, что делать.
Ко мне подошел мужчина. Это был Дылда. Я назвал его так, потому что он был самым высоким в Келлере. Он не был кем-то вроде полицейского, я потом узнал, что он оказался первым, кого встретила раненая женщина. Он взял меня за руку и ощупал лицо. Я увидел, как у него выступили слезы, когда он ощутил мои эмоции. Он попросил зайти в дом вместе с ним.
Там уже собралось импровизированное собрание. Можете назвать их судом присяжных. В него вошли те, кто оказался поблизости, в том числе и двое детей, всего человек десять или двенадцать. Все выглядели очень опечаленными. Была там и пострадавшая из-за меня женщина, ее утешали трое или четверо. Я буду называть ее Шрам из-за отметины на предплечье.
Все непрерывно говорили со мной на амслене, и было понятно, как им жаль меня. Они утешали и гладили меня, пытаясь облегчить мое состояние.
Прибежала Пинк. За ней послали, как за переводчиком, если понадобится.
Поскольку это была формальная процедура, им было необходимо точно знать, что я понимаю все происходящее. Пинк подошла к Шрам и немного поплакала вместе с ней, затем подошла ко мне и крепко обняла, показывая руками, как ей жаль, что такое произошло. Я уже фигурально паковал чемоданы. Похоже, чтобы изгнать меня, осталось лишь соблюсти формальность.
Потом все уселись на пол. Мы сидели близко, касаясь друг друга.
Слушание началось.
Общение происходило в основном на амслене, и лишь иногда Пинк вставляла несколько слов.
Я редко знал, кто именно что-то сказал, но это было нормально. Здесь группа говорила как единое целое. Ни одно их заявление не доходило
