По-видимому, интерес к химии может проявиться в предпубертатном возрасте и связан с проекцией аутоагрессивных импульсов и недовольства собой (желания измениться) вовне — страстью к поджиганию, взрыванию, метаморфозам (превращениям одного вещества в другое). Как правило, традиционное систематическое изучение химии как учебного предмета не удовлетворяет эти интересы и вызывает разочарование: на уроках поджигают и взрывают редко, а в основном заучивают атомный вес и валентность элементов периодической таблицы Менделеева. В результате часто неудовлетворенность и разочарование вытесняются в бессознательное и в дальнейшем препятствуют самоидентификации учащихся, в особенности если они начинают специализироваться в области химии. Таким образом, учительница, обладающая к тому же, по выражению Эриксона, «особой личностью», несла угрозу идентичности для тех учащихся, у которых она была слабой и нестабильной, что и вызвало в итоге сопротивление, усиливающееся в результате взаимоидентификации школьников между собой. В качестве защиты сопротивление использовало механизм рационализации, сознательными дерриватами которого являлись утверждения о том, что учительница слишком требовательна как к себе, так и к своим ученикам, поэтому безопаснее держаться от нее подальше. Обсуждение с учащимися конфликта между ними и учительницей становилось возможным лишь при безоговорочном признании психоаналитиком-консультантом факта ее чрезмерной требовательности.
Я предполагаю более подробно обсудить проблемы сопротивления идентичности применительно к педагогической ситуации в отдельном исследовании, а сейчас хочу обратиться к массовым процессам в сфере рекламного бизнеса. О сопротивлении идентичности масс можно говорить в первую очередь тогда, когда индуктором рекламного послания является человек или антропоморфный объект (например, героем «ролика» может быть человек, животное с человеческими чертами, кукла, робот etc.), обладающий явно выраженной идентичностью. Мы знаем, что одно из основных требований к рекламе, будь то коммерческая или политическая реклама, это адресность, поэтому, когда индуктором рекламного послания, месседжа, становится хорошо одетый, уверенный в себе человек на шикарной машине, следует отдавать себе отчет в том, что подавляющему большинству потребителей телерекламы он (или она) демонстрирует «инаковость» идентичности, сильной, но чуждой. И у этого большинства он (она) вызовет лишь сопротивление идентичности. Видимо, это хорошо понимают многие производители рекламной продукции, отсюда засилье на нашем рекламном поле характерных персонажей, настойчиво вопрошающих: «Скока вешать?», радостно кричащих: «Сюрпрайз!», собирающихся «отшмурыгать пузечко», приглашающих «оттянуться со вкусом» и т. д. Одним из первых в этой плеяде был, разумеется, незабвенный Леня Голубков. Эти персонажи на сознательном уровне вызывают оторопь и недоумение, однако на бессознательном не нарушают принцип безопасности, описанный Сандлером[208], не несут угрозы идентичности и не провоцируют сильного массового сопротивления идентичности. Можно предположить, что обычно залогом снижения уровня сопротивления становится «снижение» индуктора рекламного месседжа — его глуповатость, простоватость, комичность. Он должен быть ярким, запоминающимся, но не «великим и ужасным», как волшебник Гудвин, а смешным.
Идея сопротивления идентичности может быть плодотворно распространена и на область политики, в частности имиджмейкерства. Борис Вышеславцев в «Этике преображенного Эроса» отмечал, что «больше всего сама власть нуждается в постоянном внушении; она должна непрерывно „поражать воображение“ (как это прекрасно понял Макиавелли)»[209]. Однако настойчивое внушение часто вызывает протест, сопротивление. Апеллируя к Святому Писанию, Вышеславцев отмечает, что «это противодействие тем сильнее, чем больше усилие воли, желающее исполнить императив. Таково изумительное свойство сознательного волевого усилия в отношении к подсознательному миру, которое открыто современными исследователями подсознательной сферы и формулировано, как loi de l’effort converti[210]»[211]. В массовых процессах одним из источников противодействия усилиям власти может быть массовое сопротивление идентичности. Чем выше «особость личности» того, кто осуществляет интервенцию в массовое сознание, тем, исходя из принципа безопасности, сильнее массовое бессознательное сопротивление такой интервенции. Этот факт, полагаю, следует особо учитывать в сложившейся ныне политической ситуации. Сейчас мы имеем сильного, явно обладающего высоким личностным престижем президента, но то, к чему он призывает общество, наталкивается на глухую стену сопротивления масс.
Как писал М. Е. Салтыков-Щедрин в «Истории одного города», «шуповцы тоже были себе на уме. Энергии действия они с большою находчивостью противопоставили энергию бездействия»[212]. Путин несет в массы имидж европейски корректного политика, однако они продолжают видеть в нем не президента демократического государства, а скорее «доброго царя». Лесть и желание в едином порыве отдаться на волю монарха — вот ответ народа на призыв построить современное либеральное гражданское общество. Избиратели обожают Путина (что отражается в неизменно высоких рейтингах), но на бессознательном уровне опасаются потери хоть плохонькой, да своей идентичности.
Парадоксальным кажется то, что первый российский президент, обладая меньшей личной популярностью, как показывали и рейтинги, и результаты выборов, сделал для становления гражданского общества больше, чем его преемник: СМИ были более независимы, партии и общественные движения более свободны etc. Сейчас их тоже вроде бы никто особенно не притесняет, но складывается впечатление, что они сами стремятся соборно выстроится в единую колонну. И вообще слово «единство» стало чуть ли ни обсессивным ритуальным заклинанием, обладающим маной — особой магической силой. Такая разница в восприятии президентов Ельцина и Путина объясняется довольно просто: наш первый президент при всем несоответствии его нововведений российской ментальности сам угрозы массовой идентичности не нес. Президент Ельцин был свой, «нашенский», мог и ляпнуть нелепое что-либо, и прием в Дублине проспать, и станцевать вприсядку, и оркестром в Берлине продирижировать. Нынешний же российский президент не таков: ему не достает «свойскости», но одновременно он обладает и «особостью личности» — источает силу и уверенность в себе — и поэтому несет угрозу диффузной массовой идентичности. И именно в массовом сопротивлении идентичности, как я полагаю, одна из причин того, что наши реформы идут не так споро, как хотелось бы.
Возникает извечный российский вопрос: что делать? Как практикующий психоаналитик могу ответить: или интерпретировать сопротивление, или применять технику присоединения.
Харольд Стерн пишет применительно к клиническому психоанализу: «Классический аналитик разрешает сопротивление с помощью интерпретации. Современный аналитик разрешает их путем использования многих альтернативных форм вербальной коммуникации, таких как присоединение, отзеркаливание и отражение»[213]. Интерпретация в исследуемой нами политической ситуации означает регулярное разъяснение через средства массовой информации бессознательных психических процессов, сопровождающих процессы политические.
Технику присоединения наглядно продемонстрировал президент Владимир Путин в период предвыборных баталий, пообещав «мочить боевиков в сортире» и сразу повысив этим свой рейтинг. Путин присоединился к чувствам, испытываемым широкими народными массами россиян.
Неприятность заключается лишь в том, что техника интерпретирования, применяемая к невротикам в классическом психоанализе, часто вызывает агрессию и раздражение, будучи примененной к нарциссическим, доэдипальным пациентам. И наоборот, техника присоединения, разработанная для пациентов с серьезными нарушениями, если ее применять в работе с невротиками, обычно вызывает подозрение, что аналитик просто глумится и, соответственно, опять-таки провоцирует агрессию.
В рассматриваемой ситуации восприятие техники интерпретирования может стать одним из диагностических критериев. Ту часть массы, которая с раздражением воспринимает разъяснения и комментарии политологов и с пониманием относится к высказываниям о сортире, следует определить как нарциссическую массу с ослабленными самостью и идентичностью. Та же часть, которая испытывает противоположные переживания, является более зрелой и здоровой. Действующим же политикам, имиджмейкерам и консультантам по связям с общественностью нужно учитывать, что первая часть массы в нашей стране (а скорее всего, и не только в нашей), к сожалению, по-видимому, гораздо многочисленнее.
