— А как же Марта? Она же Ваша дочь.
— Во первых она давно отрезанный ломоть. А во вторых… У меня нет родных детей. Я заняла этот дом вместе с наследством. Но не смогла привить любовь к знаниям. А в четырнадцать лет её кровь взяла вверх над честью. Не будем о ней. Твоя сестричка быстро учится, пишет правда коряво, но старается.
— Позволите по утру с ней встретить рассвет?
— Конечно. Она постоянно о том говорила, что не было ничего теплее в её жизни, как эти моменты. Мог бы не просить, она по прежнему твоя сестричка. За травы благодарю, но разберу их завтра. Зрение по утру у меня крепче, буквицы так не разбегаются. Я заметила у тебя повязку септов. Значит ты теперь во Храме?
— Я не ставлю выше Церкви Храм, как и обратное. Вы же помните, как меня тому учили.
— Помню, все помню. Я хотела бы тебя попросить…. - её прервал грубый стук в дверь.
— Что за вечер? То седмицами никто не приходит, то за вечер вторые гости. Кто там? — медленно вставая с ящика, окликнул Марья.
Вместо ответа дверь резко распахнулась, ударив полку с книгами. На пороге показалась мужская половина моей бывшей семьи.
— Я же говорил, что он суда сбег. Как же так сыночек, в семье горе, а ты по бабам побежал? Грег сказал, что ты приехал, так мы ждали тебя в корчме, а после в непогоду, пошли до дома. И там тебя нет. Или маменька для тебя ничего не значит? Даже на помин не пришёл? — выдыхая перегар и шатаясь, в комнату шагнул Богард.
— Будь здрав, Богард. Я помянул Стеллу со старейшинами, а сюда зашёл проведать сестричку.
— Сестричку значит? А родителя своего не захотел? Говорят ты сбежал со службы, подался на Юга. Предал свою родину, веру и род. Приходил тут пару седмиц назад посыльный, потому и деньгу за второй месяц не было, из-за твоего предательства. Ежели не ты, то мы бы перебрались в городище и не знали бы холода. И моя кровиночка бы не заболела.
— Подъёмные выплачивают за первый месяц семье воя. Дальше жалование не выдают. О том тебе твой посыльный не сказал? В городище дают право жить только тем, кто вхож в дом отцов. А это или закладные или наемные холопы. Все прочие живут за стенами. Мне же про болезнь маменьки другие вести сообщили, потому закрой дверь, выморозишь комнату.
— Ты как с отцом разговариваешь, червь!
— За неуважение к службе септов, Мастер Богард наказывается тридцатью ударами батогов. Если кто-то помешает мягкой вире, будет бит равно как и наказуемый. В отсутствии септа наказания, поручаю старейшинами выбрать палача. Исполнения завтра после рассвета.
— Ты так шуткуешь, предатель? — ярился муж, братья сдерживали его, но сами были готовы на броситься на меня.
Я повернулся к Марье, что утешала разбуженную Сестричку, выставив в сторону руку с повязкой храма.
Троица сразу замолчала, узрев символ.
— Ты это, Босик… Смени виру. Он пьян и горе у него. — обратился ко мне мой старший брат.
— Вы с ним вместе были у Краснобая, когда Стелла его ждала. Завтра Я прилюдно сообщу, что Я не закрою долги Богарда. И если кто-то будет требовать возврата, то он уйдёт в заклад. И его мечта о городище станет явью. Ежели воля моего права будет нарушена и утром Богард не получит заслуженного наказания. То вы, Марик и Грот, будете его повинными. Ступайте прочь. — я отвернулся, чтобы скрыть свое презрение.
Дверь хлопнула, чтобы спустя десяток минут открыться.
— Септ Босик. Прошу прощения. Не могли бы помочь проставиться всему поселению на помин. — тиская в руках шапку, ко мне обратился Марик. Я вытянул монетку передал просителю. Позже закрыл на щеколду дверь.
— Зря дал. Сейчас они на полную монету зальются с головой. А поутру наказ твой исполнят. Может и представиться папенька. — укорила меня Марья.
— Я обещал не мстить за Стеллу и Кошью, но хулить службу не позволю. А ещё отвара можно, а то мой остыл.
Всю ночь мы болтали с учительницей, затем и Кошья присоединилась. Маленькая комната быстро согревалась от небольшого количества дров, что жгли под чугунным чайником. А утром, укутав сестру в платок Марьи, Я вынес её встречать рассвет. Солнце всходило нехотя, будто ещё не проснулось. От редких лучиков загорались белым огнём снежинки, чуть позже верхушки деревьев покрылись алыми всполохами. Я же уткнулся в голову Кошьи, пряча слезы скорой разлуки.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Пойдём в дом, замерзнешь. — тихим голосом произнесла сестричка. Я отнёс её домой, спрятав в кармане её куртки десяток полных монет. Скоро попрощавшись, ушёл за Мраком.
— Мне передали твою виру, Септ. Я склоняю свою голову перед Вашей Волей. Не трудитесь объяснять люду про долги Богарда. Вся корчма уже знает Ваши слова. Прощайте, Септ. Мы позаботится о внучке Тита. — сказал мне Гория и поклонился.
Мы молча шли к корчме, забирать возничего, а нам навстречу шёл хмельной люд, расступаясь перед Берендеем. Последнего тащили Богарда. От хмельного, он с трудом переставлял ноги. Проходя мимо него Я услышал пьяный бред.
— Меня… Понимаешь… Кровного… Икк…отца… Батогами. Да кем он себя возомнил?
****
Я уезжал из родного селения в полном смятении. Радость от общения с учителем, трепет от рассвета с сестрой. Горечь потери матери и предательство отца.
— Босик, очнись. Куда править то? — отвлек меня Мирон. Я указал дорогу на городище. Свистнув плетью возничий понукал криволапом. Селение почти скрылось за деревьями, как Я услышал громкий вопль боли наказуемого, а следом на выдохе счёт всех зевак: — Один….. Два…
Глава 9. Большой поход, большие хлопоты
— Я тут у трактирщика народ послушал. Не то чтобы нарочно, просто люд хмельной шумный обычно. Мне жаль, что это случилось с твоей мамой. Я хоть свою и не знал, но думаю это печально. — начал издалека Мирон.
— Благодарю за твоё сочувствие. Но ты хотел про другое спросить? — усомнился такому откровению.
— Хм… И прям все видит, все знает. Так это правда, что ты своего отца батогами приказал отстегать?
— Нет. Я наказал виру за неуважение к службе и поклеп. — холодно ответил Мирону.
— Ну это же твой отец! — воскликнул возничий.
— В прошлой моей жизни был отцом. О нем осталась лишь память, как и маменьки. Уйдя на службу у тебя есть только Братья по оружию и службе и отцы, что тебя направляют. Ты не можешь понять, что такое правИло. Как только родственные связи, звон монет или давление рода вмешиваются в правила, справедливости не добиться. А где нет справедливости, там нет веры, доверия и дружбы. Что ты головой машешь? Давай поразмыслим. Муж убил другого в пьяном угаре. Грех? Теперь другое, убивец оказался единственным кузнецом в деревне и от его работы зависит будущее поселения. А если убиенный сын старосты поселка и тот жаждет справедливости? Рассуди эту задачу.
— Ну так чего думать то? Без кузнеца никак, оттого виру деньгой на него вешаем, пока не отдаст пусть работает на благо люда, смывая трудом свое злодеяние.
— Староста будет принимать работу кузнеца и оценит ее с учетом гибели сына. Хороший косарь по цене дурного, Заточку косы по цене латки на чугунной сковороде. Труд есть, но ценить его будут по кузнецу.
— Пусть принимает работу не староста, а другой человек, что пользуется уважением селян.
— Другой человек, что будет принимать работу, быстро наберет вес и начнет вмешиваться в дела поселения, переманивая на свою сторону сельчан. В итоге раздрай и разлад.
— А как быть? Без кузнеца нельзя, вира не поможет, староста будет мстить. Может тогда со стороны человека принять, дабы работу принимал. Тот что не заинтересован ни в одной стороне.
— Если он не будет жить в поселении, то раз в седмицу необходимо его приглашать на приемку. А это время, которое будет тратить муж, за которое потребует деньгу или еду, условия начнет ставить. Значит и нести это бремя будет все поселение. А ежели он заболеет или торжество будет у его рода, тогда что? Не принимать работу кузнеца?
— Пригласить другого… Наверное… Да что ты за человек такой? — возмутился Мирон. — Что же тогда делать? Кузнеца проще убить?
