нечленораздельный вопль, я протягиваю к ней руку, она стоит, прижав к груди Бекку, оборачивается ко мне:
«Ты слышал, что он сказал, черт, ты слышал, что он сказал про Вилью», – а я киваю и шепчу ей:
«Ш-ш-ш, он ушел, плевать на них, – но ее трясет от шока, она рыщет глазами по толпе незнакомцев в поисках Вильи, Зака, я крепко прижимаю ее к себе,
– плевать на него, у него крышу снесло, такое бывает, они ушли»; так мы и стоим, с Беккой, зажатой между нами, маленькое спящее тельце, тихое дыхание, а Карола всхлипывает:
«Пожалуйста, Дидрик, нельзя, чтобы было так кошмарно, Дидрик, вытащи нас отсюда сейчас же, черт, черт, я больше так не хочу, не хочу тут больше, пожалуйста, Дидрик, что мы вообще будем делать, черт побери?»
– Уедем отсюда на поезде, – отвечаю я невпопад. – Бекке надо уехать из этого места.
– Зак и Вилья.
– Они остались где-то там. Мы их отыщем. Но Бекка без нас не справится.
Карола плачет, тихо и некрасиво, сопли стекают, губы чуть касаются щечки Бекки, она целует ее ушко, нежный хрящик.
– Я не могу, – беспомощно выговаривает она. – Не могу оставить своих детей.
Я киваю:
– У нас есть регистрационный номер машины, на которой увезли Зака. Во всяком случае, половина номера. А Вилья вряд ли ушла далеко. Если поедешь домой с Беккой, я останусь здесь и найду старших. Мы наверняка сможем уехать дневным поездом, и уже вечером все встретимся дома. И сумеем как-нибудь собрать вещи в Таиланд или купим все по прилету.
Она морщится, шмыгает носом:
– А теперь ты начинаешь.
– Что начинаю?
– Говорить так, словно все как обычно. Говорить, что мы приедем домой. Суши-бар. Скалодром. Таиланд.
Я вздыхаю:
– Надо хотя бы попытаться. В смысле, сохранить надежду. Думать, что все будет хорошо.
– Или не надо, – отвечает она неожиданно спокойным тоном. – Наши дети пропали. Ты облажался. Влез в чужой дом, а теперь еще сядешь за это. Нам негде жить, и ни черта мы не поедем ни в какой Таиланд. Сплошной бардак.
На перроне становится свободнее, те, у кого нет маленьких детей, в большинстве своем перестали пытаться влезть в поезд, а те, кто едет, похоже, разместились по вагонам, больше не нужно повышать голос, чтобы расслышать друг друга, толпа схлынула, и теперь я замечаю, насколько устал, бесконечно устал от всего этого; я киваю на поезд.
– Бекка, – говорю я. – Мы должны позаботиться о Бекке.
– Да, – отвечает она. – Верно. И правда должны.
– Мне пойти с тобой в вагон? Помочь найти место.
Она медленно мотает головой:
– Нет, Дидрик.
– Ладно, но будь готова к тому, что там дикая давка, попробуй переговорить с кем-нибудь, чтобы Бекке…
– Нет, – повторяет она. – Дидрик. Послушай. Я не еду.
Я ошарашенно смотрю на нее, она прячет глаза, уставилась в одну точку за моей спиной, не зная, как продолжить.
– Я не могу бросить здесь Вилью с Заком. А ты… Думаю, лучше, если ты…
Фраза повисает в воздухе, и смысл ее слов постепенно доходит до меня. Я слышу, что где-то лает собака, это все та же или другая?
– Ты не справляешься, – продолжает Карола. – Понимаешь, нет? Ты с этим не разберешься. Со всем этим дерьмом так точно.
Я хочу возразить, открываю было рот, потом закрываю, вспоминаю, как мы шли вчера, долгие часы под палящим солнцем по пути в Эстбьёрку, или Ованмюру, или в никуда, вспоминаю квадроцикл, сверкающего оранжевого жука, вспоминаю дым, панику, страх в глазах Зака, когда я бросил его на заднее сиденье к двум чужим мальчишкам и позволил уехать, боже мой, как я мог позволить им забрать моего сына, о чем я думал, почему никто меня не остановил?
– Не-а, – только и могу ответить я. – Не, пожалуй что, не смогу.
Дальше все происходит очень быстро, она перепаковывает сумки, берет мой рюкзак «Фьелльрэвен» и на автомате перекладывает все вещи Бекки в сумку-органайзер, показывает мне, куда убрала последний подгузник, где лежат салфетки, мазь для промежности, запасная одежка, желтый формуляр с показателями ее роста, кривыми веса и календарем прививок; меня, как всегда, поражает, насколько мало я знаю, как плохо ориентируюсь, это ведь мой ребенок, и я считаю себя вовлеченным папой, но всякие мелочи в этой младенческой головоломке оказываются в ее ведении, и так было всегда, я думал, что с третьим ребенком будет как-то иначе, но все, конечно, осталось по-старому, и в какой-то момент я принял это, так оно устроено, а мы такие, какие есть.
Карола держит Бекку, прижимает свою щеку к ее, дочка крутится, начинает пробуждаться, и она стремительно передает малышку мне, произносит какие-то привычные слова утешения, баюкает, а мне обещает сообщить, как только что-то узнает.
Потом вешает органайзер мне через плечо, скованно улыбается и быстро гладит мою повязку, я жду поцелуя, но не получаю его и понимаю, что так оно теперь и будет, мы больше не вместе, вот сейчас все и происходит, сейчас, когда она прощается и разворачивается, удаляется по перрону, спина прямая, походка целеустремленная, она полна жажды действия, и никогда еще я не восхищался ею так, как теперь, никогда не переполняла меня такая гордость за то, что она моя, как в тот миг, когда я осознал, что она больше не моя, и я кричу ей вслед: «Просто кто-то подложил бомбу в автомобиль!» – но она не оборачивается, может, не слышит, надеюсь, что так, что она просто не слышит меня.
Я стою один на перроне в Реттвике, все еще утро, зной испарениями поднимается от царящего здесь сухого гравия, бетона, металла. Я надеваю рюкзак-переноску и закрепляю Бекку у себя на груди, теплое тельце ерзает, она трется мне об плечо, голая ножка бьет по животу. «Теперь только мы с тобой остались, солнышко, – шепчу я ей и взбираюсь в вагон, вхожу в давку, вонь, жарищу, маленькая цепкая ручка дерет мои волосы и то пятно ожога, что не прикрыто повязкой, – теперь только мы с тобой».
* * *
С точки зрения устойчивого развития, худшее, что мы можем сделать – хуже, чем выкидывать еду за два дня до истечения срока годности, хуже, чем трижды в год летать в Австралию, хуже, чем покупать одежду исключительно чтобы покрасоваться или от скуки, – это завести ребенка. Каждое человеческое существо – огромная обуза; это тело, которое нужно сначала родить, а потом согревать, перевозить, приводить в порядок и развлекать в течение девяноста лет. Можно поспорить, сказав, что дети нужны для выживания человечества, но планета уже перенаселена и нет недостатка в детях, которых можно усыновить, о которых можно заботиться и с которыми можно проводить
