На этом приговоре будет и моя дружеская подпись. Я, ее бывшая подруга, так легко предала…
Глупости, при чем тут предательство. Просто я помогла коллеге — святое дело…
Представила, как на обе наши монографии придут отзывы одного и того же рецензента: положительный — на мою, и отрицательный — на ее.
Как же я после этого с ней встречаться буду? Ведь ее монография намного талантливее моей. Запросы на оттиски публикаций по ее исследованию даже из других стран приходили. И вдруг меня одобрят, а ей напишут: "Рекомендовать к печати нельзя…"
Если бы еще разные рецензенты, можно было бы сослаться на субъективность оценок, на разные подходы к теме. А тут…
Господи, хоть бы у меня был не Макаров…
На улице вовсю расходилась осень. Ледяной дождь со снежной крупой просто звенит от ярости, подхлестываемый ветром. Мой зонт вывернуло наизнанку…
Хоть бы не Макаров…
Отзывы пришли ровно через десять дней. Один отрицательный, другой — положительный. Рецензентом в обоих случаях был Макаров. Но заключение "рекомендовать к печати нельзя" стояло в моем…
Пляши, Трофимовна
— Трофимовна-а! — позвали, когда она дошла до середины последней грядки. Подняла голову, а спина — как коромысло, не разогнешь. Намотыжишься за день, а к вечеру хоть саму в грядку закапывай! — Трофимовна, пляши! — радостно потребовали из-за забора, и она узнала голос соседки Нюрки. "Да, сейчас в самый раз в пляс удариться", — усмехнулась про себя Трофимовна, заводя руку за негнущуюся спину. — Пляши! — Нюрка махала белым конвертом. — Из Москвы, от ваших, — сообщила, открывая калитку. — Семеновну у правления встретила, вот передала.
— Ох, не стряслось ли у них чего? — взволновалась Дарья Трофимовна, ощупывая конверт. — Больно уж толстое письмо-то! — нетерпеливо надорвала край и побежала глазами по неровным, написанным торопливым невесткиным почерком словам.
"Дорогая мамочка…"
— "Мамочка"! Вот-те крест — стряслось! — побожилась и опустилась на расшатанную лавочку возле летней кухни. Нюрка села рядом.
"У нас все хорошо".
— "Хорошо"! — прозорливо не поверила свекровь. — Нешто сознается, что плохо? Образованная, скрывать умеет.
"Можете меня поздравить, — продолжала Марина, — я, кажется, стою на грани серьезного научного открытия (сплевываю через левое плечо — на всякий случай). Удалось обнаружить новую форму микроорганизмов, науке до сих пор неизвестную…"
И чуть не на целую страницу — как это ей удалось и какая она вообще умная. "В наше время, когда все давным-давно открыто и переоткрыто, описано и переописано, обнаружить новую форму почти невозможно. За ними охотятся все и повсюду. Ездят в дальние экспедиции, в невообразимо экзотические места, взбираются на вулканы, опускаются в гнилые ущелья, жарятся в тропиках и замерзают в Антарктиде. А я это сделала, не выходя из лаборатории. Каково?!"
— Умная у меня невестка! — похвалилась Нюрке Дарья Трофимовна. — Это ж надо: "Не выходя из лаборатории".
— Да, — согласно вздохнула Нюрка, — выходить ноне не любят. Мои тож все в дому сидят, высоко спускаться-то. Я, пока у них жила, тоже сидела. На волю за целый день, бывало, не выберешься — разве в булочную аль за молоком. Вот веришь?
— А то! — обрадованно подхватила Дарья Трофимовна. — Я как к своим приеду, так только с балкона на белый свет и гляжу. Сидишь, как подвешенная промеж землей и небом. То ли у нас! — Она посмотрела вверх, с благодарностью подставляя свои, еще не особо-то и глубокие морщины теплым лучам. Но тут же спохватилась, наклонилась к письму: — Ой, чует сердце, чтой-то стряслось!
— Да все ж — слава богу, сама ж пишет, — успокоила ее Нюрка. — Ты читай!
"Родику дали новую роль. Правда, не главную, но уже и не "певца за сценой". Во всяком случае, он доволен. Весь в репетициях, в творчестве, в подъеме. И днюет и ночует в театре…"
— Ах, вон оно что! Родион репетирует, а Маринка ревнует, — догадалась Трофимовна. — Сцены небось закатывает.
— Да ты дальше-то читай! — подтолкнула Нюрка.
А дальше невестка уверяла, что рада, что муж получил то, чего так долго добивался и чем так увлечен. "А то последнее время стал таким раздражительным и угрюмым. Сейчас наступил наконец долгожданный мир и покой в нашей семье…"
— Маринку послушать, так у них тишь да гладь, да божья благодать! А чего ради три листа бумаги извела?
"Ксюшка тоже жива и здорова. Правда, совсем от рук отбилась, ершистая, никого слушать не хочет. Мы, конечно, сами виноваты — баловали, слишком жалели. Особенно отец. Боюсь, чтобы Ксюша не выросла черствой и эгоистичной".
— Ну, известное дело — отец виноват! — обиженно повернулась Трофимовна к Нюрке. — Она тут ни при чем! Тоже меры ни в чем не знает, то цалует, то лупит до синяков. А разве можно с дитем так обходиться! "Эгоистка!" "Ершистая!" — тут не только ершиться, стрелять начнешь!
— Ой, да все они в тринадцать ершистые! Вспомни, мы-то какими росли.
— He-а, мы росли не такими, — не согласилась Трофимовна. — Видать, время другое было.
— Время, оно завсегда другое, — заметила Нюрка, и Дарья Трофимовна засмеялась:
— Ты прям как наш партейный секретарь рассумляешь!
"Но учится Ксения хорошо, — продолжала невестка. — Ее последнее сочинение Ольга Ивановна зачитывала вслух всему классу…"
— Вот вишь! — снова оторвалась от письма Трофимовна. — Сочинение-то всему классу учителка обнародовала. Даются, видать, моей внученьке слова хорошие.
— В Родиона, в батюшку свово, видать, пошла, — охотно поддержала Нюрка, и глаза Трофимовны увлажнились.
— А то нет! Он, бывалоча, мальцом прибежит до меня: "Ма, ма! Скажи Тольке, что это не крапива. Крапива-то каляет, а эта — не кольнула!" Смышленый был, хоть и озороватый. А по-Маринкиному, все хорошее в Ксюше — от нее. А чуть что плохое — так от отца… Да што ж там у них стряслось? — Дарья Трофимовна перевернула последнюю страницу.
— Ты читай, читай. Плохое завсегда на конце, — сказала Нюрка.
"В остальном все по-прежнему, все хорошо. Единственное — не хватает вас, Дарья Трофимовна. Мы все по вас очень соскучились. Приезжайте к нам хоть на месяц-другой, мы все вас об этом просим…"
И три подписи: ее, Ксюшки и Родиона. А сын еще и приписку сделал: "Серьезно, мам, вешай на дом замок и приезжай. Ждем!"
— Ну? — повернулась Дарья Трофимовна к подружке. Та пожала плечами. И правда: все здоровы, живут гладко, едят сладко. Что еще-то? И вдруг озарило:
— Дом!
— А что дом? — не поняла Дарья Трофимовна.
— Как там сказано: "Вешай на дом замок и приезжай"?
— Ну?
— А вот и "ну"! Оттяпают они у тебя дом, помяни мое слово.
— Да зачем им мой дом? У них в Москве отдельная трехкомнатная квартира. На десятом этаже, правда, но там все высоко проживают…
— Эх ты, "зачем"! — возмутилась ее непонятливости Нюрка. — Известно зачем, за этим вот, — она потерла большим пальцем об указательный. — Ты Остаховну знаешь? Возвращенку-то нашу!.. Ну, которой корова в прошлом годе подохла?
— Ту, что у сгоревшей ветлы жила?
— Ну, — обрадовалась Нюрка, — так вот, ейные деточки тоже отписали, приезжай, мол, скучаем, жить без тебя не могем. А после, как заманили, говорят, продавай, мол, дом, и все, что при нем. Зачем, мол, тебе лишние заботы-хлопоты? С нами, дескать, жить завсегда станешь! Ну, Остаховна с дуру-то и ухнула. И дом, и скотину. А как материны денежки прожили, она им, само собой, непригодной стала. "А не скучно ли вам тут, маменька? Может, в доме-то этом веселее будет? Посередь таких же, как вы, престарелых, то есть?" И уж чуть было не уговорили! Спасибо, люди добрые надоумили, не дали захоронить себя заживо. А возвернулась в деревню — и жить негде. Так она техничкой устроилась за комнату.
— В том дому, что шабашники давеча суродовали?
— Ну! — обрадованно кивнула Нюрка. — А в комнате — шаром покати. Кошку из-под стола выманить нечем. Во как деточки родные обчистили! — Нюрка откинулась, чтобы получше видеть произведенное ее словами впечатление.
— Нет, — произнесла после паузы Трофимовна, — мои не такие.
— "Не таакия!" — передразнила Нюрка, смешно копируя ее полугородское "аканье". — Все не такие, пока у тебя денюжки есть. А как их проживут, сразу "такими" сделаются! — заверила и поднялась с лавочки. — Пойду картошку мотыжить, — потянулась сладко всем телом.
Ей-то хорошо, подумала Трофимовна, когда за Нюркой скрипнула калитка, ейные-то сыны при ней живут. А мой Родион и в лето не каждый раз соберется. Ксюшка, чего доброго, родную бабку узнавать перестанет. Да и зимой тут скукота зеленая, руки приложить не к чему.
Зато по весне! Как почнут из черноты зеленые иголочки выпрыгивать! Дружно, споро на солнышко проталкиваться. Выйдешь, глянешь — и снова жить хочется. А дух какой стоит!..
Нет, нельзя ей без дома.
