Нет, нельзя ей без дома.
Да и как продать, отрубить навсегда, если тут каждый пруток, каждая щепочка — родные?
Но, может, не за тем в Москву зовут?..
А зачем же еще? Нешто взаправду соскучились? Как бы не так! Что-й-то раньше не звали. Целых три листа извела невестка — неспроста ведь! И Родиона накрутила, и он туда же: "вешай замок и приезжай"!
Нетушки! Никуда она не поедет!
Решила, и на душе сразу полегчало. Вернулась в огород, стала свеклу раздергивать. Однако заметила, что щипнет разок-другой и остановится; сидит, бездельно на грядку глазеет. "Пойду лучше печку подмажу. Это дело дельнее, а то совсем развалится…"
Но и тут что-то не спорилось. Никак не могла глину размесить, все из рук валилось. Ишь, что удумали! Дом! Права Нюрка — денюжки им понадобились. Ну да, сын еще в прошлом годе говорил, что Мариночка, мол, машину покупать желает. Вот зачем ей свекровка потребовалась! В общем, "пляши, Трофимовна!".
Всю ночь проворочалась, все от своих отспаривалась. А едва развиднелось, встала, вырвала из тетрадки в клеточку двойной лист и стала писать им ответ. Мол, не могу ни в какую, урожай ноне будет — не справиться. А картошка, сказывают, в городе чуть не по полтиннику — как все кинуть? Да и помидоры дорогие. Так что нет и нет, и разговор на сей момент зряшный.
Но москвичи дождались следующего момента, когда урожай уже был собран и полетели белые мухи. Дарья Трофимовна и тут находила предлоги, отказывалась. Но они не отставали, слали письма и телеграммы, предлагали даже приехать за ней, и в конце концов материнское сердце не выдержало. И в один непогожий день разыскала она заржавевший амбарный замок, впрыснула ему внутрь швейного масла, потрясла, чтобы везде достало, и повесила на дверь. Покатила в Москву. "Дом все одно им не уступлю, — решила для себя. — Так и скажу: "Тут на погосте ваш батька лежит, туточки и меня положите." Так!"
Встретили ее всем семейством: и сын, и невестка, и даже внучка. Ксюша держала в руках три красные гвоздички, завернутые в целлофан. Родион заказал такси, которое ждало на привокзальной площади. А Маринка все приговаривала; "Ох, мама! Ну зачем вы так нагрузились?! У нас же все есть…"
Дома уже ждал праздничный обед: куриный суп, отбивные с жареной картошкой, ее любимые пирожки с капустой. Ну и всякая там всячина: бутербродики, розанчики-воланчики. Глянула Дарья Трофимовна на этот кулинарный парад, и сердце ее упало. "Ох и расстарались! Не к добру это, не к добру! Чтобы легче уломать было".
А Маринка все щебечет, все радуется:
— Вот, мамочка, благодаря вам у нас сегодня настоящий семейный праздник. В кои-то веки вместе за столом собрались. То у Родиона репетиция, то Ксюшка не может… В общем — за вас! — пригубила сухого вина из своего стакана и Дарью Тимофеевну заставила.
После обеда ее уложили. "Вы с дороги, устали, надо отдохнуть…"
"Да я всю дорогу отдыхала! С чего мне уставать-то?" — запротестовала было. Но невестка и слушать не захотела; в свои прежние приезды она оставалась на кухне — мыть посуду, убирать, а отдыхать шли супруги. Да это и правильно, когда им еще побыть вместе? Приехала-то сюда помочь, а не ихние матрацы пролеживать. А теперь там орудовала Марина. И опять же невиданное дело — Ксюша помогала матери. Не иначе как по случаю бабкиного приезда. А когда они закончили и Ксюшка, напевая, отправилась к себе в комнату, мать шикнула на нее:
— Тише, бабушка спит!
Как же, уснешь тут!
Чудеса продолжались и на следующий день — ее повели в театр. Да не в какой-нибудь, а в Большой. На оперу "Зори здесь тихие".
— К сожалению, мы с Родей заняты, — оправдывалась невестка. — Вас Ксюша сводит, не возражаете?
Она-то не возражала, а вот внучка… Дарья Трофимовна слыхала, как мать ее давеча уламывала. "Как тебе не стыдно? С родной бабушкой в театр пойти не хочешь!" — "Не "не хочу", а не могу — уроки. И потом эти "Зори" меня уже достали — и с классом ходили, и вы таскали! Теперь по третьему заходу? — доносился до нее плаксивый голос внучки. — На следующей неделе — сочинение, где я тебе время возьму?" — "Как с подружками по телефону болтать — время находишь, а для бабушки родной…"
Короче, уломала. Бабке все это слышать было не особо приятно, но что поделаешь? Не скажешь: глухотой, мол, пока не маюсь.
И зачем матери понадобилось Ксюшу на такое дело подбивать?
Ну ладно бы бабка у них музыкантшей была. Не то что бывшей телятнице в опере неинтересно. Нет. Но когда словами, без музыки, оно как-то привычнее. И ради чего девчонку от занятий отрывать?
Но спрашивать ни о чем не стала. Прилежно отсидела все два действия, выслушала.
— Ну как, понравилось? — спросил после Родион.
— Ага! — подтвердила, чтобы не обидеть сына.
Но самое непонятное было спустя уж порядком. Парад, по ее расчетам, должен был кончиться и начаться дело, ради которого ее сюда призвали. А оно все не начиналось.
Чего тянет? — волновалась про себя Дарья Трофимовна. — Уж скорее бы покончить со всем. Не любила, когда вокруг да около, ужом заместо шила. Только нервы тянут… Всякие мысли лезут в голову: чего от нее хотят? Ходит из угла в угол — хоть бы заняться чем. А то ведь ни к чему не дают руки приложить — так, по малости. От кухни Маринка ее отстраняет; только вернется с работы, тут же к плите бросается: "Вы, мама, еще успеете наработаться. Отдохните". От уборки тоже — только она за веник, как она кричит: "Ксюша, подмети! Бабушке нельзя наклоняться!" — "Да с чего ты взяла, что нельзя?" — возмущалась Дарья Трофимовна. "У вас высокое давление, — напоминала невестка. — Нельзя!" И бедная девчонка все бросала, бралась за уборку.
В другой раз, едва Дарья Трофимовна нацелилась на окна, невестка снова ни с того ни с сего подняла переполох. "Ксения! Ну как тебе не стыдно? Хочешь, чтобы бабушка шею себе сломала? Полезай на стремянку и протри фрамугу. И раму тоже". А через некоторое время, думая, что бабка не слышит, совсем доконала несчастного ребенка: "Бабушке пора лечь, видела, какие у нее вены на ногах? А она все топчется, грязь за нами возит. Помоги!"
И против Родиона матерью родной воспользовалась. Он даже пить перестал. Не то что раньше чересчур часто прикладывался. Но случалось, чего греха таить. Так ведь мужик — как без этого?
Как-то после репетиции пришел — пошатывается. Она: "Опять?" Он: "Не опять, а снова. Снову ту сцену репетировали. Ну, где пьяный устраивает дебош. Помнишь? Сам режиссер разрешил, для натуральности". Маринка при ней сдержалась. А вечером Дарья Трофимовна слыхала, как она выговаривала мужу: "Мать не жалеешь! Думаешь, она не видит, до чего ты докатился? Мог бы хоть на время себя в руки взять".
И Родион взял — мать больше не видела его пьяным.
Ну, насчет алкоголя у нее с невесткой спору нет. А вот насчет всего остального…
Чуть Родион задержится позже обычного, она ему: "Мы уж заждались…"
Один раз на ночь в театре остался. Утром звонит — мол, так и так, затянулась репетиция, устал, как волк, ноги не мог передвигать. Она ему: "Мы с мамой всю ночь места себе не находили. Уже больницы собирались обзванивать".
Дарья Трофимовна, положим, обзванивать их не собиралась, но про себя подумала: ерундит чтой-то Родька! Ишь, до дому ноги доставить не мог!
Но все же решила, что Маринке бы не нужно каждый раз приплетать мать к своим отношениям с мужем.
А Ксюшку — ту совсем затыркала. "Принеси!", "Убери!", "Помоги!" И все под видом заботы о ее, Дарьи Трофимовны, здоровье.
Внучка как-то загрипповала. Но она в покое ее не оставила. "Ты что же прямо на бабушку чихаешь? И ее заразить хочешь? Закрой нос платком!"
Стал ребенок поправляться, аппетит нагуливать, так мать и тут недовольна: "Нехорошо, Ксюшенька! Ты последние мандарины съела и даже не подумала, что нужно бы бабушке оставить".
Не громогласно, конечно, за закрытой дверью. Но бабка-то все равно слыхала.
— Ну ты что, совсем спятила? Больного ребенка витаминов лишать! Да мне мандарины эти и в глотку не полезут! Да мне теперь и есть-то не похочется! Разве ж это дело — куском хлеба родную дочь попрекать! — выговаривала невестке, отозвав ее в дальнюю комнату.
— Мандарины не хлеб, — спокойно ответила Марина — И не попрекаю, а учу думать о других.
Ее ответ так озадачил Дарью Трофимовну, что она и сказать-то не сразу что нашлась. И только потом, у себя в комнате, сообразила — невестка хочет расположить ее к себе. Разжалобить, чтобы Дарья Трофимовна сама, своими руками, смертный приговор себе подписала.
В общем, жизнь становилась невыносимой. Так извела ее невестка своими заботами, что одной бессонной ночью Дарья Трофимовна приняла решение — продам. Раз уж так встал вопрос. А то и сын, и внучка бабку возненавидят.
Наутро — было как раз воскресенье — Дарья Трофимовна встала ни свет ни заря, пошла на кухню, поставила чайник и стала обдумывать предстоящий разговор.
