— На роликах по улицам гонять есть когда? Да соседям окна бить!
Ну, пошла вышивать! Кирилл поднялся из-за стола.
— Я к Петьке, — сообщил, — готовиться к контрольной.
Выбежал на улицу и аж крякнул. Мороз — окрызеть! Схватил за уши, как тот хмырь-хозяин Ваньку Жукова, и ну драть! Еле до метро домчался. С ходу — юрк в белое облако. Теплое, как в бане. Даже буквы М не видно. Да и рассматривать-то незачем. Все и так знают, куда бегут. Многолетняя привычка. Инстинкт самосохранения.
Пятьдесят минут — словно один вздох. Один куплет любимой песни — и уже "Каширская".
Ну и ветрище! У метро хоть дома защищают, а тут пробирает до самой майки. Рванул было прямиком, через дворы, но снег глубокий, полны ботинки. Пришлось по проторенной дороге. Добежал до знакомой шестнадцатиэтажки, с ходу взлетел на седьмой, сел на ступеньку у двери: выйдет — а тут он. "Привет!" — "Привет!" — "Откуда?" — "Да так, мимо шел…"
А вдруг выйдет отец? Или мать? Что он им скажет? "Не пугайтесь, я ваш будущий родственник"? И что они ему на это ответят?
Кирилл поднялся со ступеньки и задом, задом — до следующей площадки. Тут и дверь видна, и если что, сигануть вверх можно. А из окна перспектива двора открывается. На случай, если Вика не дома. Как люди могут жить без телефона?! Сейчас бы он позвонил и все бы выяснил. Даже если бы трубку сняла не она, можно бы найти выход. Скажем, попросить Вику. "Ее нет дома". — "Спасибо", — и гуд бай, не дожидаясь дальнейших вопросов. А если скажут: "Одну минутку", тут нужно сделать вид, что тебя не поняли: мол, просил не Виту, а Витю. Или еще что-нибудь в этом роде. И чтоб никто не догадался… Да, если бы телефон!
А без него пускайся тут на всякие ухищрения! Напрягай до предела слух, чтобы услышать за дверью ее голос.
Черта с два тут чего услышишь! Гремит лифт, дверьми то и дело хлопают, у соседей динамик от натуги сейчас, кажется, треснет. Будь у него слух, как у Давида Ойстраха, и то бы ни шиша не расслышал. Надо спуститься ниже, на середину пролета. Нет, бесполез! Может, на секунду подойти к двери? Не подслушивать, нет! Просто на момент задержаться, спускаясь с лестницы. Вот так — вроде номер квартиры разглядывает.
Но тут за дверью что-то щелкнуло, и Кирилл скатился с лестницы. Быстрее лифта. На улице оглянулся на подъезд. Но оттуда вышел какой-то незнакомый мужчина. "Слава богу, что не Вика!"
Как все же узнать, дома или нет? Окна горят, но там могут быть одни родители. Или брат.
Отошел подальше: может, тень ее в окне увидит. Даже на дерево вскарабкался — бесполез! Обошел дом. И вдруг — пожарная лестница! Прямо у ее окна. Потряс! Как он раньше-то не додумался? Нет, подсматривать он, конечно, не собирается, просто глянет разок по пути вверх. И еще по пути вниз. Просто посмотрит. Во всяком случае, будет ясно, есть ли смысл ждать.
Он уже долез почти до третьего этажа, как на тропинке от метро к дому увидел Вику. Ее легкая, летящая походка. Ее короткое пальтишко. Она! А он карабкается по пожарной лестнице к ее окну. "Уж не собираетесь ли вы за мной шпионить, молодой человек?"
Кирилл прыгнул в сугроб. Хоть и высокий, но по пяткам садануло здорово. Прям мозги засветились.
Тряхнул головой — в порядке. Только снег во все стороны полетел — как от пропеллера. И за пазухой, и даже в ушах колет холодом. Кое-как отряхнулся и побежал к тропинке. Оказалось — не она.
Кирилл побегал, попрыгал — нет, так долго не выдержишь. Разыскал на пустыре какой-то деревянный ящик, несколько сухих палок и разложил костер. Не у самой тропинки, рядом. Отсюда виден и подъезд, и автобусная остановка, и поворот к метро. Потрясное место! И совсем не холодно — даже пар от одежды пошел.
А Вика не шла. Ни к дому, ни из. Скоро одиннадцать — мать снова вопить будет: "Где тебя носит? Я уже весь класс обзвонила!.."
Затоптал остатки костра, двинул к метро. Невезуха по всем параметрам! Зря ящик спалил, зря с третьего этажа сиганул.
Впрочем, в этой жизни ничего зря не бывает. Подумаешь — третий этаж! Сказала бы она: "Прыгни с шестнадцатого!" — и не задумался бы.
А среди ночи, проворочавшись несколько часов под теплым одеялом, вдруг включил свет и записал:
Скажи мне: "Погибни!" — и брошусьС высокого самого этажа.Буду лететь и насвистывать,Душу парашютом распусти.И орать стихи, и песни складывать,И "Виват, Виктория!" кричать.
Погрыз ручку, подумал и приписал:
Ну а скажешь: "Живи",и останусь.Нет, не рядом — просто вдали.Сделаю все, что прикажешь.Ну, пожалуйста, — прикажи!
Сложил лист вчетверо, сунул под стопку учебников и юркнул под одеяло. "Завтра пошлю, — решил. — Нет, лучше передам в руки. Я должен ее видеть. А вдруг при мне станет читать? Нет, лучше по почте". Представил, как она получит письмо без обратного адреса и без подписи. Как, прочтя, долго будет вертеть листок в руках, стараясь угадать измененный почерк. Ломать себе голову: кто так потрясно сочиняет стихи?
Кирилл уснул, улыбаясь…
— Отдай!
— Нет!
— Сейчас же отдай!
— Нет.
— Тогда… тогда… берегись! — надвинулся на нее Кирилл.
— Да ты… как ты разговариваешь с матерью?! — закричала Елизавета Антоновна.
— А ты? Ты не имеешь права читать чужие письма. Отдай!
— Ты мне не чужой.
— Сейчас же отдай! — Кирилл подскочил сзади, выхватил письмо и выбежал из дома.
Елизавета Антоновна лежала на диване и слушала, как колотится сердце. Слез не было. Они появились позже — это она точно помнит. Тогда была тупая боль и этот оглушительный стук — то ли в сердце, то ли в висках. "Мой сын! Мой собственный сын! Готов убить, и все из-за какой-то…"
— Ты обещаешь мне, что не будешь с ней встречаться? — спросила Елизавета Антоновна, когда в один из вечеров они сидели на кухне и пили с Кириллом чай. — Обещаешь?
— Ну я же сказал, мам.
— Нет ты скажи: я больше не буду с ней встречаться. Ну?
— Тебе нельзя волноваться.
— Скажи, и я не буду волноваться.
— Ну я же сказал.
— Нет, ты этого не сказал. Не пообещал твердо.
Кирилл положил бутерброд с сыром и встал из-за стола.
— Куда ты, Кирюша?
Кирилл лежал ничком на диване, уткнув лицо в подушку. Его острые лопатки вздрагивали под тонкой рубашкой в синюю клетку.
— Прости, Кирюша, — положила руку на его вздрагивающую лопатку. — У меня, кроме тебя, никого нет. С тех пор как погиб твой отец… — осторожно провела пальцами по синим клеточкам на его спине. — Я же тебе только добра желаю. Ты такой еще неопытный, такой доверчивый. Тебя так легко провести, обмануть, в конце концов…
Лопатка под ее рукой напряглась, замерла.
— Разве я не права? Наделаешь глупостей, а потом всю жизнь будешь расхлебывать…
Плечо под ее пальцами дернулось.
— Ну, не буду, не буду. Ты был сегодня на подготовительных курсах? Бауманский очень серьезный институт. Надо дни и ночи готовиться. Ты…
Плечо снова дернулось.
— Не буду, не буду… Нет, я не против — заведи себе девочку, встречайся с ней — все это естественно. Но своего возраста. Кто с тобой на прошлом вечере все время танцевал? Света, кажется?
Кирилл вскочил с дивана — лицо красное, распухшее от слез.
— Ты за меня уже все решила, правда?
— Разве я тебе зла желаю?
— Ты всегда за меня все решаешь. Всю жизнь!
— Господи, откуда в тебе столько злости? Разве я…
— Всю жизнь меня за ручку водишь. И на каток, и на лыжню. И в театр, и… — Кирилл глотнул воздуху. — Я уже чхнуть без тебя не могу. Надо мной все смеются: "Сыночек-беби"! У меня нет друзей. Никого нет.
— А я? — тихо выдохнула Елизавета Антоновна.
— А ты? Ты в дом войти не успеешь, уже кричишь: "Уроки сделал?" Первый вопрос. С порога. Уроки, уроки, ничего, кроме уроков!
— Но это естественно. У тебя такой ответственный год. Поступление в институт…
— Ни в какой институт поступать не буду! Осточертело! — выкрикивал, багровея все больше и больше. — Все осточертело! Пойду работать!
— Это она тебе посоветовала? — холодно поинтересовалась Елизавета Антоновна.
Кирилл выбежал из комнаты, сорвал с вешалки куртку и, хлопнув входной дверью, исчез. Елизавета Антоновна так и осталась сидеть на диване.
"Не сдержалась!" — подумала, слушая его злой топот вниз по лестнице. Столько дней молчала, а тут не выдержала. Но разве это легко — делать вид? Сын гибнет, а ты должна прикидываться, что не замечаешь. Молчать, когда все внутри кричит. Что ты делаешь, сын? Опомнись!
На семь лет старше его! Разве она тебе пара? Ну что ты в ней нашел? Оглянись вокруг — сколько прекрасных молодых девочек. Умных, неиспорченных, достойных тебя.
Ведь через несколько лет она превратится в старуху — во всяком случае, по сравнению с тобой будет выглядеть старухой. Ты же сам будешь ее стесняться. Не сможешь на люди с ней показаться. И бросить ее не сможешь. С твоей-то совестливостью! Представляешь, какая это будет мука для вас обоих? А если еще и дети… Господи, только бы не это! Только бы не было детей!..
