военной державой, роль «оператора» международной армии. Это было меньшее из двух зол: Вейган, как и его старший соратник маршал Фош, всегда считал, что безопасность страны обеспечивается ее вооруженными силами и прочными военно-политическими союзами.
Отказ конференции принять предложения Тардьё не мог не усилить скепсиса французских военных. Но еще сильнее их насторожили политические изменения в самой Франции. В мае 1932 г. по итогам парламентских выборов у власти в стране оказалась коалиция левоцентристских партий. Вейган считал, что их приверженность идеям арбитража, публичной дипломатии и коллективной безопасности, привнесенная в повестку международной конференции по разоружению, могла пойти лишь во вред безопасности страны. Разоружение под левыми лозунгами казалось генералу предосудительным и с политической точки зрения. «Вейган и его штаб, – поясняет британский историк Дж. Майоло, – опасались того, что в рамках однолетнего срока службы армия не успевала должным образом воспитать когорты новобранцев в духе патриотизма и защитить их, таким образом, от влияния левых идей. Их тревогу лишь усугублял тот факт, что в первые два года нахождения Вейгана на посту начальника Генерального штаба активность рабочих и массовые пацифистские настроения, казалось, росли день ото дня. Начало конференции по разоружению давало левым возможность добиться сокращения французских вооружений и заблокировать возможное продление срока службы по призыву»[311].
Речь шла не просто об очередной смене состава правящей коалиции. Во Франции развивался процесс обновления политической элиты. Те, кто привел страну к победе в 1918 г., один за другим уходили из жизни или покидали властную авансцену. В 1929 г. скончался Клемансо. В этом же году, подтачиваемый болезнями, в отставку вышел Пуанкаре. В марте 1932 г. умер Бриан. Через два месяца пост председателя Совета министров покинул Тардьё, фактически завершив тем самым свою карьеру. В январе 1932 г. скоропостижно скончался Мажино. Через год свой последний министерский пост оставил Пенлеве. Эти люди придерживались различных взглядов, однако за годы острой политической борьбы, ставкой в которой являлось сохранение республики, руководя страной в судьбоносные годы Первой мировой войны, они выработали навыки стратегического мышления, обрели опыт и харизму, помогавшую им подниматься над партийными схватками и метаниями общественного мнения. Военные с ними часто не соглашались, но следовали тем курсом, который задавали политики в силу сложившихся отношений субординации и совместной работы в прошлом.
В строю все еще находился целый ряд ярких представителей старого поколения лидеров Третьей республики, которые во многом определяли политику Франции в первой половине 1930-х гг., однако они действовали уже в ином окружении. Их преемники не участвовали в боях за консолидацию республиканского строя, не имели опыта управления в сложных условиях мировой войны и как политики сформировались под влиянием того шока, который в 1914–1918 гг. испытало все французское общество. Один из ярких представителей этой когорты, лидер СФИО Л. Блюм, в годы Второй мировой войны написал работу, где точно определил суть проблемы: Франция, избавившись от внепартийных харизматиков начала XX в., которых она интуитивно опасалась, обратилась к партийным политикам, которые воплощали в себе все слабости дезориентированного буржуа [312].
Франция не справлялась с вызовами современного развития и впадала в глубокий кризис. Его наглядным проявлением стал политический упадок Третьей республики. Вот как об этом писал де Голль: «Едва приступив к исполнению своих обязанностей, глава правительства сразу же сталкивался с бесчисленным количеством всевозможных требований, нападок и претензий. Со стороны парламента он не только не встречал поддержки, но напротив, последний строил ему различные козни и действовал заодно с его противниками. Среди своих же собственных министров он находил соперников. Общественное мнение, пресса, отдельные группировки, выражавшие частные интересы, считали его виновником всех бед. При этом. продержавшись несколько месяцев у власти, он вынужден будет уступить свое место другому. В области национальной обороны подобные условия препятствовали выработке стройного плана, принятию обдуманных решений и осуществлению необходимых мероприятий, которые в своей совокупности составляют то, что называется “последовательной политикой”»[313]. В начале 1930-х гг. распадалось представление о том общем национальном интересе, который связывает генералов и министров. Политика, остро приправленная идеологией, ярко окрасила военно-гражданские отношения в предвоенной Франции.
Решить проблему мог бы отлаженный институциональный механизм взаимодействия между военными и политиками, однако он по-прежнему действовал неэффективно. В начале 1930-х гг. Высший совет национальной обороны, главный орган координации усилий для подготовки страны к войне, окончательно утратил представление о своей компетенции и, занимаясь все большим числом вопросов, разрастаясь, организационно фактически слился с правительством. Вейган не без иронии отмечал, что в ходе заседаний ВСНО «правительство знакомит само себя со своим мнением»[314]. По замечанию французского историка Ф. Гельтона, попытки реформирования совета «приводили к расширению его функций, утяжелению его структуры, что серьезно вредило реализации изначально поставленных перед ним задач»[315]. В результате ВСНО собирался все реже и терял влияние.
Все более острой проблемой становилась организация взаимодействия между разделенными родами войск. В 1932 г., формируя правительство, Тардьё объединил все три профильных министерства (военное, военно-морское и авиации) в единое министерство национальной обороны. Эта инициатива имела очевидные плюсы: она позволяла уйти от излишней бюрократизации, аппаратной конкуренции и создавала основу для выработки единого видения целей оборонного строительства. Рабочим органом при министре национальной обороны должен был стать Высокий военный комитет, берущий на себя часть функций Высшего совета национальной обороны. Его членами являлись заместители председателей высших советов родов войск и начальники соответствующих генеральных штабов. На Комитет возлагались функции координации «общих вопросов, интересующих сухопутные, военно-морские и военно-воздушные силы»[316].
Фактически речь шла о согласовании программ перевооружения и доктрин различных родов войск в рамках единой стратегии национальной обороны. Однако подобная централизация вступила в противоречие с логикой функционирования политических институтов Третьей республики. Профильные парламентские комиссии восприняли реформу как попытку ограничения их компетенции и как серьезный шаг к усилению исполнительной власти[317]. Новое министерство не проработало и полугода, пав жертвой конфликта ведомственных интересов. После этого Высокий военный комитет, активно действовавший весной 1932 г., постепенно утратил свое значение.
Членом Высокого военного комитета при его формировании был назначен Петэн. После ухода с поста главнокомандующего маршал сам постепенно превращался в своего рода постоянно действующий институт. Несмотря на свой преклонный возраст (в 1931 г. ему исполнилось 75 лет), он продолжал занимать высшие военные должности и сочетал их с работой на государственных постах – беспрецедентный случай в истории французской республики. К середине 1930-х гг. Петэн, один из двух оставшихся в живых маршалов, являлся символом национального духа и воплощением триумфа в Первой мировой войне. Его авторитет рос по мере того, как политическую авансцену покидали государственные деятели, обеспечившие победу 1918 г., а Третья республика при пассивности ее новых лидеров погружалась
