Катерина считала дни: вот еще один прошел, а вот и еще один…
Доярки замечали необычайное сияние в серых глазах Катерины.
— Расцвела девка, — любуясь Катериной, сказала как-то за обедом толстая Аграфена. — Словно бутон развернулась!
— Да будет тебе, тетка Аграфена! — отмахнулась Катерина. — Бутон какой-то!
— Даже знаю, с какого дня и расцвела-то, — хитро подмигнув, улыбнулась Прасковья Филипповна, которая только что отвозила в деревню обрат и сметану. — Знаю, знаю!..
— Да что ты знаешь, тетка Прасковья! — закричала Катерина. — Нечего тебе и знать-то! Вот пристали сегодня!
— Так ты же скажи, Прасковья Филипповна, что знаешь- то! — попросила Тоня. — В Николая Иваныча, что ли, она влюбилась?
— Да что там Николай Иваныч! Кто-то молодой с гармонью недавно мимо нашего табора проходил да с кем-то в лесочке повстречался!
Тоня поджала губы, острый подбородок ее приподнялся, и узкие глаза устремились на Катерину.
Катерина, вся красная, встала из-за стола:
— Да ну вас, поесть не дадут!..
— Ну ладно, — ласково сказала Прасковья Филипповна, — не будем больше. — И усадила Катерину за стол.
— Эко ты какая! — удивилась тетка Аграфена. — Уж и порадоваться на тебя нельзя.
— А что, бабы, — задумчиво произнесла тетка Таисья, — это хорошо!.. Вот живут, живут два человека в разных концах, а потом вдруг встретятся. Вот у них и праздник наступает, свой праздник, в календарях не писанный… Ах, бабы, хорошо!
— Не рано ли сосватали? — сухо, ни на кого не глядя, заметила Тоня. — Что-то он к празднику не очень спешит. Другой бы хоть на обратном пути да завернул!
«Он завернет!» — хотела сказать Катерина, но промолчала.
А про себя повторила еще много раз:
«Он завернет! Он завернет!»
Прошел еще день — синий, томительно жаркий. И еще день. И еще день… Наступил наконец и тот, которого ждала Катерина.
Утром Катерина достала белую кружевную косыночку, которую ни разу не надевала, примерила ее перед зеркальцем. Но тут же, оглянувшись, не видел ли кто, сдернула ее с головы и спрятала обратно в чемоданчик. Ей даже самой себя стало стыдно — наряжаться для парня! А если бы доярки это заметили? А если бы Тоня… А если б — что всего хуже-он сам заметил!..
Катерина гладко причесала волосы, туго заплела косу и пошла в кухоньку помочь Дроздихе.
Дроздиха чистила картошку и, по привычке, разговаривала сама с собой:
— Ну печет, ну печет! Еще утро, а уже от земли дым идет… Ну куда это годится?.. Конечно, для покоса хорошо. А перед покосом не мешало бы траву смочить, чтобы соку набралась. И картошке дождя надо — земля, как порох, рассыпается.
— Ты о чем тут, тетка Наталья? — спросила Катерина. — Давай-ка я картошку начищу, а ты печку растапливай.
— Дак о чем же? Вот жара, говорю, — ответила Дроздиха, передавая Катерине ножик, — земля запеклась, трава желтеет. Бывало в старину-то выйдут на поле с иконами, богу помолятся, глядишь — бог-то и пошлет дождичка!.
— Ну? — улыбнулась Катерина. — Значит, раньше никогда засухи не бывало? А я вот читала, что целые губернии с голоду вымирали от неурожая… а тоже с иконами в поля выходили. Что ж это, бог-то?
— А что — бог? Значит, молились плохо. Не дошло до него!
Катерина засмеялась:
— Глуховат стал к старости!
Дроздиха с укором поглядела на нее:
— Озорная ты девка, Катерина! И язык у тебя озорной тебе лишь бы озорство да насмешки!
— Ну, не буду! Ну, не буду! — улыбаясь, сказала Катерина. — Ну, давай еще про что-нибудь поговорим.
Но Дроздиха не могла сразу успокоиться.
— Вот и Марфе Тихоновне нагрубила, — продолжала она, — а зачем? Твое ли девичье дело старого человека учить? Теперь вот, может, и присватался бы к тебе Сережка, да как узнает про все твои выходки, дак разве возьмет? А хоть бы, может, и взял, дак разве Марфа Тихоновна позволит? Никогда! И к дому не подпустит. А все из-за чего? Из-за языка твоего. Что думаешь, то и говоришь. А нешто так можно, беспокойный ты человек!
— А я думаю, что по-другому нельзя, — тихо возразила Катерина. — Что думаешь, то и говорить надо.
— Ну и будешь век страдать от людей!
— Ну что ж, буду страдать. — И, поглядев в окно, будто отметая только что происшедший разговор, весело сказала: — Ой, тетка Наталья, жара! Страшно выйти!
— И тяжко… — добавила Дроздиха, снимая платок с головы. — В такие-то жары сильные грозы бывают. И руки ноют — страсть! Уж это обязательно перед грозой.
В полдень доярки не сразу нашли стадо. Николай Иваныч загнал коров в тенистую ложбину у самой реки; здесь не так пекло солнце и была свежее трава. Коровы не знали, куда деться от жары. Одни залезли в реку и стояли по колено в воде, другие, ломая ветки, забились в густые кусты орешника и калины. Доить было трудно: коровы беспрестанно хлестали себя хвостом, крутили головой, били себя ногами по брюху, стараясь отогнать слепней, которые тучей летали над ними.
Катерина с трудом подоила своих коров. Золотую невозможно было вызвать из реки. Она только мычала, тянула к Катерине морду, но из воды не шла. Пришлось подпаску Витьке лезть в реку и выгонять ее оттуда. Тёмно-бурая Малинка не могла ни минуты стоять спокойно — слепни мучили ее; темная шерсть Малинки нравилась им — тут они были не так заметны. Катерина, прежде чем сесть доить, долго хлопала Малинку по спине, по груди, по брюху — била слепней. А потом побежала на реку мыть руки — все ладони в крови. Но когда вернулась, слепни уже снова облепили Малинку, и она в отчаянии билась ногами и хлесталась хвостом…
Среди этих неурядиц Катерина забыла о том, что должно случиться сегодня после обеда.
«Выходи встречать!»
«Ладно!»
Но когда вылила в ведро с измерителем последний подойник молока и, погладив корову, отпустила ее, мысль эта снова горячо коснулась сердца. Целый вихрь и сомнений, и неясных желаний вдруг поднялся в душе. Зачем пойдет она встречать Сергея? Не пойдет она его встречать! Мало ли, что он позвал, а она не пойдет! Но только повидаться — что тут такого? Ничего такого, но не пойдет и повидаться. Если захочет ее повидать, сам отыщет табор и придет. Но он же не знает, где их табор! Ничего, захочет, так узнает.
И, вскидывая на руку пустой подойник, Катерина уже знала, что не побежит встречать Сергея. Но что он обязательно придет в табор, — это она почему-то знала тоже. И от этой мысли серые глаза ее так глубоко и так безудержно лучились, что она, чувствуя это, опускала ресницы, стесняясь смотреть на людей.
Доярки одна за другой сдавали молоко. Дольше всех не могла управиться Тоня. У нее случилась беда — корова нечаянно опрокинула ногой подойник. Тоня ударила ее кулаком а потом долго гонялась за ней, чтобы додоить до конца. Корова шарахалась от нее в кусты.
Наконец Прасковья Филипповна уселась на подводу, где стоял огромный бидон с молоком, и тронула лошадь возжой.
— Поторапливайтесь, однако, — вдруг сказал Николай Иваныч, выходя из кустов, — туча заходит огромадная!..
И только тут все увидели, что в лесу потемнело и река уже не слепит огнистым сверканьем, а словно присмирела и погасла.
— Ой, батюшки, гроза идет! — испугалась Аграфена. — До страсти боюсь! Бежим домой, бабы! В лесу в высокие елки часто ударяет!
Прасковья Филипповна задергала вожжами. Доярки, перегоняя одна другую, быстро зашагали по лесу.
— И, как на грех, далеко от табора загнал сегодня, — сокрушалась Аграфена, — не добежим. Гляди, как осины-то трепещутся!
Гроза ударила внезапно. Острая белая молния пронзила небо, с треском грохнул гром… Живой дрожью задрожали осины, загудели вершины елок и берез. Аграфена вскрикнула и пустилась бежать, приподняв юбку, сверкая белыми ногами. Катерина бросилась было за ней, но вдруг сквозь оглушающий шум деревьев услышала испуганный коровий рев.
— Тетка Таисья!.. Тоня! Подождите! — закричала она. — Там что-то коровы ревут! Эй!..
Но доярки убегали, словно подхваченные ветром. Их кофточки и платки мелькали все дальше и дальше среди деревьев и высоких зарослей иван-чая. Тоня что-то крикнула ей в ответ, но не остановилась, и вскоре желтый платок ее исчез за кустами. Где-то уже далеко слышался голос Прасковьи Филипповны, погонявшей лошадь.
Катерина испуганно огляделась кругом: что делать? Еще раз рассыпавшись по небу, с грохотом ударил гром, и листья орешника, освещенные молнией, мгновенно со всеми своими жилками и шершавым ворсом мелькнули перед глазами.
— Витька, забегай справа! — донесся до Катерины голос Николая Иваныча. — Вправо, вправо беги!
— Коровы разбежались! Так и есть! — ахнула Катерина и бросилась обратно к стаду.
Ей навстречу, ломая сучья и запрокинув рога, бежала седая Нежка.
— Нежка! Куда ты, куда ты, Нежка! — закричала Катерина и раскинула руки, словно могла удержать обезумевшую от страха корову.