— Ты готов? Не вздумай отказаться!
«Сейчас, сейчас», — лихорадочно соображал Евгений Сергеевич.
Неумолимо приближался его выход. Вообще-то он понимал, что даже прочитай плохо, его возьмут в труппу, где всегда не хватает работников. Но хотелось прочитать с блеском, чтоб сразу — шквал оваций! Для себя хотелось, для проверки своего таланта. О, если бы в зале собрались лишь люди пожилые и старые! Молодежь не знает снисхождения — ей или истину, или… освистит. Евгений Сергеевич вдруг подумал, что скоро ему станет поздно жениться. Для жениха в тридцать лет внешность женщины играет меньшую роль, чем в двадцать. Сорокалетнему она почти безразлична — была бы жена тихая и хозяйственная, чтобы жить спокойно. И это страшно…
Потом Хвостов подумал, что Петрович устроил ему «смотрины» в благодарность за коньяк и многое другое, а сам посмеивается тайком. «Хоть бы меня позвали к телефону», — мысленно просил Евгений Сергеевич, прекрасно зная театральный закон — во время представлений актеров к телефону не приглашают.
—; Ты готов? — очередной раз спросил Петрович. — Шекспир у тебя лучше получается…
— Нет. Да-да, — сдавленным голосов произнес Хвостов.
В мемуарах какого-то театрала Евгений Сергеевич читал — новички от волнения на сцене вытворяют такое, что уходят осыпанные цветами. И сразу на ведущие роли! — подобное случалось в театрах во все времена. Сейчас, быть может, тоже…
Петрович пошел объявлять Хвостова, а он, сдерживая внутреннюю дрожь, выглянул сквозь щелку в зал. И увидел на первом ряду Петю-киномеханика. Тот иронично улыбался и рассказывал что-то сидящему рядом… Сереге. А чуть поодаль сидел Корнеич. Еще рядом — актер с бледным лицом, что жаловался на жизнь главрежу. Пете наплевать, что Хвостов не спал ночь, заучивая текст, он громко скажет: «Вранье!» И Корнеич скажет. Серега плюнет прямо в лицо, а женоподобный актеришко захихикает. А вот еще «друг» Профура — отомстит за своего «человечка», ох отомстит сейчас! И Серегин бригадник с завода тоже здесь — этот громче всех засвистит и швырнет что-нибудь, хотя подобные действия запрещены в советских театрах. Эх, надо было дать икру, ведь для больного…
Обмерев, Евгений Сергеевич прижался спиной к стене. Он не шептал, не махал руками Петровичу — просто стоял. Прошла секунда. Нисколько не удивившись, даже не повернув головы, Петрович сказал громко в зал:
— Продолжаем нашу программу! Арию мадам Баттерфляй из оперы «Чио-Чио-сан» исполняет врач поликлиники…
Евгений Сергеевич побрел назад в фойе. У него сильно болело сердце. Он шел по лестнице, потом по коридору мимо буфета… Ему казалось, что во всем здании театра стоит запах кухни.
Повести
Коляй — колымская душа
Вопрос, как жить, Коляя волновал до тех пор, пока он ждал от жизни чего-то необычного и радостного, надеялся, что в один светлый день придет ласковый и мудрый дядя и все объяснит, всему научит. Потом понял: у всех своих забот через край, каждый сам творит свою судьбу. И сразу на душе стало легче, потому что стало ясно, что надо делать.
Мать отнеслась к его решению как полагается — всплакнула, конечно, потом выкурила полпачки папирос и, накинув драный платок, убежала к соседке.
Коляй улыбнулся, покрутил головой и вышел на улицу. Поставил на крыльцо рюкзак и подошел к конуре. Чаун рвался с привязи, поднимался на задние лапы и, поскуливая, норовил лизнуть в лицо.
— Ну, — присел возле него Коляй, — давай тут… Уголька я вам привез, сохатина еще есть — не скучайте…
Пес был хороший, и бросать его было жаль. Но как с собой брать, если не знаешь, где завтра спать придется? «Васьки-якута нет, ему бы оставил, — подумал Коляй, — ничего, через год заберу вместе с ружьем!»
Он нахлобучил поглубже лохматую росомашью шапку и, не оглядываясь на прыгающего Чауна, пошел к дороге.
Низкие кособокие дома вокруг уже начали зажигаться тусклыми окнами — свет был слабый, напряжения в сети не хватало. Для людей в поселке заботы к вечеру закончились, у Коляя они только начинались.
* * *
Про Синегорье он узнал прошлой зимой. В газете читал и раньше, что, мол, собираются строить плотину, а тут человек сказал.
Коляй возил старателям лес. Старательских артелей при поселке числилось немного, но разбросаны они были далеко от трассы. По зимнику добираться до них приходилось долго. Да пока бревна стащут, да чайку попьешь, да попросят в поселок какую-нибудь железяку в ремонт отвезти — в бокс под погрузку встать надо, в общем на рейс порой не одни сутки уходят.
Дело клонилось к вечеру, и завязывался туман — это значит, за сорок перевалило. Коляй ехал и вспоминал повариху старателей Клаву. Такая, чуть что, так тебя шуранет, не обрадуешься. Сахару на стол она, правда, всегда наваливала сколько хочешь.
Постепенно он подкидывал газу — чем сильнее мороз, тем лучше колеса с дорогой сцепляются. Дома, правда, никто его не ждал, наверняка мать у соседки торчала, и он уже пожалел, что не остался ночевать на стане. Потом вспомнил, что к Ваське-якуту можно сходить — с ним, чертом, не соскучишься.
На трассе не было таких колдобин и ямин, как на зимнике, но Коляй сбросил газ: впереди по склону сопки шел закрытый поворот. Как оказалось, он поступил предусмотрительно — сразу за поворотом стояла груженая машина задним бортом к нему. Коляй медленно поравнялся с ней, гуднул, чтобы из-за капота никто не выскочил. Дальше за машиной горел маленький костерок, над ним склонился человек — грел руки.
Место было пустынное, транспорт ходил редко, поэтому Коляй поставил свой «зилок» на ручник и вылез из кабины. Груз в кузове лежал странный — серебристые алюминиевые плиты, таких Коляй не видел ни у старателей, ни у геологов.
— Здорово, земляк, — сказал Коляй. — Искра в баллон ушла?
— Ушла, собака, — ответил шофер, он был постарше Коляя, но еще молодой. — Футорка выскочила.
Коляй предложил:
— Подброшу до поселка, чего мерзнуть. Утром насветле наладишь…
— Нет, — сказал парень, — спешу. — Он кивнул на плиты: — В Синегорье их еще с лета ждут.
Они поговорили, Коляй вытащил гаечный ключ, потом подумал и сбросил с кузова старую покрышку, припасенную на такой же случай.
— Зажги, — сказал он парню, — ветошки-то на ночь не напасешься. И под задний мост подкладывай, а то застынет.
Снег с деревьев уже осыпался, и снизу на ветках проглядывала чернеца — дело шло к весне. Но мало ли что… Колымская погода десять раз на дню меняется, туман-то все гуще.
Коляй посидел у костра, еще раз убедился, что парень один справится, взял на прощанье пяток сигарет с фильтром и поехал дальше, раздумывая над новостью. Алюминиевые плиты предназначались для сборных вагончиков, и перевозили их с барж, которые еще летом засели на мели возле Усть-Среднекана. А туда они пришли водой из самого Зеленого Мыса. Серьезное, видать, дело в Синегорье разворачивалось, коль с другого конца страны грузы идут.
…Тот год был очень памятен для Коляя. Весной, когда сопки стали рябыми и с дорог под откос свесились черные от грязи сосульки, его в угол гаража позвал дядя Егор.
— Улетаю в теплые края, — сообщил он. — Что было, так я искупил. Чего на мерзлоте буду кости ломать?
Они посидели, поговорили о женщинах, о домике, который дядя Егор присмотрел в родных местах, о надежности старых добрых «Захаров» — ЗИЛов-150. Потом дядя Егор оказал:
— Андреевну, родную мать твою, я очень уважаю. И тебя знаю вот с таких пор. Хочу свою мудрость передать напоследок. Ты думаешь, почему у меня больше всех зарплата выходила?
В гараже числилось три машины: «Захар» Коляя, ЗИЛ-157 дяди Егора и легковой «газон» Лехи-косого. Когда работаешь на повременке, хочешь не хочешь, а к рейсу часок лишний припишешь. Они с Лехой удивлялись дяде Егору, когда он говорил: «Мне лишнего не надо» — и даже срезал себе время работы. Оказывается, так в перерасчете на горючее и тонно-километры у него выходила большая экономия. А за нее начислялась премия. Жертвовал копейками, а получал рубли, — вот как по-умному-то.
Много чего рассказал дядя Егор, что полагается знать настоящему шоферу. Еще раз понял Коляй: курица без мозгов и та к себе гребет. А если к делу с мозгами подойти — что ты… Только не успел он применить эту науку.
Летом случилась авария, и, когда Коляй вспоминал ее, хотелось материть всех людей на свете. Пролежал он в больнице до осени. А вернувшись из райцентра в поселок, узнал, что Ваську-якута забрали в армию. Пришлось ему в эту осень охотиться одному.
И все с той поры пошло наперекосяк и в работе, и в жизни. Зимой открылась язва у завгара Дерюгина, и он с семьей уехал на материк. На его место долго не могли никого подобрать — должность хоть и денежная, да без хорошего жилья кто на нее из райцентра поедет? Поставили все же одного слесаря из мастерской, стал он завгаром. А тут как раз новая машина пришла, которую ждали несколько лет, — ЗИЛ в северном исполнении. За баранку сел Леха-косой.
