другим видам, но не к угрю. Угорь не был рыбой, угорь был чем-то иным. И если бы даже угря воспринимали как рыбу, то все равно он стоял бы особняком. Он не имел обычных признаков рыбы. Он выглядел не как рыба и вел себя не так, как обычно ведут себя рыбы.
Это явствует из строк в Третьей книге Моисея, где четко выражены взгляды Бога на животных, живущих в воде: «Из всех животных, которые в воде, ешьте сих: у которых есть перья и чешуя в воде, в морях ли, или реках, тех ешьте; а все те, у которых нет перьев и чешуи, в морях ли, или реках, из всех плавающих в водах и из всего живущего в водах, скверны для вас; они должны быть скверны для вас: мяса их не ешьте и трупов их гнушайтесь; все животные, у которых нет перьев и чешуи в воде, скверны для вас».
Если верно истолковать выбор слов и повторения, то Бог хочет сказать, что рыбы и прочие существа, живущие в воде, не имеющие плавников и чешуи, отвратительны. Их нельзя есть, они ужасны, к ним надо относиться с отвращением. По крайней мере, в еврейском толковании намерений Бога это означает, что угорь отвратителен. Он не считается кошерной едой, и его гладкое, покрытое слизью тело не может присутствовать на еврейском столе.
Разумеется, все это не более чем недоразумение, — примерно как летучие мыши в Третьей книге Моисея именуются птицами. У угря есть и плавники, и чешуя. Просто их трудно разглядеть, особенно чешую: она очень мелкая и покрыта скользкой слизью, так что ее почти невозможно обнаружить при прикосновении. Но это недоразумение показывает, что, когда речь идет об угре, приходится сомневаться не только в науке и в самом угре. Даже на Бога полагаться нельзя. Или на толкователей Бога. Или вообще на слова.
Так или иначе, угорь долгое время оставался «скверным» — если не для всех, то для очень многих и если не как еда или культурное наследие, то, во всяком случае, как метафора. Даже за пределами заблуждений и религиозных недоразумений он временами символизировал собой нечто нежелательное. Нечто чуждое и неприятное. Существующее во тьме, скрытое, что не должно всплывать на поверхность.
В одной из самых запоминающихся литературных сцен ХХ века мужчина, стоя на берегу, тянет из воды длинную веревку. Веревка покрыта водорослями. Он тянет и тянет — и наконец из воды появляется огромная лошадиная голова, черная и блестящая, и она лежит на песке у воды, глядя мертвыми глазами, а из всех ее отверстий вылезают зеленые извивающиеся тела угрей. Угри, блестящие, напоминающие внутренности, выползают; их не менее двух дюжин, и, собрав их всех в мешок, мужчина разжимает лошадиные челюсти, засовывает обе руки в глотку и достает оттуда двух огромных угрей, толщиной с его руку.
Этот жуткий метод рыболовства описан в романе Гюнтера Грасса «Жестяной барабан»[3] (1959). Сам угорь редко вызывает больше отвращения, чем в этом описании.
Надо сказать, что угорь не так уж и часто фигурирует в литературе и искусстве, но когда он появляется, то обычно выступает в качестве неприятного и даже жутковатого образа. Это извивающееся, покрытое слизью, блестящее и скользкое существо, питающееся падалью, живущее в темноте, выползает из останков и пялится своими черными глазами.
В «Жестяном барабане» угорь играет весьма значительную роль. Он не только предвещает, но и вызывает трагедию.
Люди, которые, стоя на берегу, наблюдают за мужчиной, вытаскивающим из воды черную лошадиную голову, — это главный герой романа Оскар Мацерат, его отец Альфред, его мать Агнес и ее кузен и любовник Ян Бронски. Агнес беременна, но об этом известно лишь ей одной. Мы не знаем также, кто отец ребенка: Альфред или Ян; такая же неопределенность и в вопросе, является ли Альфред отцом Оскара. Агнес подавлена, настроена самодеструктивно и склонна воспринимать растущую в ней жизнь как опухоль, а не как дар. Что именно происходит в ее чреве — загадка как для ее семьи, так и для читателя.
Совершая прогулку вдоль моря, они натыкаются на мужчину, который ловит угрей. Агнес с любопытством спрашивает, чем он занимается, однако он не отвечает. Он только ухмыляется, показывая грязные зубы, и продолжает тянуть веревку. Когда он вытаскивает на берег лошадиную голову и Агнес видит покрытых слизью зеленых угрей, с ней что-то происходит. Они вызывают у нее отвращение — как физически, так и психологически. Ей приходится опереться о своего любовника Яна, чтобы не упасть. Чайки с криками кружатся над ними, все более сужая круги, а когда ухмыляющийся мужчина вытаскивает двух самых жирных угрей из глотки лошади, Агнес отворачивается и ее тошнит. В этот момент она словно пытается исторгнуть из себя и острое отвращение, и нежеланный плод, как будто они связаны между собой. После этого переживания она так до конца и не оправится.
Ян уводит Агнес прочь по берегу моря, а Оскар и Альфред стоят на месте и смотрят, как мужчина вытаскивает из уха лошади последнего угря, перепачканного похожей на кашу мозговой субстанцией. Он рассказывает, что угри едят не только лошадиные головы, но и человеческие трупы и что после битвы за Скагеррак в Первую мировую угри стали особенно жирными. Оскар со своим белым жестяным барабаном на животе смотрит на него как загипнотизированный. Альфред же пребывает в прекрасном настроении и тут же покупает у незнакомца четырех угрей: двух больших и двух средних.
После события на морском берегу Агнес словно подменили. Вид извивающихся угрей и гротескной лошадиной головы что-то перевернул в ней. Она начинает нервно есть, чтобы справиться со своим состоянием. Ест она все время, в огромных количествах; время от времени ее тошнит. А ест она рыбу, в основном угря. Она заглатывает блестящие куски угря, плавающего в сливочном соусе, а когда муж отказывается подавать ей рыбу, сама отправляется в магазин и возвращается с копченым угрем. Ножом она очищает кожу от жира и съедает его, а когда ее раз за разом тошнит, ее муж Альфред спрашивает ее, не беременна ли она, но она лишь фыркает в ответ и тянется за новым куском
