очевидные слова, но Айна делает шаг в сторону и исчезает. Я остаюсь один. И никого больше нет на поляне. Не зрителей, не ветра, никого. И, что теперь? Все закончилось? Ушли, а главного героя забыли? Я дергаюсь, но по-прежнему не могу двинуться с места. Надо догнать Айну! Она не могла далеко уйти.
Айна возвращается не одна. В руках ее корзинка и маленький ребенок. Она уже не смеется и не прыгает на одной ножке. В глазах поблекшие смешинки. Девушка раскидывает шкуру под деревом. Садится и смотрит за ползающим грудничком. Она тихо напевает, и, когда ребенок устает, берет его на руки и укачивает.
Я стою и молчу.
Она приходит и уходит еще много раз. Ребенок растет и превращается из подростка в высокого юношу. Айна по-прежнему гибка и хороша, только в глазах ее больше нет смешинок.
В последний раз к дереву приходит подтянутый в военной форме молодой человек. Его окружает небольшая свита. Пока люди раскидывают старую шкуру, устанавливают столик, сервируют серебром по белоснежному крахмалу скатерти, накрывая обед, мужчина гладит облепиху, думая о своем. Ест он в полном одиночестве и пока не встает из-за стола, я все думаю, где я мог раньше его видеть? При каких условиях? Что я должен с ним сделать? Заговорить? Подойти?
Мужчина встает. Смотрит почти на меня. Чуть-чуть не угадывая местоположение и неожиданно резко вскидывает руку в воинском салюте. С секунду он стоит натянутой струной, потом сразу обмякает, рвет тугой воротник у горла и медленно идет к порталу, словно прощаясь с местом навсегда. У перехода замирает. Рукой прикрывает глаза.
— Ладно иди уже, у тебя всё получится, вот посмотришь, — шепчу я. Мужчина резко оборачивается и внимательно смотрит в мою сторону никого не видя.
— Показалось, — шепчет военный и настороженность с него стекает водой, — особенный ментал места. Здесь даже воздух вами пропитан. — Мужчина улыбается и резко становится серьезным. — Прощайте родители. Прощайте род. Спасибо, что были всегда рядом. Я часто нуждался в вашей поддержке. Я вас не забуду. Сегодня я ухожу и надеюсь вернуться. Мы обязательно победим в войне и изгоним всех титанов. — Он тяжело вздыхает и начинает таять, уходя своей тропинкой во времени.
— Постой! — кричу я. — Ты слышал меня?! А где Айна? — Я дергаюсь и начинаю падать. Мир вертится: небо под ногами, земля над головой. Картинки смазываются.
Коршун продолжает падение. Клюв птицы раскрывается в протяжном прощальном клекоте, а я, раздробленный и сломленный, лечу вниз навстречу земле и нет сил дернуть хвостом. Нелепо погибнуть мышью. От опушки леса по полю стремительно движется тень. Я прихожу в себя и пищу от страха, не понимая опасности. Задняя лапа судорожно сжимается и гребет со всей мочи, пытаясь убежать и спасти неразумное тело. Только куда можно убежать падая в воздухе? «Никуда», — подсказывает разум, и лапа бессильно замирает, крохотные пальчики судорожно поджимаются, чувствуя, что конец близок. Тень вытягивается, и я мягко приземляюсь в раскрытые ладони. На меня смотрит улыбающийся мальчик. Я вижу большую щербинку между передними зубами. Крупные оспины глубокими котлованами покрыли всю правую щеку юного туземца. Курносый нос усеян тёмно-коричневыми пятнами веснушек, а с верхних кончиков ушей, обожжённых солнцем, свисает лохмотьями белесая кожа. Я печально подмигиваю ему в ответ и из носа мышки вытекает капелька крови. Моей крови. Сколько мне ее еще терять? Мальчик подносит ладони к лицу и вдыхает в мышку жизнь.
Я не понимаю, что происходит. Зато упорная лапа почти сразу начинает загребать, пытаясь вытащить нас из ладоней, а в след за ней оживает и хвост: мелко подрагивает. Мальчик смеется, оборачивается к лесу, показывая спасенную мышку соплеменникам рода и, склоняясь к земле, бережно и осторожно разжимает ладони.
С меня хватит приключений. Я бегу.
11
— Устал? — спрашивает меня Айна.
— Что? — я не сразу понимаю вопрос. Звезды вокруг меня гаснут. Девушка протягивает руку, желая помочь спуститься с камня. Летопись времени закрывается. Яркие видения природы и чужой жизни исчезают. Мне жаль. Я стою на плоском жертвеннике. С благодарностью принимаю помощь, хватаюсь за ладонь. Айна на удивление сильная. Такие пальцы и массаж сделают и ловко вобьют копье в живот. Ноги подкашиваются. С трудом слезаю и сразу присаживаюсь на край камня. Теперь я понимаю вопрос. Но я не тороплюсь с ответом. Очень хочется курить. Айна гадит меня по голове, по щеке, заглядывает в глаза. Я вижу сострадание и настоящее переживание. Киваю головой:
— Да. Устал. Бежал долго. — Я вспоминаю путаницу между травинками, корнями, дерн, занятые норки, откуда меня выгоняют свирепые мыши, и мне становится дурно.
Айна серьёзно кивает, хмурится и резко спрашивает:
— А, кто эта белокурая девушка, которой ты читал стихи на итальянском?
— Не знаю, — мямлю я в растерянности. Ногу сводит в болезненной судороге. Я осторожно разминаю мышцу икры. Хмурюсь, скрываясь за гримасой. Я действительно не знаю. Больше меня беспокоит другое и я спрашиваю:
— Ты, что видела ее?!
— Конечно! Стихи на итальянском языке! — Айна злится и притоптывает в нетерпении, хочет уже куда-то бежать и с кем-то разбираться: рвать волосы и отбирать стихи. Свирепая туземка. Я уже немного знаю ее и улыбаюсь видя, чужой порыв.
— Да я и языка такого не знаю! — бормочу я и неожиданно продолжаю, — mi fai impazzire.
— Что? — протягивает Айна и замирает. Вытягивается струной. В глазах — гнев и адский огонь. Я ее такой злой и опасной никогда не видел.
— Говорю: ты сводишь меня с ума.
У девушки так же внезапно проходит вспышка агрессии, как появилась, и она садится рядом. Болтает ножкой. Стучит пяткой о камень и молчит. Мы смотрим в темноту. Слушаем далекий капель воды, просочившейся сквозь камень. Ничего не видим, и она быстро успокаивается: дышит ровно и пальцы перестает сжимать в кулаки.
— Красиво звучит, — говорит очень задумчиво.
Я соглашаюсь:
— Как взрыв.
Она вздыхает:
— Тебе лишь бы взрывать.
Я киваю: чему учили, то и умею.
— Ты ведь не любишь меня?
— Ti adoro
— Что?
— Обожаю говорю. Я тебя обожаю. —
