«С Лозовой ветром несет. Там возле Новобогдановки дурная военная часть: “275-я база хранения артиллерийских боеприпасов”, вэчэ 2985 то бишь. Вот, наизусть помню все их ключевые военные объекты, Нагибалов настропалил. Только вот почему там рвутся ПРОТАБы и свистят НУРСы[40], и в кого они должны были лететь за двумя морями, это ещё вопрос… А для чего понадобилось срочно взорвать арсенал? Чтобы замести следы, ведущие к Конче-Заспе. Там у них в особняке на острове штаб группировки “народная самооборона”, оргии устраивают, черные мессы, а жрицей, говорят, сама “газовая принцесса”. Вот отчего сбились с ног тягнибоковцы и бютовцы, нынешние бандеровцы и петлюровцы: рыскают по Харьковщине, Запорожью и Луганщине в поисках любого, кто сгодился бы на роль злыдня-подрывника. Ловко придумано: задержать недотепу-москаля, подбросить в карман ржавый запал с косяком в нагрузку и сдать Беспеке. Мол, дивiтесь яки злочинцы подрывают незалежную обороноспособность и вiробнiцство бурякiв!.. И перцы прикарпатские пасли меня до самых камышей, выгадывали момент, лишь бы зафиксировать передачу из рук в руки чего угодно, что потом собирались преподнести как эсвэу с горючкой. Пока на местных базах срочно “утилизировали” списанный боекомплект, другой боезапас уже переправили в Грузию, и забрасывали им непокорный Цхинвал, наших солдат убивали… А тут ещё ураган подвернулся, теперь на шторм и смерч всё спишут… Сейчас главное не опоздать на одесский экспресс и вовремя заскочить внутрь жестяной колесоногой колбасы, громыхающей на рельсах, стать её живой бессловесной начинкой. Опять мимикрировать, менять окрас, слиться воедино с пи́плом, хрумкающим и отрыгивающим, чтобы проскочить и на этот раз…»
Не вникая в жалобы попутчиков, зажал нос платком и тупо глядел перед собой, так ни разу и не кашлянув. И когда дотерпел до конца, спрыгнул с расшатанной подножки на твердую поверхность асфальта, понял, что на целые сутки остался совсем один и не имеет права на ошибку.
Протискивался к перрону, вбирая в себя истерики благополучных женщин, детский плач, скотскую ругань, разбавленную суржиком. Застрявшие на вокзале обыватели-соотечественники щедро выплёскивали эмоции: всех раздражала перспектива провести ещё одну ночь в некомфортной малороссийской сутолоке. Вчерашние отдыхающие, съехавшиеся на море «дикарями» и оставшиеся без обратных билетов, пинались у касс и крыли друг друга и всех подряд.
Прошмыгнув мимо заветных окошечек, задел кого-то и словил вдогонку матерной брани.
«И снова язык рабов, свыкшихся с насилием по отношению к самим себе и сообщающих об этом друг другу в каждом непотребном слове…»
Взойдя в нужный вагон, пробрался к своей полке, устроился кое-как под самым потолком и в трескучем аромате говорков, о́ханий и причитаний затягивал ноздрями вечернюю прохладу, стараясь заснуть. Но когда дышать стало невмоготу, беззвучно кряхтя, слез вниз и, стараясь не задеть выступы рук и ног спавших людей, вышел в узенький коридор и прилепился к окну.
Забитый под завязку, подрагивающий плацкартный вагон одесского экспресса мерно катил к дымившемуся где-то впереди Запорожью.
«Бодрствуешь оттого, что засвербило в пятках… Каждый раз так. А челноки-куркули, которыми весь состав забит? Им ведь тоже не по нутру сервис залiзнiцы, с погранцами и таможней впридачу. А всё равно мотаются между Украиной и Россией. А чем ещё заниматься? В офисах нужны молодые, заводов у них уже нет, а у нас еще чего-то осталось…»
Поезд набирал скорость. Ничего не видя, он уткнулся сквозь стекло в непроглядную заоконную темноту, подправленную першистыми лентами дыма.
Перед глазами нарисовались лица тех, кто остался в памяти молодым, кого он, в свои сорок два, перерос навсегда. Ребята из города С., обескровленные прижимистыми жёнами, выпихнутые на обочину жизни, пополнившие сонмище спившихся безденежных неудачников, отирающиеся возле ларьков в Слободе и по улице Чернышевского или уже уложенные в могилы; полузабытые сослуживцы воинской части в Прикарпатье, из которых ни одного не встретил по окончании службы.
Почему-то вспомнилась ущербная морда писателя Струпина, доживающего свой век на зарплату изнурённой номенклатурной жены, его провинциальные клевреты с семинара прозы в Литинституте с испитыми примитивными личиками, гнилыми от сладострастных прыщей, из которых никто, провисев на госбюджете пять лет, так и не стал ни поэтом, ни писателем: лживые, ленивые, проституточные завистники и деформированные похохатывающие вырожденки без стыда и чести…
«Пассатели!..» – зло и похабно выругался он.
Мелькнули безликие тени: всё, что сохранила память об октябре 93-го, о сожжённых заживо в Доме Советов или расстрелянных вдоль окрестных заборов. Лиц этих людей уже не помнил, но проклинал их восторженную наивность, веру в то, что оставят в живых, не дадут умереть не за что. Совсем не такими казались бывшие сослуживцы из разогнанной лабашихинской ОРЧ. В них не осталось ничего советского, и он не пытался их в чем-то переубедить. Спорить было бесполезно, а объяснять – накладно для службы: в органах заи́к не жалуют, даже если это штатные агенты.
Спустя час тяжёлый состав стал притормаживать. Высунувшись в окно, разглядел в отсверке семафоров выстроившиеся в линейку скорые поезда: на запорожском вокзале были заняты даже запасные ветки. Подъездные пути к платформам запрудили вагоны, где-то спереди надрывно сипел маневровый тепловоз.
Осторожно подступился к купе проводников. Изнурённый духотой и чисткой вечно загаженных туалетов, мужчина восточной наружности, даже не взглянув на него, проворчал:
– Опат’ до утрэ будэм сто’ат …
Сзади прорезались голоса зашевелившихся попутчиков, слезавших с опостылевших полок. Послышались раздраженные реплики:
– На Лозовой взорвался склад…
– Видать, есть что скрывать…
– Говорят, в Цхинвале наших ребят этими снарядами рвали на куски…
– Да вроде потушили уже пожар, и по радио объявили…
Из плацкартных закутков вылезали сонные дебелые пассажирки, начинали приставать.
– Мужчина, объясните, что стряслось?.. Я же заплатила за билет и должна знать!..
«Молчи, пусть говорят другие, тебе светиться нельзя, – осадил он себя и отступил в тень, боясь, что не выдержит и захочет перекинуться с кем-нибудь словцом.
– Остановка на чэтыр’ часа!..
«Анонимность – главное оружие агента-рейдера. Проводник огласил информацию, понукаемый молодухой в халате… Сейчас даже бо́тов из антифа́, забивающих спамом сайт ЭрЭнЭрЭнПэ, вычисляют за полчаса: адреса регистрации, индивидуальный налоговый номер, номер страхового пенсионного свидетельства, место работы или учебы. Потом Мутнов созванивается с Хорунжим, тот высылает жлобов на разбор, а там какие-нибудь заспанные девочки…»
Наконец поезд остановился. Вслед за другими он спрыгнул с подножки на замызганную нечистотами землю, и, укрываясь в беспорядочных бликах, зашагал по шпалам к белевшему вдалеке перрону.
«Главное – не сунуть ногу в стрелочный стык… Поверим проводнику-кавказцу: пробка до утра… Видать, недозакупленный менгрелами боезапас утилизовали, взрывают последнее, в ночной прохладе дым рассасывается. Залiзнiца очухалась, восстанавливает график движения и скорые вот-вот помчатся к Харькову… А мне надо успеть и в этот раз».
Поглощенный невесёлыми мыслями, он выбрался на забитую людьми платформу и, перекинув сумку через плечо, весь подобравшись, стал настраиваться к очередному рывку.
«Ближнее интернет-кафе, скорее всего, переполнено. Но есть ещё одно, в квартале отсюда, там по ночам собираются любители компьютерных игр. Оттуда придётся возвращаться бегом, свежий ветерок будет подгонять в спину. Забыл, как охранял угольный склад у Днестра? Там хоть июль месяц, а до утра на посту без шинели не продержишься, иззябнешь. И здесь поезд одесский сыграет подлянку, уйдёт раньше и в семь сорок приползёт в Орёл, но без меня. Ну, давай, вперёд, пока не развезло, шевели огненными копытами: рысью, грунью, но прискакать надо в срок… Оторвёмся в последний раз наперегонки».
Вечно накатывающую сонливость приучился перебарывать движением. Держась слабо освещенных мест, пересёк привокзальную площадь, и зачастил вдоль проспекта по тротуару, мимо подсвеченных рекламных бигбордов. Возле одного, скособоченного вчерашним ураганом и еще не снятого, притормозил и двинулся в обход, чтобы не столкнуться с всклокоченным бомжем, который осоловело дёргался над растерзанным предвыборным плакатом. Казалось, что на траве улеглась вечная кандидатка в президенты, шаловливая экс-премьерша Клелия Шлюшенко: обтянутая доне́льзя белым полупрозрачным платьем, она будто выворачивала наизнанку зрелую женскую плоть на фоне поспевших пшеничных колосьев, торчавших от возбуждения. Полиграфический изыск венчал слоган с оборванными краями:
ВБОЛIВАТИ ЗА РIДНУ УКР
