я тоже посмотрю! Ты что здесь одна, что ли? – услышал я обиженный голос тёти Сони.
– Сейчас, сейчас, – отозвалась старшая, тётя Маня, которая работала в этих казармах уборщицей и очень переживала за вверенный ей военный объект. – Все окна второго этажа раскрыты и заполнены солдатами в нижнем белье! – комментировала она, как спортивный обозреватель.
Превозмогая неловкость своего положения, вынуждающего её вести такой репортаж, она старалась во что бы то ни стало сохранить за собой это льготное место у окна.
– Все стреляют. Кто из автомата, кто из ракетницы, кто… А вон и прожекторы ходят.
К этому времени я окончательно привык к полутьме комнаты и начал в голове прокручивать всевозможные версии случившегося. Вроде бы мы всё уже перетерпели, что ещё должно произойти? Откуда мне было тогда знать, что в наш маленький «детский дом», которым управляли три женщины, одна умнее другой, пришла долгожданная победа? Разговор о том, как этим «директрисам» многие годы удавалось мирно уживаться, я оставляю на потом.
Но этот день, 9 Мая, между тем только-только начинался, на заднем дворе звонко надрывался Пупсик, и его голос не был похож на прежний заунывный лай всеми забытого пса. Он скулил, визжал и просился наружу, ему, очевидно, в отличие от нас, людей, были слышны не только выстрелы, но и радостные возгласы возбуждённых людей. И, вообще, не зря же в мире существуют мажорные и минорные тона. Животные, очевидно, в своём восприятии мира чуть-чуть опережают человека.
В промежутках между визгами Пупсика я различал протяжное и мягкое «му-у» нашей Муняшки, которая считала, что уж коль все проснулись, то могли бы её и подоить или хотя бы дать воды. Видимо, я не один оказался в таком временном забвении.
Ко мне подошла жутко трусливая и потому постоянно живущая в подполье Маша, посмотрела мне в глаза и спросила:
– Мяу, это опасно?
Я ничего конкретного ей сказать не мог, поэтому лишь погладил по спине и сказал:
– Ложись.
Она словно меня поняла, поддалась давлению моей руки и легла, что с ней случалось очень редко.
Между тем рассвет медленно поглощал искусственные огни прожекторов и ракет и наконец заполнил весь восток. И выстрелы, возникшие так неожиданно и, очевидно, без команды, начали утихать, лениво и нехотя, теперь уже, видно, по приказу проснувшихся командиров.
Я окончательно пришёл в себя и, озабоченный ночными видениями, ждал каких-то известий, поясняющих примет. В доме было неуютно, серо и чисто, без признаков какой-либо еды, и от этого становилось ещё тоскливее. Как всегда, я вышел на улицу и занял свой наблюдательный пост на перекрёстке двух наших улиц. Но улица оказалась такой же серой и мрачной, и трудно было определить, где скучнее – внутри дома или вне его.
Рядом со мной стоял старый угрюмый тополь и время от времени поскрипывал на ветру сухими ветвями. Вся противоположная, чётная, сторона Госпитального бульвара была нежилая. Начиная с восточной, промышленной части нашего военного города эта нежилая площадь была занята разными учреждениями: клубом Декабристов, республиканской больницей (бывшим дореволюционным военным госпиталем), ближе к нам – военное автомобильное училище и уже совсем напротив нас – пехотный полк с двухэтажными казармами, к нему примыкала психиатрическая больница. А кончалась улица небольшой мебельной фабрикой и бензозаправочной станцией, которые своими задними дворами спускались вниз, к Тереку.
Я разглядывал округу, надеясь найти что-нибудь новое, но, к сожалению, ничего не мог обнаружить. С противоположной стороны на меня всё так же бесхозно смотрели развалины кирпичной стены полкового гаража. Я напряг зрение, но сквозь редкие арматурные плети разглядел лишь те же несколько пришедших в негодность «Студебеккеров», которые давно стояли на деревянных колодках. Больше ничего нельзя было разглядеть, хоть тресни.
Перевёл взгляд левее – тут ещё «веселее». Старое кирпичное здание психбольницы, в одном из верхних окон которого зияла всё та же обнажённая мужская фигура в позе распятого Христа. Этот «пациент», насколько я помню, был непременным атрибутом местного пейзажа – как заставка на мониторе компьютера. Когда-то моё первое впечатление от него было – «Христос на кресте!», но эту мысль тут же опроверг сам «распятый», изрыгнув очередную ритуальную порцию сквернословия в адрес своих мучителей.
Я не всегда прислушивался к этой абракадабре, но на этот раз почему-то уловил несколько фраз:
– Конец войне и советско-фашистскому…
Тогда мне некогда было рассуждать на эту тему, но сейчас-то можно было бы представить в своём воображении несколько вариантов продолжения этого «лозунга».
Между тем к заправочной подъехала какая-то причудливая тупоносая автомашина – то ли японская, то ли американская. Таких авто я никогда раньше не видел, поэтому остановил на нём свой взгляд; по моим представлениям, у настоящей машины капот должен выдаваться вперёд, ну как минимум на полтора-два метра. Но мне недолго пришлось любоваться этой диковиной. Из кабины вышла женщина средних лет в комбинезоне фиолетово-чернильного цвета, который на ней сидел очень даже элегантно, как на модели.
Надо сказать, что в те годы женщина за рулём была такой большой редкостью, что не могла не привлечь к себе внимание. Вот я и засмотрелся на неё, словно тот ещё любвеобильный кавалер – как пропустить такое удивительное явление? Она повела плечами, как могут делать только избалованные вниманием женщины, и посмотрела по сторонам, проверяя произведённый эффект. Затем грациозно запустила правую руку в карман своей «спецодежды» и долго там рылась, невольно выделывая своей фигурой какие-то причудливые гимнастические упражнения. Левой приподнятой рукой она выводила в воздухе какие-то каракули, как бы стараясь помочь процессу важного поиска. Наконец она нашла искомое – драгоценный талон на бензин, и, как на подиуме, неторопливо пошла в сторону помещения, не думая о том, что прерывает моё «кино» на самых интересных кадрах.
Вот и все новости… Поди, узнай, что произошло в мире! Я собрался было вернуться домой, но вдруг мимо меня пробежал Митька Свист, наш сосед, которого кто просил сходить за сигаретами, кто просто свистнуть, а кто мог ради озорства наградить и шалобаном.
Он держал в руке воздушный шарик и, подпрыгивая, как маленький ребёнок, кричал:
– Победа! Победа! Война закончилась! Ура! Мне дали на мороженое!
«Ах вот, оказывается, в чём дело!» – подумал я и, удовлетворённый больше разгадкой своей головоломки, чем наступившим миром, вернулся в дом.
Откуда мне было тогда знать, что я живу в стране, где правду говорят только дураки и психбольные, а умные молчат. Как бы там ни было, а ко мне возвратилась моя уверенность, и даже показалось, что в доме появился запах жареного кукурузного масла, что приравнивалось к
