Речь Хуана не уступала речи Тома. Я поневоле подумал о смешении языков: это был дикий коктейль из русиша, каназиана, норта и дюжины других диалектов, на которых говорили здесь в период Бель-Эпок.
– В Полог, – сказал я. – Ведь ты знаешь, где это?
– Конечно, – отозвался он. – Моя знай, где Полог, моя знай, где Мульча. Твоя думай, моя идиот, как Том?
– Ну, так вези меня туда.
– Нет, господина. Моя не моги везти твоя туда.
Я собрался было подогреть его энтузиазм очередной банкнотой, но понял, что причина отказа куда серьезнее, нежели заниженная плата. И проблема, скорее всего, возникла по моей вине.
– Полог – это район Города?
Последовал сосредоточенный кивок.
– Твоя чужак, да?
– Да, я тут впервые. Поэтому будь добр, объясни, почему не можешь отвезти меня в Полог.
Купюра, которую я наполовину извлек, исчезла из моих рук, и Хуан так торжественно предложил мне занять заднее сиденье повозки, словно это был трон, отделанный роскошным бархатом.
– Моя показать твоя. Но моя не везти твоя туда, понимать? Для этого твоя нужен что-то побольше, чем рикша.
Он вскочил на соседнее сиденье, наклонился, шепнул что-то на ухо вознице, и примат завертел педалями. При этом он громко ворчал – должно быть, выражал крайнее недовольство судьбой, на которую его обрекла генетика.
Позже я узнал, что биоинженерия животных была одной из немногочисленных областей промышленности, которые процветали и после эпидемии. Когда полагаться на механизмы стало нельзя, генетики мгновенно заполнили эту нишу.
Как недавно сказал Квирренбах, самое страшное бедствие непременно принесет кому-нибудь выгоду.
И чума – не исключение.
Отсутствие стены позволяло воланторам (и, по-видимому, прочим летательным аппаратам) свободно покидать здание, но рикшам приходилось пользоваться наклонным бетонным тоннелем. Сырые стены и потолок сочились густой слизью. Но здесь, по крайней мере, было прохладнее. Шум терминала вскоре стих, молчание нарушалось лишь тихим поскрипыванием шестеренок и цепей, при помощи которых вращательное движение педалей передавалось колесам.
– Твоя здесь чужак, – повторил Хуан. – Не из Феррисвиль и не из Ржавый Пояс. И даже не из остальная система.
Неужели мое невежество настолько бросается в глаза, что его заметил даже этот ребенок?
– Наверное, у вас сейчас мало туристов?
– С тех пор как приходи плохой времена – да.
– Как вам удалось их пережить?
– Не знай, господина, моя только два год.
Ну конечно! Это случилось семь лет назад. С точки зрения ребенка – давным-давно. Хуан, Том и прочие уличные мальчишки едва ли могли помнить, каким был Город Бездны до эпидемии. Они застали лишь несколько лет изобилия и безграничных возможностей, но восприятие у ребенка слишком примитивное, чтобы оставить отчетливые воспоминания. Все, что дети знали и помнили, – это Город нынешнего времени. Огромный, темный, он вновь таил в себе массу возможностей, но теперь они были связаны с опасностью беззакония. Город воров и попрошаек, город тех, кто способен существовать благодаря своим мозгам, а не кредитным рейтингам.
Не хотел бы я жить в таком месте.
Мы встречали других рикш, которые возвращались на вокзал. Их гладкие, мокрые от дождя бока блестели, как лакированные. Иные везли пассажиров, те угрюмо горбились, кутаясь в дождевики. Весь вид этих людей говорил о сильном желании очутиться подальше от Города Бездны. Пожалуй, я бы и сам был не прочь. Я устал, было душно, одежда пропиталась дождевой влагой и моим потом, кожа зудит, источая запах. Пожалуй, есть еще одно желание – немедленно залезть в ванну.
За каким чертом меня сюда принесло?
Я пролетел пятнадцать световых лет, преследуя жертву. И вот я в Городе, который давно превратился в уродливую пародию на себя самого. А главное, на своем веку я встречал уйму людей куда более отвратительных, чем тот, за кем я гнался. Он аристократ, а не военный. Сложись история планеты иным образом, и мы могли бы стать друзьями. Я даже уважал его – чего стоил хотя бы взрыв моста в Нуэва-Вальпараисо, поступок, которого я никак не ожидал. Да, он был совершен с небрежной жестокостью. Но любой человек, недооцененный мною так сильно, заслуживает уважения.
И все же я убью Рейвича с чистой совестью.
– Господина, моя думай, твоя нужна урок история, – произнес Хуан.
Не сказать что на борту «Стрельникова» я многое узнал, но просвещаться сейчас? Пожалуй, к этому я не готов.
– Если тебе кажется, что я не знаю об эпидемии…
Впереди забрезжил свет. Не слишком яркий, но этого было достаточно, чтобы я понял: скоро мы окажемся в Городе. Свет понемногу набирал силу, заливая тоннель. Он был бурым, как жженый сахар, и казался таким же вязким. Я уже видел с борта «бегемота» это сумеречное сияние, проникающее сквозь еще более густую пелену.
– Эпидемия приходить – дома спятить, – продолжал Хуан.
– Мне об этом уже рассказали.
– Но они не все тебе говорить, господина.
Его синтаксис находился в зачаточном состоянии. Правда, человекообразный возница, как я подозревал, не был способен и на такое.
– Эти дома меняйся очень быстро. – Он резко развел руками. – Много-много человека умирай, много-много быть раздавленная или стать стенка.
– Звучит не слишком весело.
– Я покажу человеки в стенка, и твоя больше не шутить. Твоя какать своя штаны.
Мы вильнули, уворачиваясь от встречной повозки, но избежать столкновения по касательной не удалось.
– Твоя слушай: эти дома меняйся быстрее наверху, понимай?
– Не понимаю.
– Эти дома как деревья. У них много-много корни, они сидеть земля, да?
– Ты имеешь в виду питающие оси конструкции? Они высасывают сырье из коренной породы для ремонта и регенерации.
– Ну да. Моя говорить то же. Как большой дерево. Но как дерево в другой смысл тоже. Всегда расти верхушка. Твоя понимай?
Он вновь развел руками, изображая грибовидное облако.
Похоже, до меня дошло.
– Ты говоришь, что системы роста были сосредоточены в верхних частях построек?
– Ну да.
– Еще бы, – кивнул я.
По замыслу проектировщиков эти постройки могли демонтировать себя, а не только вырастать. Всегда проще добавить
