Назавтра утром особый посланец принес тебе твой заграничный паспорт в обмен на паспорт гражданина Советского Союза. В его руке была виза со всеми штампами и с еще невысохшими чернилами. <.. > Позднее мы узнали, что за нас просил Брежнева сам Жорж Марше[1680]»[1681] [1682].
Более того, как вспоминала в одном из интервью Марина Влади: «Я шесть лет бегала по послам, по министрам и так далее, чтобы получить квартиру, чтобы получить эту визу проклятую. Это была такая борьба! И все-таки, в конце концов, мне ее дали, потому что из Парижа звонили Брежневу. Вы понимаете, до чего это дошло?»17
Таковы были «правила игры» в те времена.
Дополнительные детали приводит композитор Исаак Шварц: «Володе нужно было ехать к Марине в Париж, а какой-то цербер из КГБ не дает разрешения. Высоцкий вспылил: “Да ты это разрешение принесешь мне домой на полусогнутых!”. Разговаривать в те времена с представителями Комитета таким образом — сами понимаете. Ну и что с того, что Высоцкий!..
Володя позвонил в Париж Марине, Марина позвонила в ЦК компартии Франции самому Марше, тот в свою очередь позвонил Брежневу. В общем, чинуша вынужден был топать домой к Высоцкому с разрешением и своими извинениями»[1683].
Разрешив Высоцкому в 1973 году выехать за границу, власти поставили ему условие: никаких концертов! Об этом имеется свидетельство польского режиссера и сценариста Ежи Гофмана: «Да, за ним пристально следили. Ему ведь не разрешали выступать здесь с концертами. Поэтому у нас дома Володя сказал, что ничего нельзя записывать из того, что он поет. Он запретил делать какие-либо записи его концертов.
— Как он объяснил этот запрет?
— Он сказал: “Меня просто лишат загранпаспорта”»[1684].
Рижанин Сергей Кочерга, в то время живший в Новороссийске, также вспоминает: «Владимир рассказывал, что перед его первой поездкой во Францию с ним беседовал кто-то из официальных лиц, и сказал: “В своем заявлении Вы пишете, что едете к своей жене. Мы Вас и выпускаем как мужа, который едет к своей жене, поэтому, пожалуйста, не устраивайте концертов и выступлений перед публикой”. Высоцкий пообещал, что во Франции концертов проводить не будет»[1685] [1686] [1687].
Интересный эпизод привел в одном из интервью импресарио Шабтай Калмано-вич: «…у него был какой-то типа патрон в КГБ, который был в него влюблен до ох…ения! <…> Он говорит: “Я звоню моей палочке-выручалочке в КГБ. Он меня любит, и вот благодаря ему я выезжаю за границу. Если бы не он, меня бы никто не выпускал. Он за меня ручается — меня выпускают”»21. Об этом же Высоцкий говорил своему знакомому Леониду Бабушкину, проживавшему в Кельне, а тот много лет спустя пересказал эту историю Анатолию Утевского: «Вот начальник ОВИРа очень любит мои песни, поэтому я выезжаю. Завтра будет другой начальник и — всё, мои поездки под вопросом. Я каждый раз не знаю, выпустят ли меня или нет. Ты этого не поймешь..»22.
Данную картину дополняет свидетельство Инны Богачинской: «Помню, что во время одного из моих визитов к Белле [Ахмадулиной] ей звонил Василий Аксенов, только что вернувшийся из Америки. Белла рассказала, что он взахлеб делился своими впечатлениями.' Потом это вылилось в его прозу “Круглые сутки нон-стоп”. Звонил ей тогда и Высоцкий, сетовавший на трудности, которые ему искусно создавали блюстители визового режима. Он не мог поехать к Марине Влади»[1688] [1689].
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Речь идет о весне 1975 года — именно тогда Аксенов летал в Калифорнию24.
И, наконец, дадим слово троюродному дяде Высоцкого Павлу Леонидову: «В квартире Барышникова — хозяин отсутствовал — за кухонной загородкой кувыркалась куча щенков, а мы сидели в гостиной и говорили, говорили. Он был чуть-чуть под хмельком, а часам к четырем начал через каждые несколько минут бегать в невидимый для меня проход возле кухни, где стоял холодильник, и я слышал, как бьется горлышко бутылки о край стакана. Пьянея, он становился злей и доказывал мне, что его скоро пустят на гастроли в США. Я его убеждал, что никогда в жизни ему не позволят выступать для эмигрантов. “В одном случае не разрешат: если ты будешь администрировать. Да пойми ты, что разрешать-то будут не мне, а мужу Марины. Понял, какая здесь хитрая арифметика”, - добавил он»[1690].
Помимо мороки с ОВИРом, на Высоцкого еще сильно подействовала разносная статья М. Шлифера «Частным порядком», опубликованная 30 марта 1973 года газетой «Советская культура» вскоре после февральских гастролей в Новокузнецке.
17 апреля поэт отправил «кандидату в члены Политбюро, секретарю ЦК КПСС тов. Демичеву П.Н.» письмо, в котором говорил о лживости этой статьи и ее возможных последствиях, как уже было в 1968 году2[1691]. Однако через неделю «правильность» статьи «Частным порядком» была подтверждена в другой официальной публикаций[1692].
Принято считать, что реакцией Высоцкого на эту статью явилось стихотворение «Я бодрствую, но вещий сон мне снится». Это так. Но, как видим, данная тема разрабатывается еще и в «Песенке про Козла отпущения», написанной между 30 марта и 13 апреля 1973 года.
А Козел себе всё скакал козлом[1693],
Но пошаливать он стал втихомолочку:
Как-то бороду завязал узлом — Из кустов назвал Волка сволочью.
Этим же словом названы представители власти и в другом произведении 1973 года: «И по щекам отхлестанные сволочи / Бессовестно ушли в небытиё» («Я не успел»; причем фрагмент рукописи этого стихотворения — «Другие знали, ведали и прочее, / и сами прочили» — находится на одном листе с первой страницей рукописи «Песенки про Козла отпущения» (АР-14-200), что подчеркивает единство темы в обоих произведениях), а также в ранней песне «Серебряные струны»: «Упирался я, кричал: “Сволочи] Паскуды!”». Приведем еще воспоминания Павла Леонидова о том, как в 1979 году в Америке Высоцкий говорил ему о коммунистических музыкальных фирмах на Западе: «У меня эти сволочи из всех песен на записях Бога изымают^[1694], - и фотографа Валерия Нисанова: «Однажды Высоцкий попросил: “Поедем в Министерство культуры”. Я сел за руль. Довез его, стал ждать. Вернулся Володя очень расстроенный. Выругался матом: “…Сволочи] Не дают, поганцы, жить спокойно!”. Высоцкого обвиняли, будто его концерты проходили в нью-йоркских синагогах»[1695].
Между тем Козел отпущения, видя, что его выходки проходят безнаказанно, идет дальше: «Он, как будто бы случайно, по-медвежьи зарычал, / Но внимания тогда не обратили». И когда, наконец, в заповеднике все сошлись на том, «что дороже всех медведей и лис — / Дорогой Козел отпущения», — с ним произошла мгновенная метаморфоза: «Услыхал Козел, да и стал таков: / “Эй, вы, бурые! — кричит. — Светло-пегие! / Отниму у вас рацион волков / И медвежие привилегии!”».
Подобные же «безымянное» обращение к властям повторится в песне «Ошибка вышла» и вновь в связи с темой пыток: «Вы — как вас там по именам? — / Вернулись к старым временам, / Но протокол допроса нам / Обязаны давать!».
