Кроме того, на лирического героя в «Путешествии в прошлое» «навалились гурьбой, стали руки вязать», как в «Расстреле горного эха»: «И эхо связали, и в рот ему всунули кляп», — и в ряде других произведений: «Подручный — бывший психопат
- / Вязал мои запястья» /5; 78/, «Зазубрен мой топор, и руки скручены» /4; 71/, «Но разве это жизнь — когда в цепях? / Но разве это выбор — если скован?» /4; 66/, «Бьют и вяжут, как веники» /2; 162/, «Хоть вяжите меня — не заспорю я» /2; 570/, «“Вяжите руки, — говорю, — / Я здесь на всё готов!”» /5; 378/.
Да и мотив безропотного терпения побоев («И эхо топтали, но звука никто не слыхал») встречается неоднократно: «А сносил побои весело и гордо» («Песенка про Козла отпущения»), «Я было взвизгнул, но замолк, / Сухие губы — на замок» («Ошибка вышла»), «Тут на милость не надейся — / Стиснуть зубы да терпеть!» («Разбойничья»).
Сравним также строку «И эхо связали, и в рот ему всунули кляп» с письмом Высоцкого к секретарю ЦК КПСС П.Н. Демичеву от 17.04.1973: «Это не простая проблема, но верно ли решать ее, пытаясь заткнуть мне рот или придумывая для меня публичные унижения?»[1703] /6; 411/; а также с его высказываниями из разговоров с полковником Михаилом Захарчуком и самарским коллекционером Геннадием Внуковым: «В мою глотку многие бы и с удовольствием воткнули кляп. Не получается! Так они, суки, долго и взасос меня целуют, чтобы я подольше не мог говорить и петь!»[1704] [1705] [1706]; «В марте 1968 года он жаловался мне, что звонили со Старой площади и предупредили, что если “не закроешь пасть, то от ЦК до ЧК всего один шаг, через площадь… ”»41.
Как известно, публичным унижениям власти подвергали Высоцкого постоянно, так же как и стремились «заткнуть» ему рот. Например, в «Песне микрофона» лирический герой говорит: «Отвернули меня, умертвили», — а в «Расстреле горного эха» враги «пришли умертвить, обеззвучить живое, живое ущелье». Здесь же «в рот ему всунули кляп»; в «Песне микрофона»: «Он сдавил мое горло рукой»; а в песне «Отпустите мне грехи…» сказано: «Не давите вы мне горло…».
Неудивительно, что совпадает поведение под пытками эха и лирического героя в «Песне микрофона», где его схватили за горло: «Топтали и били, и глухо стонал перевал» /4; 433/ = «Застонал я — динамики взвыли» /3; 112/.
Наблюдается и другая перекличка между этими песнями, поскольку микрофон и эхо — близнецы-братья: «По профессии я — усилитель. <.. > А я усиливал, усиливал, усиливал!» = «Крик этот о помощи эхо подхватит, подхватит проворно, / Усилит и бережно в руки своих донесет». И сам лирический герой любит усиливать: «Я понукал себя: “Трави, / Утрись, утрой усилья”» /5; 404/, «Усилия свои утрою я» /2; 470/, «Знаю, силы мне утро утроит» /5; 42/.
Отметим также идентичность ситуации в «Том, который не стрелял» (1972) и в «Расстреле горного эха» (1974): «В меня стрелял поутру / Из ружей целый взвод» = «К утру расстреляли притихшее горное, горное эхо».
Позднее все эти мотивы перейдут в «Побег на рывок» (1977): «В меня стрелял поутру / Из ружей целый взвод» = «Всю ночь продолжалась кровавая, злая потеха, / И эхо топтали, но звука никто не слыхал/2 / К утру расстреляли притихшее горное, горное эхо = «Целый взвод до зари / На мне гвозди ковал» (АР-4-14) («поутру» = «к утру»; «целый взвод… топтали» = «целый взвод… гвозди ковал»). Основная же редакция «Побега на рывок» восходит к «Путешествию в прошлое»: «Целый взвод меня бил…» = «А в конце уже все позабавились: / Кто плевал мне в лицо, / А кто водку лил в рот, / А какой-то танцор бил ногами в живот».
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Примерно в одно время с «Побегом на рывок» были написаны «Райские яблоки», которые также находят массу аналогий с «Расстрелом горного эха»: «И эхо топтали, но звука никто не слыхал» = «И измученный люд не издал ни единого стона»; «Топтали и били — им это забава, потеха, / Потом прислонили к стене из базальтовых скал» (АР-12-160) = «Не к мадонне прижат божий сын, а к стене, как холоп» (АР-17200); «К утру расстреляли притихшее горное, горное эхо» = «И стреляли в меня, и убит я без промаха в лоб»[1707] [1708]; «Напившись дурмана и зелья» = «Я пока невредим, но немного отравлен озоном» (АР-3-158); «Быть может, воскресло убитое горное эхо» (АР-12-160) = «Как я выстрелу рад — ускакал я на Землю обратно». В обоих случаях герой повторяет судьбу Христа — распятие (убийство) и воскресение.
В 1977 года началась работа и над «Концом охоты на волков», в котором вновь получили развитие многие мотивы из «Расстрела горного эха»: «К утру растре-ляли притихшее горное, горное эхо» = «Словно бритва, рассвет полоснул по глазам <…> Появились стрелки, на помине легки <…> Тоже в страхе прилег и притих, и ослаб»44 («к утру» = «рассвет»; «расстреляли» = «стрелки»; «притихшее» = «притих»); «Всю ночь продолжалась кровавая, злая потеха» = «И потеха пошла в две руки, в две руки. <…> Кровью вымокли мы под свинцовым дождем»; «Должно быть, не люди, напившись дурмана и зелья…» = «Я мечусь на глазах полупьяных стрелков»; «Пришли умертвить, обеззвучить живое, живое ущелье» = «Новое дело — нас убивают» (АР-3-30); «Топтали и били, и глухо стонал перевал» /4; 433/ = «Только били нас в рост из железных “стрекоз”».
Данная тема разрабатывается также в «Письме с Канатчиковой дачи» (1977), хотя и в шутливой форме: «И эхо связали...» = «Тех, кто был особо боек, / Прикрутили к спинкам коек»[1709] [1710]; «…и в рот ему всунули кляп» = «Но воскликнул параноик: / “Языки не привязать!”» (С5Т-4-255) (помимо того, строка «И эхо связали, и в рот ему всунули кляп» объясняет, почему в написанном тогда же «Театрально-тюремном этюде на Таганские темы» поэт будет радоваться: «Сидим мы без наручников, без кляпа. / И есть, чем пить, жевать и речь вести»; АР-4-203); «.Должно быть, нелюди…» = «Развяжите полотенца, / Иноверы, изуверцыЬ»; «…напившись дурмана и зелья» = «Поют здесь отравой сущей» (С5Т-4-255); «К утру расстреляли притихшее горное, горное эхо» = «Жаль, примчались санитары, — / Зафиксировали нас. / Мы притихли при сиделках..»(С5Т-4-255).
Сюда примыкает мотив гонений на лирического героя: «И из любимой школы в два счета был уволен, / Верней, в три шеи выгнан непонятый титан» («Баллада о Кокильоне», 1973), «Я из логова выгнан вчера» («Охота на волков», 1968; черновик /2; 422Г), «Ну что ж такого — выгнали из дома» («Подумаешь — с женой не очень ладно!», 1969). По воспоминаниям Э. Володарского, отец Высоцкого «даже не пускал в дом, и он вынужден был скитаться по квартирам друзеюИ6. Поэтому в стихотворении «С общей суммой шестьсот пятьдесят килограмм…» (1971) жена и теща не пускают лирического героя домой: «Бил, но дверь не сломалась, сломалась семья. / Я полночи стоял у порога / И ушел. Да, тяжелая доля моя, / Тяжелее, чем штанга — намного!». А в «Балладе о вольных стрелках» (1975) будут упомянуты «бездомные бродяги, у кого одни долги», да и в песне «Про речку Вачу» (1976) лирический герой выступит в образе бездомного бродяги (бича): «Я на лестницах ночую, / Где тепло от батарей». Поэтому мотив бездомности постоянен у Высоцкого: «Парня спасем, парня — в детдом» (1964), «Прошел детдом, тюрьму, приют / И срока не боялся» («Формулировка», 1964), «Я сам с детдома, я вообще подкидыш» («Летела жизнь», 1978; АР-3-189).
