Интересный момент: в «Балладе о манекенах», написанной чуть позже «Песенки про Козла отпущения», также упоминаются «рацион волков и медвежие привилегии», которые лирический герой хочет «отнять»: «На манекенские паи / Согласен, черт меня дери!».
Кроме того, о Козле отпущения сказано, что он кричит. Именно на таких тонах лирический герой часто разговаривает со своими врагами: «Я ору волкам: / “Побери вас прах!”» («Погоня»), «Он в раж вошел — знакомый раж, / Но я как заору: / “Чего строчишь? А ну, покажь / Секретную муру!”» («Ошибка вышла»), «Я снова вынул пук бумаг, / Ору до хрипа в глотке: / Мол, не имеешь права, враг, — / Мы здесь не в околотке!» («Вот я вошел и дверь прикрыл…»), «Я даже прорывался в кабинеты / И зарекался: “Больше — никогда!”» («Мой черный человек в костюме сером!…»).
Покажу вам «козью морду» настоящую в лесу,
Распишу туда-сюда по трафарету…
С такой же угрозой представителям власти выступал лирический герой в частушках к спектаклю «Живой» (1971): «Так гляди, Мотяков с Гузенковым, / Мы покажем вам Кузькину мать!» (черновик /3; 295/). Кроме того, здесь обыгрывается фамилия главного героя спектакля — Федора Кузькина.
А желание расписать своих врагов «по трафарету» уже встречалось в «Песне автозавистника»: «Пошел на стеклах выцарапывать нули» /3; 363/, - и в «Невидимке»: «Поймаю, разрисую Пусть пеняет на себя! / Всем будет видно эту невидимку» /2; 375/.
В черновиках «Песенки про Козла отпущения» есть и такой вариант: «А потом я Вас, болезных, в вашем собственном лесу / Распишу туда-сюда по трафарету» (АР-14-202), — который предвосхищает мысль из написанной в том же году «Песни Гогера-Могера», где лирический герой вновь собирается расправиться со своими врагами: «Я б их, болезных, запер бы / Покрепче, перво-наперво. / Пусть делают, анафемы, / Чего желаем мы» /5; 527/. Да и в «Песне про джинна» (1967) он пользовался такой же лексикой по отношению к своему врагу: «…Супротив милиции он ничего не смог![1696] / Вывели болезного, руки ему — за спину, / И с размаха кинули в черный воронок», — то есть тоже «заперли покрепче».
Всех на роги намотаю и по кочкам разнесу,
И ославлю по всему по белу свету!
Напрашивается параллель с «Мистерией хиппи»: «Кромсать всё, что ваше! Проклинать!», — и с черновым вариантом песни «Был развеселый розовый восход…» (все тексты — 1973): «А мы кромсали вражеский корвет» (С4Т-1-303). А в «Песне самолета-истребителя» (1968) герой вспоминал: «В этом бою мною “юнкере” сбит, — / Я сделал с ним, что хотел».
Кроме того, у строки «И ославлю по всему по белу свету» в рукописи имеется вариант: «И всю правду разнесу по белу свету» (А.Р-14-202), — который напоминает пьесу Шварца «Дракон», где также говорится о тоталитарной власти:
Ланцелот. И весь мир узнает, что вы трус!
Дракон. Откуда?
Кот одним прыжком вылетает за окно. Шипит издали.
Кот. Всем, всем, всё, всё расскажу, старый ящер.
Другая угроза Козла отпущения — «Не один из вас будет землю жрать» -напоминает угрозу лирического героя судьям в песне «Простите Мишку!» (1963): «Говорю — заступитесь! / Повторяю — на поруки! / Если ж вы поскупитесь, / Заявляю: ждите, суки! / Я ж такое вам устрою, я ж такое вам устрою! / Друга Мишку не забуду / И вас в землю всех зарою!». Похожий оборот встретится в «Погоне»: «Я ору волкам: “Побери вас прах!”» (да и в песне «Я был душой дурного общества» герой говорил: «И я, начальник, спал спокойненько / И весь ваш МУР видал в гробу»).
А обещание Козла отпущения: «Все подохнете без прощения!», — несколько лет спустя повторится в «Двух судьбах», о чем мы уже говорили выше: «Чтоб вы сдохли, выпивая, / Две судьбы мои — Кривая / да Нелегкая!». Да и в стихотворении «В лабиринте» автор-повествователь радуется, что «Минотавр с голода сдох», а в черновиках «Штангиста» лирический герой с удовлетворением констатирует сам процесс гибели своего врага: «Сдыхает, неподверженный смертям!» /3; 334/.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Более того, наблюдается повторение сюжета «Сказки о несчастных лесных жителях» (1967), в которой конфликт поэта и власти реализован в форме противостояния «доброго молодца Ивана» и Кащея бессмертного: «На душе тоскливо стало у Тм&т-дурака» = «А орал, дурак, пару песенок» (А.Р-14-200); «Щас, — говорит. — боро-ду-то мигом обстригу!» = «Щас отниму у вас рацион волков» (вариант исполнения[1697] [1698]), «Отниму, — говорит, — у вас рацион волков <…> Всех, — говорит. — на роги намотаю и по кочкам разнесу» (вариант исполнения33); «Так умри ты, сгинь, Кащей!» = «Все подохнете без прощения!». А словосочетание без прощения говорит о непримиримости героя к своим врагам, так же как в «Том, кто раньше с нею был»: «Того, кто раньше с нею был, / Не извиняю!».
Еще одна песня 1967 года, которая содержит удивительные параллели с «Песенкой про Козла отпущения», — это «Песня Саньки», написанная для фильма «Интервенция». Разбирая ее выше, мы показали автобиографичность главной героини, проследив многочисленные связи с другими произведениями (с. 224 — 226).
Повествование в «Песне Саньки», так же как в «Песенке про Козла отпущения», ведется в третьем лице: «У моря, у порта жила-была девчонка» /2; 355/ = «Жил да был Козел — роги длинные. <…> Жил на выпасе, возле озерка» /4; 76/; «А тихая девчонка, хоть петь умела звонко…» = «Блеял песенки всё козлиные. <…> Тихомирно кушал травку и нагуливал бока» (АР-14-200) (кроме того, девчонка «всегда одна сидела», как и мореплаватель-одиночка в одноименной песне 1976 года: «Без компаний в одиночестве играл»; АР-10-132); «…ведь надо бить буржуев» = «И пошли шерстить волчишек в пух и в клочья»; «Их надо бить, заметьте, / На всем на белом свете» = «И ославлю по всему по белу свету».
В обоих случаях «гихий-мирный» персонаж в итоге проявляет свою истинную натуру, круша врагов (или намереваясь это сделать) везде, где только можно.
Отпускать грехи кому — уж это мне решать:
Это я — Козел отпущения!
Здесь интересна трансформация выражения «отпускать грехи», поскольку двумя годами ранее лирический герой сам просил: «Отпустите мне грехи мои тяжкие, / «Хоть родился у реки /ив рубашке я», — а в «Песенке про Козла отпущения» он «жил на выпасе, возле озерка», так же как в «Песне мыши»: «И вдруг — это море около»; в «Песне Саньки»: «У моря, у порта / Живет одна девчонка»; в стихотворении «Про глупцов»: «Вот и берег — дороги конец. / Откатив на обочину бочку, / В ней сидел величайший мудрец — / Мудрецам хорошо в одиночку». При этом лирический герой не только живет у моря, озера или реки, но и действует там: «И однажды как-то на дороге / Рядом с морем — с этим не шути — / Встретил я одну из очень многих…» («Я любил и женщин, и проказы»), «На реке ль на озере / Работал на бульдозере» («Песня Рябого»), «Он ушел на дачный прудик, / Голос вражеский поймал» («Письмо с Канатчиковой дачи»; черновик /5; 472/, «Утоплю тоску в реке» («Камнем грусть висит на мне…»), «Бросаюсь головою в синий омут» («Реальней сновидения и бреда…»), «В прорубь надо да в омут, но сам, а не руки сложа» («Снег скрипел подо мной…»).
И заканчивается «Песенка про Козла отпущения» тем, что главный герой и его соратники по борьбе совершили переворот: «В заповеднике (вот в каком — забыл) / Правит бал Козел не по-прежнему: / Он с волками жил и по-волчьи взвыл, / И рычит теперь по-медвежьему. / А козлятушки-ребятки засучили рукава / И пошли шерстить волчишек в пух и клочья», — отомстив, таким образом, за поражение в песне «У нас вчера с позавчера…», где была обратная ситуация: «И шерстят они нас в пух». Причем пренебрежительная форма волчишек через три года повторится в «Гербарии», где также произойдет революция: «Мы с нашей территории / Клопов сначала выгнали / И паучишек сбросили / За старый книжный шкаф» (вспомним еще характеристику противника героя в шахматной дилогии, в «Сказке о несчастных лесных жителях» и в «Прыгуне в высоту»: «Я его фигурку смерил оком», «Сам Кащей <.. > стал по-своему несчастным старикашкою», «Два двадцать — у плюгавого канадца»).
