— Это печально, — молвил Зу‑Л‑Карнайн.
— Действительно печально. Вот что, аита. Не пытайся самостоятельно справиться с этой проблемой: те, которые прибудут в Ир под видом твоих жрецов, имеют сильного покровителя. Га‑Мавет уже пытался убить одно такое ничтожество и чуть было не поплатился жизнью. Оставь это нам. Завтра вечером я вернусь сюда и буду вместе с тобой ожидать гостей.
Жнец изогнул правую бровь, отчего стал еще красивее, и неожиданно радостно сказал:
— Это даже обещает быть интересным: я давно не принимал человеческий облик.
* * *
К вечеру следующего дня напряжение достигло крайней точки. Император Зу‑Л‑Карнайн полностью оправдывал свое прозвище Лев Пустыни тем, что ходил разъяренный, словно голодный лев, по пустынному левому крылу дворца в ожидании прибытия жрецов.
Придворные и слуги не скрывали своего ликования и не могли понять, отчего вдруг император, который так ожидал своих жрецов, стал мрачен и грозен. Агатияр постоянно наведывался в приемный покой, обходил длинные анфилады комнат, разыскивая кого‑нибудь, кто хотя бы отдаленно напомнил ему прекрасного Тиермеса, но так и возвращался ни с чем к своему милому мальчику.
Милый мальчик, достигший такой степени мощи, что он мог без особых усилий сломать шею быку, постепенно погружался в отчаяние. Донесения, которые они с Агатияром получали от своих резидентов из разных стран, кого угодно могли довести до подобного состояния.
Тише всего было в Аллаэлле, которая только‑только стала приходить в себя после страшного разгрома, причиненного правлением Фалера и Бендигейды. Король Сун III Хеймгольт получил в народе прозвище Благословенного и вовсю старался его оправдать.
В Мерроэ набирал силу придворный маг Аджа Экапад. Его стараниями многие жрецы были высланы за пределы страны; храмы постепенно приходили в запустение, зато были в почете чародеи и колдуны.
В Бали, а следовательно, и в Урукуре, жили в постоянной готовности к войне с Самаэлем, но до Курмы доходили только смутные слухи о войнах, которые вел предводитель варваров где‑то на севере Варда.
В Джералане зрела смута, и Хентей‑хан часто писал своему императору, что не может навести в стране полный порядок. Периодически тагары поднимали восстания, и это уже стало доброй народной традицией, своего рода ежегодным праздником, посвященным светлой памяти хана Богдо Даина Дерхе. Справиться с бунтовщиками можно было только одним способом — учинив резню, а именно этого ни Хентей, ни сам Зу‑Л‑Карнайн делать не хотели.
Аита сердито просмотрел бумаги, кучей наваленные на столе. Среди свитков и пакетов были донесения из Сарагана и Таора, Фарры и Тевера, Эреду и Урукура. И везде одно и то же: смута, неясное брожение умов, огромное количество каких‑то безумных прорицателей и провидцев, проклинающих всех бессмертных скопом и прославляющих грядущего повелителя. Таинственные смерти. Неизвестные болезни. Крохотные войны, на которые бы не стоило вообще обращать внимание, если бы не их удручающее постоянство и жуткая бессмысленность.
Вот именно — бессмысленность. Аита и сам вел войны. Но он был полководцем и всегда знал, чего хотел. А то, что происходило нынче на Варде, не укладывалось у него в голове. В Тевере мелкопоместный дворянин, какой‑то барон, собрал войско человек этак из пятисот и двинулся ни много ни мало на столицу — завоевывать трон. Атаковал дворец. Убил князя. Зу‑Л‑Карнайн много раз перечитывал это донесение, пытаясь понять, что в это время делал сам князь и куда смотрела армия. А барон, заняв княжеский дворец, в тот же день пал от руки своих хмельных соратников. И законный наследник князя Тевера благополучно воцарился на престоле через три дня.
Абсурд! Император скомкал письмо и нервно заходил по кабинету. Заскрипела, открываясь, дверь, и в образовавшуюся щель просунулась голова Агатияра.
— Не появлялся?
— Нет.
— Может, забыл?
— Все может быть. — Зу‑Л‑Карнайн вздохнул тяжко. — Агатияр, мне не хватает Дахака Давараспа и Богдо Даина Дерхе.
Как бы странно ни звучало это признание, старый визирь понял своего повелителя.
— Ты все понимал, правда, Зу?
— Да. Я все понимал. Богдо Даин Дерхе защищал свою страну. Я ее завоевывал. Мы были врагами. Но хотя я мог подкупить его слуг и попытаться отравить своего соперника, я этого не сделал. А он стоял в ущелье, не щадя собственной жизни, но не сбежал, чтобы после пытаться извести меня каким‑нибудь иным способом. Он был прекрасным воином, помнишь? И Дахак Даварасп — мятежник и гордец — тоже был воином. А теперь я кладу в рот кусок хлеба и думаю о том, надежен ли повар, слуга и царедворец. Ты веришь мне, Агатияр?
— Да, мальчик. Я верю. И чувствую, как это страшно, глупо и ненужно. Но это жизнь, а она как огненная река, вступая в воды которой нельзя не рисковать. Можешь сгореть, а можешь выжить… Интересно, где Тиермес?
— Не знаю…
Император хотел было еще поговорить со своим старым другом, но дворец наполнился гомоном и приветственными криками.
— Сдается мне, что приехали наши друзья, — тихо сказал Агатияр. — Пошли встречать.
Император двинулся к дверям. В его глазах застыла обреченность.
* * *
Они стояли позади возницы на огромной белой колеснице, украшенной золотом. Колесница сверкала и искрилась в солнечных лучах, и люди, столпившиеся у дворца, видели в том добрый знак. Возвращение жрецов было для них своего рода символом, залогом светлого грядущего, в которое они понемногу переставали верить. Старые жрецы, известные своей мудростью и добротой, кротко улыбались и махали руками, приветствуя огромную толпу встречающих. Колесница остановилась у самых ступенек террасы, поднимающейся ко дворцу, и на жрецов посыпались цветы. Женщины и дети плакали и кричали, ломая руки, пытаясь прорваться через ряды тхаухудов, которые оцепили дворцовую площадь.
— Тебе не кажется, что наш добрый народ ведет себя несколько странно? — поинтересовался у Агатияра хмурый и настороженный император.
Верные телохранители, окружив его со всех сторон, пристально разглядывали своего повелителя, с трудом понимая, что происходит с ним. Почему он не радуется возвращению своих верных, добрых жрецов, которые рисковали ради него своей жизнью в пустыне Урукура? Самых придирчивых, правда, смущал тот факт, что посланные на поиски жрецов саракои так и пропали без вести. Но большинство молча осуждало императора за его неприветливость и явную холодность.
Оба старика тяжело слезли с колесницы и встали у нижней ступеньки террасы, наступая ногами на свежие, благоухающие цветы.
— Подойди к нам, великий аита, — сказал один из них неожиданно зычным голосом, совсем незнакомым и чужим. — Мы привезли тебе благословение вайделотов и прощение Джоу Лахатала.
Толпа взорвалась приветственными и радостными криками.
— Не ходи, сынок, — сказал Агатияр.
Зу‑Л‑Карнайн ошалело посмотрел на своего визиря. Тот всегда тепло относился к своему повелителю, но так, как сейчас, он к нему еще не обращался.
— Что они мне могут сделать? — спросил император, выразительно кладя ладонь на рукоять своего меча.
— Могут. Они мне очень не нравятся, Зу. Сделай милость старику, не ходи.
Пока они обменивались репликами, стоя у самого парадного входа, впереди всех вельмож и воинов, люди на площади начали заметно волноваться. Будто кто‑то невидимый дирижировал этим странным оркестром.
— Император хочет отказаться от благословения вайделотов! — заорал кто‑то.
— Он хочет рассориться со Змеебогом!!! — крикнули с противоположной стороны.
— Прими благословение, аита! — истошно закричала какая‑то женщина, простирая к императору руки.
Толпу охватывало исступление.
— Император принесет нам горе и смерть!!! Сойди к жрецам!
Зу‑Л‑Карнайн нахмурился. Самым верным было бы отдать тхаухудам приказ очистить площадь и схватить лжежрецов, но, во‑первых, он не мог воевать с собственными подданными, а во‑вторых, он засомневался, что бесконечно преданные ему воины сейчас станут повиноваться. Тихий внутренний голос упрямо твердил, что не все сейчас происходит как обычно, что люди одурманены чем‑то и его солдаты не составляют исключения.
Смертельно побледнел Агатияр. Сжал крепче свой меч император и решительно шагнул вперед, спускаясь по лестнице к застывшим в ожидании жрецам. Все внутри Зу‑Л‑Карнайна сопротивлялось этому поступку, он был уверен, что перед ним стоят чужаки, оборотни. Даже если бы письмо Каэтаны не подоспело ко времени, то и тогда он бы заметил разницу между теми, кто приехал на белой колеснице ко дворцу, выдавая себя за его жрецов, и теми, кто уходил в пустыню в поисках правды, — скромными, добрыми и вовсе не такими надменными и жестокими.
Люди бесновались, кричали все громче, и император начал медленно приближаться к неизвестной опасности, грозившей ему смертью или чем‑то еще более страшным.
