И Гарри почти развернулся и ушёл из этого места, но вдруг осознал, что, вероятно, какая-то часть Альбуса Дамблдора всегда находится в этой комнате, всегда, не важно, где бы ни был он сам. И что, находясь в подобном месте, можно сделать что угодно, потерять что угодно, если это будет значить, что тебе не придётся сражаться вновь.
Один из постаментов привлёк внимание Гарри – фотография на нём не двигалась, не улыбалась и не махала рукой – это была магловская фотография женщины, серьёзно смотревшей в камеру. Её каштановые волосы были заплетены в косы в обычном магловском стиле, какого Гарри не видел ни у одной колдуньи. Рядом с фотографией стоял цилиндр с серебристой жидкостью, но никаких предметов – ни оплавленного кольца, ни сломанной палочки.
Гарри медленно сделал несколько шагов вперёд и остановился перед постаментом.
– Кто она? – спросил он, и собственный голос показался ему незнакомым.
– Её звали Трисия Глассвелл, – ответил Дамблдор, – мать маглорождённой дочери, которую убили Пожиратели Смерти. Она была сыщиком правительства маглов и после смерти дочери передавала информацию от властей маглов в Орден Феникса. Но её предали, и она попала в руки Волдеморта, – голос старого волшебника дрогнул. – Её смерть не была лёгкой, Гарри.
– Она спасла кому-нибудь жизнь? – спросил Гарри.
– Да, – тихо произнёс волшебник, – спасла.
Гарри поднял взор от постамента и взглянул на Дамблдора:
– Стал бы мир лучше, если бы она не сражалась?
– Нет, не стал бы, – устало и печально отозвался Альбус. Он казался ещё более согбенным, как если бы складывался сам в себя. – Вижу, ты до сих пор не понимаешь. Думаю, и не поймёшь, пока сам… Ох, Гарри. Давным давно, когда я был не сильно старше тебя нынешнего, я узнал настоящее лицо насилия и его цену. Давать волю смертельным проклятиям по любой причине – по любой причине, Гарри – дурное дело, порочное по своей природе, ужасное, как темнейший из ритуалов. Насилие, однажды начавшись, нападает на любую жизнь рядом с собой, подобно летифолду. Гарри, я бы… предпочёл, чтобы ты избежал урока, на котором это понял я.
Гарри отвёл взгляд от голубых глаз и уставился в чёрный металл пола. Директор, очевидно, пытался донести до него нечто важное. Но при этом и мысль Гарри не была глупой.
– Жил когда-то магл по имени Махатма Ганди, – начал Гарри, смотря в пол, – который считал, что правительство магловской Британии не должно править его страной. И он отказался сражаться. Он убедил всю свою страну не сражаться. Вместо этого он сказал своим людям идти к британским солдатам и дать убить себя без сопротивления, и когда Британия не смогла больше этого выносить, мы оставили его страну. Когда я читал об этом, я думал, что это прекрасно, я думал, что это превосходит все войны, которые вели с помощью орудий или мечей. Они правда добились своего, это действительно сработало.
Гарри набрал воздуха.
– Но потом я узнал, что во время Второй Мировой Ганди сказал своим людям, что в случае вторжения нацистов они должны придерживаться той же политики мирного сопротивления. Но нацисты просто застрелили бы всех попавшихся на глаза. И, возможно, Уинстон Черчилль всегда чувствовал, что должен быть путь лучше, какой-то умный путь к победе, который не требует причинения боли никому. Но он не смог найти его, и ему пришлось сражаться.
Гарри взглянул на директора, который смотрел на него:
– Уинстон Черчилль – это человек, который пытался убедить Британское правительство не отдавать Чехословакию Гитлеру в обмен на мирное соглашение, убеждал дать немедленный отпор....
– Мне знакомо это имя, Гарри, – отозвался Дамблдор. Губы старого волшебника дернулись вверх. – Хотя честность заставляет меня сказать, что старина Уинстон никогда не был склонен к моральным терзаниям, даже после дюжины рюмок огневиски.
– Смысл в том, – продолжил Гарри, когда пришёл в себя после осознания, с кем он разговаривает, и подавил внезапно вернувшееся ощущение, что он чудовищно обнаглевший невежественный ребёнок, который не имеет права находиться в этой комнате и задавать вопросы Альбусу Дамблдору, – смысл в том, что фраза «насилие – это зло» – не ответ. Она не говорит, когда сражаться, а когда – нет. Это трудный вопрос, но Ганди отказался искать на него ответ. И поэтому я стал меньше уважать его.
– А каков твой ответ, Гарри? – тихо спросил Дамблдор.
– Можно сказать, что никогда нельзя отвечать насилием на насилие, – ответил Гарри. – Что рисковать чьей-то жизнью можно лишь, чтобы спасти ещё больше жизней. Это хорошо звучит. Но проблема в том, что если полицейский видит, как грабитель лезет в чей-то дом, он обязан попытаться его остановить. Даже с учётом того, что грабитель может начать сопротивляться и кто-нибудь может пострадать или даже погибнуть. Даже с учётом того, что грабитель, возможно, пытался украсть лишь драгоценности, которые всего только вещи. Потому что, если никто не будет осложнять жизнь грабителям, то грабителей будет всё больше и больше. И даже если они будут воровать всего лишь вещи, то… основа общества… – Гарри сбился. В этой комнате его мысли оказались не столь упорядочены, как ему обычно представлялось. Ведь должно быть какое-то прекрасное логичное объяснение на языке теории игр, он должен его хотя бы увидеть… Но оно ускользало от него. Ястребы и голуби…
– Разве вы не понимаете? Если злодеи готовы прибегнуть к насилию для получения желаемого, а добрые люди всегда будут уступать, поскольку насилие слишком ужасно, чтобы его применять, то это – это не то общество, в котором стоит жить, директор! Неужели вы не осознаёте, что хулиганы делают с Хогвартсом, и более всего с факультетом Слизерина?
– Война слишком ужасна, чтобы так рисковать, – ответил старый волшебник, – и всё же она грядёт. Волдеморт возвращается. Чёрные фигуры собираются. Северус – одна из важнейших наших фигур в этой войне. Но наш злобный профессор зельеварения должен внешне, как говорится, соответствовать своей роли. Если за это можно заплатить чувствами детей, всего лишь их чувствами, Гарри, – голос старого волшебника был очень тих, – то нужно быть чудовищно невежественным в военных делах, чтобы счесть это плохой сделкой. Это не сложный выбор, Гарри. Сложный – выглядит вот так.
Волшебник никуда не показывал. Он просто стоял на месте посреди постаментов.
– Вам нельзя быть директором, – выдавил Гарри сквозь жжение в горле. – Мне очень, очень жаль, но нельзя пытаться быть школьным директором и одновременно вести войну. Хогвартс не должен быть частью всего этого.
– Дети выживут, – устало прикрыл глаза волшебник. – Они бы не пережили Волдеморта. Не интересовался ли ты, Гарри, почему дети в Хогвартсе редко говорят о своих родителях? Потому что всегда, в пределах слышимости, есть кто-нибудь, потерявший мать или отца, или обоих. Вот что оставил Волдеморт в прошлый раз. Ничто не стоит того, чтобы такая война началась снова хотя бы на день раньше чем должно или длилась на день дольше чем должно.
В этот раз старый волшебник повёл рукой, как будто указывая на все сломанные палочки:
– Мы сражались не потому, что так было правильно! Мы сражались, когда было необходимо, когда не оставалось иного выхода. Таким был наш ответ.
– Вы поэтому ждали так долго, прежде чем сразиться с Гриндевальдом? – выпалил Гарри, прежде чем успел подумать.
Время замедлилось. Голубые глаза рассматривали его.
– С кем ты разговаривал, Гарри? – спросил старый волшебник. – Нет, не отвечай. Я уже понял.
Дамблдор вздохнул:
– Многие задавали мне этот вопрос, и всегда я уводил разговор в сторону. Однако в своё время ты должен будешь узнать всю правду. Поклянёшься ли ты никогда не обсуждать это с другими, пока я не дам согласия?
Гарри хотелось бы получить разрешение рассказать Драко, но…
– Клянусь.
– Гриндевальд владел древним и ужасным устройством. И пока это устройство было у него, я не мог сломить его защиту. Я не мог победить в нашей дуэли, наш поединок длился много часов, и в итоге Гриндевальд пал от истощения сил. И я бы умер после этого, если бы не Фоукс. Но пока его союзники-маглы приносили кровавые жертвоприношения, поддерживая его силы, Гриндевальд бы не пал. Никто не должен знать о том зловещем устройстве, принадлежавшем Гриндевальду. Никто не должен подозревать о нём, не должно быть ни единого намёка, и больше я тебе сейчас ничего не скажу. Вот так, Гарри. Никакой морали, никакой мудрости. Вот, что тогда произошло.
Гарри медленно кивнул. Это не было совершенно невероятным по стандартам магии…
– А затем, – ещё тише продолжил Дамблдор, словно разговаривая с самим собой, – поскольку победил его именно я, когда я сказал, что он не должен умереть, все повиновались мне, хотя его крови требовали тысячи. И был он заключён в Нурменгарде, тюрьме, построенной им самим, и пребывает там по сей день. Я не собирался убивать Гриндевальда на той дуэли, Гарри. Понимаешь, однажды, давным-давно, я уже пробовал убить его, и это… это было… это оказалось… ошибкой, Гарри…
