и Мэри, словно единое целое, изгибались и крутились на носках, спускаясь по спиральной лестнице. Позади шел я со своим и ее багажом.
И снова мистер Брюер вихрем вылетел из спальни.
— Бабс! Что все это значит?
Ответ Роберта отцу — я думаю об этом каждый раз, когда заполняю анкету соискателя работы — мог бы быть и не таким отважным. Не будь эти слова произнесены, отношение мистера Брюера ко мне с годами могло бы смягчиться. Но теперь, когда я пишу его имя последним в ряду моих работодателей, то всегда немного смазываю его подушечкой большого пальца в надежде, что потенциальный наниматель удовлетворится моей честной улыбкой.
— Это значит, сэр, — сказал Роберт, — что вам следовало бы поблагодарить моих друзей за то, что они воскресили меня из мертвых.
Обманщики
© Перевод. А. Криволапов, 2020
Жизнь была добра к Дарлингу Стедману. Он водил новенький «Кадиллак» цвета вареного лобстера. А к заднему бамперу «Кадиллака» крепилось сцепное устройство, при помощи которого Стедман перемещал свой серебряный дом на колесах весной на Кейп-Код, а осенью во Флориду. Стедман был художником — писал картины, хотя художника он не слишком напоминал. Своими профессиональными приемами он частью походил на стопроцентного бизнесмена, делового человека, который понимает, что такое платить по счетам, человека из народа, полагающего, что художники по большей части — глупые мечтатели, а искусство в основном представляет собой сущую чепуху. Стедман приближался к шестидесятилетию и внешностью напоминал Джорджа Вашингтона.
Вывеска над его мастерской в квартале художников городка Семинол-Хайлендс, штат Флорида, говорила сама за себя: «Дарлинг Стедман — искусство без дураков».
Он расположил свою мастерскую в самом логове соперничающих друг с другом художников-абстракционистов. Ловкий ход, поскольку большую часть туристов абстракционисты сердили и раздражали, и тут посреди разноцветной невнятицы зеваки вдруг натыкались на Стедмана и его работы. Картины Стедмана были очаровательны, как почтовые открытки, а сам художник казался старым приятелем из родных мест.
— Я — оазис, — любил говаривать он.
Каждый вечер Стедман выставлял мольберт прямо перед входом в мастерскую и демонстрировал свое мастерство. Он работал примерно час под внимательными взглядами зевак, затем ставил точку, помещая картину в золоченую рамку. Толпа понимала, что действо закончилось, и разражалась аплодисментами. Шум уже не мог испортить шедевр, потому что шедевр был завершен.
Стоимость шедевра указывалась на карточке, прикрепленной к рамке: «60 долларов вместе с рамкой. Спрашивайте о наших специальных условиях». Слово «наших» на карточке означало, что речь идет о Стедмане и его жене Корнелии.
Корнелия не слишком разбиралась в искусстве, однако была уверена, что ее муж — второй Леонардо да Винчи. Впрочем, так считала не только Корнелия.
— Богом клянусь, — однажды вечером проговорила потрясенная женщина из толпы зевак, — когда вы рисовали эти березы, вы и впрямь будто березовую краску взяли — будто любой может такую краску взять, и вот вам березовая кора. И с облаками так же: будто это облачная краска такая, что любой возьми да и нарисуй не глядя!
Стедман игриво протянул ей мольберт и кисть.
— Прошу, мадам.
Он безмятежно улыбнулся, но улыбка была дежурной — просто чтобы не сорвать представление. Все было вовсе не безмятежно. Сегодня, отправляясь на ежевечернюю демонстрацию своего мастерства, Стедман оставил жену в слезах. Он не сомневался, что Корнелия и сейчас еще рыдает в трейлере — рыдает над вечерней газетой. В этой газете художественный критик назвал Стедмана многокрасочным обманщиком.
— Святые угодники, нет! — воскликнула женщина, которой Стедман предложил мольберт и кисть. — У меня даже пустое место не получится на себя похожим. — Она отшатнулась, спрятав руки за спину.
И тут на сцене появилась Корнелия. Бледная и дрожащая, она вышла из мастерской и встала рядом с мужем.
— Я хочу кое-что сказать всем этим людям, — заявила она.
Все эти люди раньше не встречали Корнелию, однако она мгновенно заставила их понять, что собой представляет. Испуганная, робкая и застенчивая, она никогда раньше не обращалась к толпе. Было совершенно ясно, что только катаклизм невиданной силы мог развязать ей язык. Корнелия Стедман внезапно стала олицетворением всех милых, тихих, преданных и смущенных домохозяек всех времен и народов.
Стедман лишился дара речи. Ничего подобного он не ожидал.
— Через десять дней, — дрожащим голосом проговорила Корнелия, — моему мужу исполнится шестьдесят. И я все думаю, как долго нам еще придется ждать, когда мир в конце концов очнется и признает его одним из величайших живописцев, когда-либо живших на свете. — Она прикусила губу, пытаясь сдержать слезы. — Один чванливый болван-критик написал в сегодняшней газете, будто мой муж обманщик. — Слезы хлынули из ее глаз. — Чудесный подарок на шестидесятилетие человеку, который всю свою жизнь посвятил искусству!
Собственные слова настолько потрясли Корнелию, что она едва собралась с силами, чтобы продолжить.
— Мой муж, — в конце концов произнесла она, — представил десять чудесных работ на ежегодную выставку так называемой Ассоциации искусств Семинол-Хайлендс, и все они до единой были отвергнуты.
Корнелия указала пальцем на картину в витрине другой мастерской, расположенной через дорогу прямо напротив. Ее губы шевелились. Она пыталась сказать что-то о картине — громадной ужасающей абстракции, но не смогла издать ни единого осмысленного звука.
Речь Корнелии была окончена. Стедман нежно препроводил ее в мастерскую и прикрыл дверь. Он поцеловал жену, смешал ей коктейль. Стедман чувствовал себя не слишком уютно, поскольку прекрасно знал, что он действительно обманщик. Знал, что его картины ужасны, знал, что такое хорошая живопись и что такое хороший живописец. Вот только почему-то так и не удосужился поделиться этим знанием с женой.
Высокое мнение Корнелии о его таланте хотя и демонстрировало ее ужасный вкус, было самым ценным сокровищем Стедмана. Прикончив напиток, Корнелия смогла наконец закончить и речь.
— Все твои чудесные работы отвергнуты, — проговорила она. Затем ткнула в картину через дорогу, и рука ее была тверда и неподвижна. — А эта мазня взяла первую премию!
— Ну-ну, малышка, — сказал Стедман. — Что ни делается, все к лучшему, а лучшего у нас хватает.
Картина через дорогу была невероятным творением, мощным и искренним — и Стедман знал это, чувствовал всем естеством.
— Малышка, в живописи существуют самые разные направления, — сказал он. — Некоторым людям нравится одно, а некоторым совсем другое, так устроен мир.
Корнелия не отводила взгляда от картины напротив.
—
