— Вы знаете, — сказал он, — песню про «ТУ сто четыре»?
— Нет, — сказала она и сделала вид, что удивилась его вопросу.
Он склонился к ней и запел:
«Ту сто четыре» самый лучший самолет,«Ту сто четыре» самый надежный самолет...
Он пел медленно, грустно, на мотив известного похоронного марша, и молодая женщина стала смеяться так, что даже стюардесса приостановила свой размеренный бег по самолету.
«Порядок, — подумал он. — А если ей еще рассказать, что я корреспондент радио?»
— Где мы летим? — спросила молодая женщина, кончив смеяться.
— Над морем Охотников.
Именно над морем Охотников, а не над Охотским морем. Так говорили моряки.
— А может, над Курилами?
— Можно и над Курилами, над Северными и Южными, над Сахалином, над всем что хотите. Отсюда все видно.
— Посмотрите, как красиво, — сказала молодая женщина.
Он придвинулся к ней и взглянул в окно иллюминатора.
Ослепительное солнце повисло на призрачном голубом небе. Далеко внизу сияли поля белоснежных облаков. Казалось, кто-то укрыл землю плотным покрывалом стерильно чистой ваты. Впрочем, сравнение с ватой, подумал он, может, и неточно. Ледники? Снега? В общем, какое-то волшебное царство голубого, белого и солнечного.
— Да, — сказал он, — очень красиво.
1963ТИГР ПЕРЕХОДИТ ДОРОГУ
Теперь он стал начальником отдела, приказ подписан, все, точка, и что бы они там еще ни чирикали, приказ подписан, а если подписан, значит, это все давно согласовано и утверждено. Завтра он впервые не торопясь пройдет в кабинет, в тот кабинет, и скажет Танечке, чтобы она никого не пускала, а потом нажмет кнопку звонка и будет по очереди вызывать Тимошкина, Топоркова и всех прочих отдельских интеллектуалов. «Ну, — скажет он, пристально глядя на каждого, — какие предложения, что вы там задумали?» И сотрудники будут нервно подергивать плечами и отводить глаза. И не потому, что они в чем-то уже успели провиниться. И не потому, что он стал начальником. Просто у него тяжелый взгляд, его трудно выдержать, это он сам знает. Даже в метро, если он на кого-нибудь посмотрит, человек отворачивается. Это еще со школы, с детской игры в гляделки. Он и тогда был чемпионом. Даже Эдик Иванов — и тот смог продержаться всего две минуты.
Он усмехнулся. Так, воспоминания, шалости. А взгляд остался. Жена утверждает, что у него глаза как у дьявола. «Я поэтому и боюсь тебя обманывать», — говорит она. Льстит, конечно. Льстит, потому что любит, а может, действительно? К черту, все, точка, приказ подписан, конечно, не ради его прекрасных глаз, он вообще хороший работник, плюс прежние заслуги, плюс железные нервы. Но все-таки начальник не должен быть размазней. Начальника должны бояться.
Он стоял перед клеткой, в дальнем углу которой спал один тигр, а другой тигр мягко, как кошка, но упрямо, как маятник, ходил от одной стенки к другой.
Вот то же, подумал он, хозяин, тигр, когда выходит из логова, все живое перед ним трясется, впрочем, смешно, конечно, но интересно проверить.
Он сосредоточился и стал следить за тигром. Их глаза встретились, но тигр пока еще ничего не почувствовал, не понял, скользнул пустым взглядом, прошел.
Так повторялось несколько раз. От напряжения он уже не видел зверя — мелькал полосатый черно-желтый шарф. Но вот появились глаза. Тигр остановился. Теперь они смотрели друг на друга.
«Я сильнее тебя, — гипнотизировал его человек, — ты глупая большая безвольная кошка, я могу делать с тобой все что угодно, я всемогущ».
Тигр зажмурился, зевнул и возобновил маятниковое движение.
Тогда он опустил веки и усмехнулся. Ну, доволен? Можно будет мимоходом сообщить жене, так небрежно, на юморе, что, дескать, даже тигр не выдерживает его взгляд.
Он посмотрел на часы. Ну, ладно, хватит заниматься ерундой. Погулял, развеялся, подышал кислородом, порядок. Время идти обедать. А завтра ты другой, и что бы они там ни чирикали, точка, приказ подписан. Ладно, хватит, завтра все серьезно, завтра работа.
Кстати, он действительно не лишен чувства юмора и понимает, что думал тигр, когда он уставился на зверя. «Дескать, тренируйся, крошка, показывай власть, изгиляйся, я же в клетке, за железными прутьями. Вот попадись ты мне в джунглях, на рассвете. Я бы тогда заглянул в твои черные очи». Вот так, наверно, думал тигр. Если он вообще способен думать.
Спустились сумерки, и в зоопарке стало тихо, и только откуда-то со стороны доносились резкие отрывистые шумы. С наступлением темноты все звери ложились спать, только тигр все ходил, ступая мягко, как кошка, но упорно, как маятник, от стены к стене.
Днем все было в порядке, днем все было привычно и согласно режиму. Сначала служители убирали клетку, потом приносили еду. Потом приводили людей, приводили специально для него (ну, конечно, не только для него одного, манией величия, слава Богу, он не страдал). Люди своими глупыми, лишенными всякой шерсти лицами развлекали обитателей зоопарка, развлекали честно, стараясь громким разговором, смехом, воплями привлечь к себе внимание. Если им это не удавалось, они отходили грустными и разочарованными. Зато когда он показывал, что, дескать, заметил людей, восторгу их, особенно маленьких, не было предела. Иногда они пытались установить более близкий контакт, просовывали сквозь прутья палки и ветки. Но этих быстро отгоняли служители. За людьми строго следили и не разрешали резвиться. Бедные, что они получали за свое дежурство около клеток? Перепадал ли им кусок мяса или хотя бы мозговая косточка? Иногда среди людей попадались комики вроде сегодняшнего идиота, который уставился на него и замер. Тигру тогда стало так смешно, что он даже зажмурился. Нет, днем было интересно, и время летело незаметно.
Но эти долгие тоскливые вечера! Почему-то приходило меланхолическое настроение, и мелькали смутные воспоминания чего-то непережитого, неясного, непонятного. Мечта о другой жизни? Но какой? Однажды в соседнюю клетку поселили какого-то ободранного новичка, так этот придурок все время бормотал о каких-то джунглях, где живому тигру надо целые дни бегать, искать пищу и где никто тигра не охраняет, никто его не развлекает, не заботится о нем, не показывает новых людей. Когда он слушал этот детский лепет, так у него даже шерсть становилась дыбом. Случаются же такие ужасы на свете!
Тигр понимал, что ему дико повезло — с самого рождения на всем готовом, жизнь без всяких забот, — и не хотел ничего другого. Вот разве что вечером... И то немного, ну хотя бы пройтись по аллеям, посмотреть на соседей. Вряд ли бы кто-нибудь его стал обижать. Он же никому зла не делал. А может, еще раз посетить город? Городом люди называли все то, что окружало зоопарк. Клетки, в которых жили люди, назывались домами, а аллеи между домами — улицами. Тигра один раз возили по городу. Правда, тогда впечатление о городе сложилось самое отвратительное. Шум! Суета! И запах! Точнее, просто воняло чем-то неестественным и противным. И потом эти стада ревущих, фырчащих животных, которые носились друг за другом по аллеям. Кстати, на одном из них везли и самого тигра. Ничего, зверь вел себя мирно и не тронул тигра, хотя тигр взгромоздился ему на спину. Поэтому тигр надеялся, что если он будет осторожен, то его эти звери не тронут. А в город тигру хотелось. Может, все-таки ему повезет, и он отыщет уголок поукромнее, где не будет так скверно пахнуть и удастся спокойно попрыгать. Слишком уж скучны и однообразны вечера в зоопарке.
Он взглянул в угол. Вот ОНА, его законная. Дрыхла целый день и опять дремлет! Что и говорить, его семейной жизни не позавидуешь. Он достался первой же попавшейся тигрице, которая была гораздо старше его, ленива, нелюбопытна и очень редко к себе подпускала. То и дело она ставила ему в пример какого-то Багира, с которым жила до него. И может, у нее был не только Багир. Тигрицы, они коварны, никогда не узнаешь, о чем они думают. И детей она не хотела. Дескать, и так тесно. А завести тигрят было бы неплохо. Он бы играл с малышами.
Он еще раз взглянул в угол. Конечно, одним глазом она наблюдает за ним. Знает, что он скоро будет топтаться около нее и робко повизгивать.
Впрочем, ее можно понять. Когда нет других интересов, единственное развлечение — показывать свою власть над ближним.
Он отвернулся и вдруг неожиданно ударил лапой по дверце. Ударил просто так, от досады на самого себя, оттого, что ему никогда не хватало силы воли хоть однажды показать характер и демонстративно пойти в свой холостяцкий угол, ни разу не взглянув на тигрицу. Но тут что-то треснуло, и дверца распахнулась.
Обычно дверца никогда не открывалась. Служители тщательно ее запирали. Иначе в клетку мог проникнуть кто-нибудь посторонний, унести мясо, разворошить соломенную подстилку или, что еще хуже, пристать к тигрице со всякими глупостями.
