Вдалеке мы заметили крупных, незнакомых нам животных, не похожих на домашних, вероятнее всего диких.
Поскольку следы осла затерялись где-то здесь, я предположил, что он присоединился к стаду животных. Чтобы проверить эту догадку, а потом уже действовать по обстоятельствам, нужно было подойти к животным поближе. Миновав бамбуковую чащу, мы обошли мелкий кустарник и… о ужас!!! В сорока шагах увидели буйволов… Их было немного, но вид они имели отталкивающий и угрожающий. Расправиться с нами им ничего не стоило.
Мы с Жаком словно окаменели. От страха я забыл даже взвести курок двустволки. К счастью, собаки где-то заплутали, а буйволы нами явно не заинтересовались: лежали и таращили глаза в нашу сторону, иногда нехотя поднимались, явно не намереваясь ни нападать, ни обороняться.
Такое стечение обстоятельств, вероятно, спасло нам жизнь. Мы привели ружья в боевую готовность и стали медленно, по возможности неслышно, пятиться. Не хотелось без нужды вступать в борьбу с этакими великанами. Но тут некстати появились Турок и Билли. Буйволы их тотчас заприметили и заревели так, что у нас волосы встали дыбом. Гигантские животные били копытами землю, метались, бодались. Я подумал: и мы, и собаки, которых буйволы приняли, по всей видимости, за шакалов или за волков, будем растоптаны в считанные минуты. Но собаки оказались не робкого десятка, они бесстрашно ринулись в бой, первыми пошли в атаку и схватили, как всегда, за уши молодого буйволенка, находившегося неподалеку, и поволокли его к нам.
Дело принимало серьезный оборот. Как можно было оставить наших храбрецов на произвол судьбы, на растерзание пришедших в ярость буйволов?! Мы приняли бой, хотя и с минимальными шансами на успех. Спасение было лишь в одном — животные испугаются выстрелов и обратятся в бегство. Дрожащими руками мы спустили курки и вздохнули с облегчением: огонь и дым от выстрелов привели страшил в замешательство, они остановились, словно громом пораженные, а потом пустились наутек. Но одна буйволица, скорее всего мать искусанного собаками буйволенка, раненная выстрелом, обезумев от боли, впала в такое неистовство, что не только не собиралась бежать, а, наоборот, набросилась как бешеная на догов, и, разумеется, им бы несдобровать, если бы не мой вторичный выстрел. Буйволица тяжело пала на землю, и я пристрелил ее из пистолета, чтобы не мучилась.
Только теперь мы пришли в себя, хотя потрясение от пережитого не отпускало: ведь всего несколько минут отделяли нас от смерти. И какой смерти! Не приведи Господь! Но времени на слезные излияния не имелось, нужно было действовать. Прежде всего помочь буйволенку. Сдерживаемый двумя собаками, он старался вырваться, люто бил копытами, мог нечаянно поранить и себя, и собак. Но тут Жак вспомнил вдруг о болас и ловким движением спутал задние ноги барахтающегося смельчака. Тот упал, а мы, подбежав, стреножили его веревкой и отогнали собак. Буйвол был полностью в нашей власти, и Жак уже предвкушал, как представит матушке и братьям пленника. Но на этом дело не закончилось. Во-первых, буйволенка не так-то легко было сдвинуть с места, а во-вторых, хотя он и лежал у наших ног беззащитный, глаза его полыхали ненавистью и стремлением к воле. Одним словом, были все основания обращаться с ним осторожней. Я раздумывал, что бы такое предпринять? И неожиданно вспомнил об одном способе приручения животных, достаточно, впрочем, суровом, бытующем, кажется, в Италии: прикрепил к дереву веревку, которой был стреножен буйвол, и дал команду собакам снова держать его за уши; потом прорезал перегородки в ноздрях острым, хорошо отточенным ножом и протащил в отверстие тонкую веревку, которой намеревался позже воспользоваться вместо поводка. Операция удалась на славу, и животное, казалось, присмирело после сильного кровотечения и болей, причиняемых веревкой при резком движении. Буйволенок, разумеется, пытался не раз и не два избавиться от унизительного рабства, но каждый рывок веревки в истерзанных ноздрях заставлял его образумиться. Кроме того, собаки стояли рядом, рычали и лаяли, если он начинал метаться. Пришлось идти на эти меры, поскольку приручить норовистое животное не так-то просто.
Затем настало время заняться убитой буйволицей. Нужно было разделать тушу. Но как? Без необходимого опыта, без нужных инструментов! Пришлось ограничиться лишь вырезкой и языком; я засыпал их солью и положил сушиться на солнце. Остальное бросил собакам на съедение.
Закончив эту необычную работу, мы собрались в обратную дорогу, но на подходе к скалам увидели бегущего наперерез шакала; он хотел, очевидно, спрятаться в своей пещерной норе, но доги опередили его и после ожесточенной борьбы разорвали на части. Поскольку это была самка, в норе могли находиться детеныши. Жак хотел установить это немедленно, но ведь в пещере мог быть и самец! Выстрелив несколько раз из пистолета в нору и не услышав никаких подозрительных звуков в ответ, я разрешил Жаку действовать лишь после того, как за мальчишкой полезли любопытные доги. Они вмиг обнаружили выводок малышей-шакалят; одного из них Жаку удалось спасти. Он был величиной с котенка, явно десяти или двенадцати дней от роду, так как не мог еще по-настоящему раскрывать глаза. Шерстка у него была необыкновенно красивая, золотисто-желтоватого цвета. Жак попросил взять его с собой и обещал заботиться о малыше. Возражений с моей стороны не последовало. Ведь нужно было как-то поощрить сына за проявленную храбрость. Кроме того, я надеялся, что шакаленка удастся приручить и выучить охоте.
На обратном пути мы благополучно переправились через ручей и к вечеру, как и обещали, прибыли к месту назначения, где были встречены с большой радостью. Мальчики окружили буйволенка и шакаленка, рассматривали их, восхищались. Вопросы сыпались горохом. Жак не заставил себя долго упрашивать и рассказал о наших приключениях, конечно, как всегда, не без некоторого преувеличения. Но, надо отдать ему должное, рассказчик он был замечательный, так что до вечера только его и слушали.
Лишь во время ужина мне удалось узнать, чем занималось наше семейство, пока мы странствовали, и какие работы выполнены. Выяснилось, что недостатка в прилежании и предприимчивости никто не испытывал. Для ночи был собран хворост и дрова, приготовлены новые факелы; на мысе Обманутой Надежды, поднимаясь на Вышку, Фриц достал из гнезда красивого птенца хищной птицы. Он показал мне его, держа на кулаке. Хотя перья не получили еще настоящую окраску, я почти с уверенностью сказал, что птенец не принадлежит ни к одному из известных в Европе видов орлов, скорее всего это так называемый малабарский орел.[31] Включить его в наше общество следовало без всяких оговорок: во-первых, он был необыкновенно красив, а во-вторых, из него мог вырасти настоящий охотник. Поскольку орленок был диковат и пуглив, Фриц завязал ему глаза и обмотал веревкой ноги.
Когда Фриц снял повязку, пленник повел себя необычайно свирепо и своим грозным видом обратил в бегство всю домашнюю птицу. Фриц растерялся, не зная, как усмирить хищника, и был готов убить его. Но выручил Эрнст, внимательно наблюдавший за происходящим.
— Фриц, — закричал он, — дай мне твоего сорванца, я перевоспитаю его, обучу приличным манерам; обещаю, он станет паинькой, ручным и послушным, подобно нашим курочкам-квочкам!
— Нет уж, — не согласился Фриц, — птица моя, и я не собираюсь ее дарить. Лучше подскажи, как ее укротить! Не скажешь, значит, ты злой завистник!
— Тихо, дети, тихо! — пытался утихомирить я братьев. — Дорогой Фриц, Эрнст просит тебя отдать ему птицу, потому что ты не в состоянии с ней справиться и даже хотел убить ее; ты решил оставить птицу у себя и просишь брата о помощи, но, вместо того чтобы обещать вознаграждение, осмеливаешься грозить ему и обвинять в зависти и злобе. Нехорошо получается!
— Ты прав, отец! — пристыженно ответил Фриц. — Я отдам ему обезьяну, если он захочет. Но орел — героическая птица, и я сохраню его для себя! Согласен, Эрнст?
— Вполне, — сказал Эрнст, — героизм не для меня. Вот стать хорошим ученым — другое дело! Тогда я опишу твои доблестные деяния, твои рыцарские походы с орлом.
— Так и будет, увидишь! — пообещал Фриц. — Но сначала помоги приручить орленка или, по крайней мере, утихомирь его.
— Полной гарантии дать не могу, — ответил Эрнст, — но, полагаю, ты можешь поступить точно так, как поступают жители Карибского моря с попугаями. Карибы задувают им в клюв табачный дым до тех пор, пока у них не закружится голова; они как бы одурманивают их, и буйство постепенно проходит.
Фриц недоверчиво засмеялся, но Эрнст не обратил на это внимания. Он попросил Фрица снова прикрыть птице глаза, достал трубку и табак из офицерского сундука; затем сам снял повязку с глаз хищника, встал на определенном расстоянии и начал вдувать клубы дыма прямо в клюв орленка. Узник стал спокойнее, опустился подле Эрнста, как будто его усыпили. Тогда ему накрыли голову платком. Сгорая от стыда, Фриц передал брату обезьянку и позже уже сам продолжал окуривать птенца. С каждым днем орленок становился податливее и постепенно привык к нашему окружению.
