Длинный узкий конверт. Письмо напечатано на машинке. Инженеры транспортных организаций Крыма хотят коренным образом разрешить проблему перевозок в летний сезон многих тысяч курортников. Здесь не обойтись без правительственной помощи. Они об этом и просят депутата. Он откладывает это письмо в папку, хранящую документы для срочного доклада в Совнарком.
Открытка. В ней несколько слов благодарности. Летчик запаса просил помочь устроиться в кадровую авиацию. Очень хотелось летать. Депутат помог.
Узорчатый, весело раскрашенный конверт. Это из богатого крымского колхоза, в котором летчик выступал в дни избирательной кампании. Тамошний колхозник выдает дочь замуж, зовет Супруна на свадьбу и просит сообщить день приезда, чтобы за ним выслать на станцию лошадей. Летчик посылает молодым поздравительную телеграмму и сообщает, что недостаток времени не позволяет ему приехать.
Потом его внимание привлекает детский почерк. Листок исписан с соблюдением всех правил чистописания. Двенадцатилетняя пионерка Лида пишет, что у нее «одна мечта — скорее вырасти и стать летчиком», а ее девятилетняя сестра Галя приписывает снизу: «А я хочу быть парашютисткой, и мы вместе будем бить фашистов». Летчик отвечает им, что прежде всего нужно хорошо учиться, без знаний очень трудно стать летчиком.
Плотный пакет с надписью: «Может вскрыть только исключительно лично сам тов. Супрун С. П.».
Счетовод управления по борьбе с оползнями пишет на семи мелко исписанных листах, что «настоящим знакомлю вас с получением прибавочной энергии, не теряя время и путь». Изобретатель-счетовод предлагает новый вариант «вечного двигателя». Он утверждает, что «по его принципу мы можем перемещать груз на обыкновенных ремнях по безвоздушному пространству, не считаясь с воздушными ямами». «Я желаю, — пишет изобретатель в заключение, — чтобы человеческий род был возможно скорее освобожден от гнусных рабских оков».
Супрун откладывает в сторону это письмо: оно немного подождет ответа.
Узкая бумажная полоска. Телеграмма. Старый учитель благодарит за поздравление и подарки ко дню пятидесятилетия своей педагогической работы.
Адрес на одном из конвертов написан знакомым почерком. Это от Левки, от товарища его, Супруна, младшего брата. Левка мечтал попасть в летную школу, но его по молодости лет не принимали. Он долго обивал пороги разных учреждений, говорил там басовитым тоном, раньше времени начал бриться, чтобы скорее борода росла, но все это не помогало. Тогда он обратился к депутату «по знакомству». Тот, вняв его мольбам и горячему желанию, помог. Теперь Левка делает в авиации успехи. Супрун вскрывает конверт, читает письмо и с каждой прочитанной строчкой все больше хмурится. Левка безудержно хвастает. Он овладел всего пятью-шестью машинами, и теперь море ему кажется по колено. Ему уже все нипочем. Он восхищается новым истребителем, а свою учебную машину называет не иначе, как телегой. Супрун вскипает. Он всердцах пишет Левке сердитое письмо, называет его зазнайкой и советует опомниться, пока не поздно. «Кроме того, надо уважать машину, которая тебя впервые подняла в воздух», заканчивает он и делает такой росчерк, что в конце его возникает большая синяя клякса.
Летчик встает, чтобы размяться. Часы показывают далеко за полночь. Он берет папиросу из наполовину уже опустевшей коробки. Курит, большими шагами ходит по комнате, что-то обдумывает. Немного погодя он снова садится за стол и достает из отдельного ящика начатое им еще несколько дней назад письмо наркому.
Это горячее, идущее от самого сердца письмо. Супрун подробно излагает свои соображения о работе летчика-испытателя.
«Военный летчик-испытатель, — пишет он, — должен быть прежде всего хорошим воздушным бойцом, ему крайне желательна боевая практика, боевой опыт, — тогда он сможет более полно оценивать качества испытуемых машин и вносить в эту работу много нового и ценного».
Далее он пишет, что безуспешно прошел уже несколько инстанций, прося направить его вместе с группой летчиков-испытателей на ту нашу границу, где хитрый и подлый враг частенько пытается прощупать силу Советского Союза. «Как депутат, я не могу остановиться на полпути, так как это дело государственной важности». Он надписывает адрес, первые два слова которого: «Москва, Кремль…»
…Алеет бледно-серый горизонт на востоке, и свет настольной лампы незаметно блекнет. С аэродрома доносятся первые хлопки запускаемых моторов. Это труженики авиации, механики и мотористы, спозаранку готовят машины.
Летчик собирается лечь спать, но его привлекает конверт, на одном углу которого нарисовано пронзенное стрелой сердце, а на другом — воркующие голубки. Летчик открывает письмо и улыбается, читая первые же строки. Пишет одна молодая избирательница. Вначале она восхищается его успехами, а затем перечисляет свои: «Степан Павлович, напишу несколько слов о себе. На транспорт я поступила в 1935 году, работала оператором, и за хорошую работу начальник станции выдвинул меня, и в настоящее время я работаю дежурным по станции. Теперь я руковожу движением поездов и тысячами человеческих жертв. Степан Павлович! Напишите хотя пару слов мне о себе, я с большой радостью и любовью прочту те строчки, которые вы напишете мне. С приветом и воздушным поцелуем…»
— Зарапортовалась! — хохочет Супрун. — Жертвами руководит! — Гасит лампу и ложиться спать.
Москва — Севастополь — Москва
Скрипач-виртуоз может извлечь и из обычной скрипки такие звуки, которые недоступны для других, даже хороших музыкантов.
Так и летчик Петр Стефановский умел из серийной машины выжимать наибольшие скорости.
Что касается штурмана Петра Никитина, то он очень удачно применял в воздухе известное в геометрии положение, что прямая есть кратчайшее расстояние между двумя точками.
Совместно испытывая машины, Стефановский и Никитин помогали друг другу. Один прокладывал кратчайший маршрут, другой с наибольшей скоростью преодолевал его. К воздушным гонкам по маршруту Москва — Севастополь — Москва они пришли подготовленными и уверенными в своих силах. День состязания был назначен задолго до вылета.
Участники готовились к нему по-разному. Но один и тот же вопрос одинаково волновал всех: погода. Она действовала по своим, пока еще не зависящим от людей законам.
Случилось так, что назначенный день — 24 июля 1937 года — скорее походил на осенний, чем на летний. С запада надвигался циклон, грозовые тучи то и дело разражались дождем. На больших участках предстоящего пути дули сильные встречные ветры.
Еще стояла предрассветная темь. Вдали мерцали шлюзовые огни канала Москва-Волга, но на Тушинском аэродроме уже кипела работа.
Старт был назначен на заре, чтобы летчики в тот же день могли вернуться в Москву.
Девятнадцать разноцветных спортивных машин, одно- и двухместных, вытянулись в линию. Они чем-то напоминали бегунов у стартовой дорожки, застывших в ожидании сигнального выстрела.
Он был сделан, и рев моторов нарушил предутреннюю тишину.
Самолеты Гот-Гарта, Ильина, Пионтковского, Дымова один за другим стали подниматься в воздух. Первые косые лучи солнца упали на землю, и навстречу им в 3 часа 48 минут утра вылетел белый двухместный моноплан Стефановского. Набирая высоту, он разворачивался на юг.
Путь был труден из-за плохой погоды. Одни летчики, борясь со встречным ветром, спускались почти к самой земле, где было тише. Другие сражались с дождем или обходили его. Штурман Никитин нашел воздушный «коридор» между двумя грозовыми облаками. Справа и слева хлестали косые молнии, но «УТ-2» испытывал только лишь болтанку. Мотор, для которого при такой гонке опасен перегрев, был предохранен дополнительными вырезами в капотах, улучшающий охлаждение. Их действие было испытано летчиком еще за несколько дней до старта.
Мотор ровно гудел и мчал машину вперед. Высота полета была около тысячи метров, и вот, уже видный издали, окруженный изгородью дымящих заводских труб, в синей дымке развертывался Харьков. Над аэродромом, заходя на посадку, делал круг одноместный самолет Дымова, первым прилетевший сюда. За ним сел Стефановский. Время на заправку и отдых было строго ограниченным. И летчик проделал с машиной лишь то, что он считал самым важным: тщательно очистил мотор от вспененного отработанного масла и залил свежего, холодного. Бензиновые баки заправил по самую горловину. Мотор будто повеселел и с новой силой помчал машину дальше. Становилось жарче: юг давал себя знать. Показалось тонкое горло Перекопа, омываемое с боков морем.
Оставляя горы левей, «УТ-2» несся над степным Крымом. Видимость здесь была хорошей, и Стефановский издалека увидел бывшую колыбель свою — аэродром Качинской школы. Далее на юг, насколько охватывал взгляд, раскинулось спокойно застывшее серебристо-зеленое море.
