С каждым днем они совершают все большие подъемы, подбираются к границам стратосферы и, одинокие, бродят там. Наземный экипаж, провожая взлетавший тяжелый корабль, наблюдал, как он плавными кругами набирал высоту над аэродромом. Быстро уменьшаясь по мере увеличения высоты, серебристая птица через десять-пятнадцать минут скрывалась из виду. Еще столько же времени сорок пар глаз, щурясь от яркого солнца, тщательно вглядывались в голубое небо, и, наконец, кто-нибудь радостно вскрикивал, указывая рукой вверх. На чистом, прозрачном небе появлялась густая белая полоса, постоянно меняя направление и рисуя странные узоры в небе. Это было явление инверсии, вызванное попаданием самолета в разные по температуре слои воздуха — на высоте девяти-двенадцати тысяч метров. Инверсия постоянно указывала местонахождение самолета на больших высотах. Жители городка любовались загадочными небесными узорами, совершенно не догадываясь, кто является этим «штатным писарем» воздушных просторов.
С каждым новым километром подъема перед глазами экипажа развертывается все более красивая панорама.
Гористый берег был виден почти на всем своем протяжении. Изрезавшие его многочисленные бухты сдвигались теснее. Города и деревушки, далеко отстоящие друг от друга, оказывались удивительно близкими.
Рейсовый пароходик в течение нескольких часов дымил, казалось, на одном и том же месте.
Все застывало в своей неподвижности, как на хорошо исполненной рельефной карте, освещенной ярким и живительным сиянием.
Усталые, но довольные результатами, летчики спускаются на землю. Здесь они попадают в руки целой группы врачей. В то время, как летчики изучают поведение машины на большой высоте, медики изучают, как летчики чувствуют себя там же. Экипаж питается по строгому, ими составленному рациону, довольно вкусному и обильному. Жиры, белки и углеводы должны возместить им недостаток кислорода.
Ничего, кроме предписанного врачами, нельзя брать в рот. Они регламентируют не только питание, но и отдых. Выстукивают и выслушивают всех, прежде чем разрешить очередной подъем.
Теперь полеты связаны с бомбометанием. Каждый раз меняя высоту, штурман находит свой островок-мишень, и бомбы разных калибров, покачивая хвостами, сыплются вниз.
Лебединский все чаще попадает в цель, и с каждым полетом становится все более ясно, как это делать систематически.
В один из подъемов предстояло сбросить «гостинцы» весьма крупного калибра. Лебединский выводит машину на боевой курс и в нужный момент нажимает кнопки. Все вздрагивают вместе с машиной и видят, как черное сигарообразное чудовище устремляется вниз.
Секунды кажутся томительно длинными. Вдруг в наушниках слышен вскрик. Краснокутнев оборачивается, как и все остальные. Кто-то показывает вниз, и люди бросаются к окошкам. Краснокутнев даже кренит машину — от этого лучше видно.
Сквозь рассеивающийся дым видно, что островок раскололся. Вместо него стало два. Все протирают глаза и, лишь снизившись, догадываются: бомба угодила в перешеек и снесла его. Лебединский, как всегда, шутит, — он торжественно передает в микрофон: «Сообщите: кто исследователь, открывший новоявленный архипелаг? Нужно будет войти в правительство с ходатайством о присвоении группе островов его имени и внесении изменений на карте».
Время от времени у экипажа бывают передышки — когда машина проходит технический осмотр. Ее осматривают, смазывают, подтягивают и что нужно меняют.
В такие дни все особенно тщательно бреются и снимают со своих мундиров каждую пылинку.
Все эти процедуры сопровождаются репликами, вроде: «Отдай зеркало — и так хорош», или: «Первый парень на деревне», или: «Не беспокойся, Коленька, все твоей жене расскажу».
Наконец все одеты, и каждый сияет, как новый гривенник. Подают машину — открытый южный автобус, и экипаж едет в соседний городок, живописно, подковой изогнувшийся по берегам бухты.
В кафе на Приморской улице, где особенно вкусно готовили куриный холодец, сдвигаются столики. Играет оркестр. Из-за стеклянной буфетной стойки выглядывают разноцветные наклейки на бутылках, но пить во время испытаний разрешается только лишь фруктовые или чайно-кофейные напитки.
Старший над нашей группой, инженер Жарков, твердо стоял на стороне авиационной медицины. Это вначале не способствовало подъему настроения, но шутливые планы «обмана» врачей, изобретаемые неистощимым Бряндинским, быстро поднимали дух.
В «спиртном деле» кое-кому иногда помогал норд-ост. На горизонте появлялась зловещая туча. На смену жара внезапно приходил холод. Порывисто и злобно дул ветер, создавал сплошную завесу пыли над аэродромом. Полеты не надолго прекращались, и испытательная группа засиживалась в кафе на Приморской. В запасе у каждого члена экипажа было много басен и приключений, пережитых как лично рассказчиком, так и его приятелями.
У многих посетителей были красные носы, и эти посетители то и дело доставали носовые платки из карманов. Инженер Жарков и здесь был на-чеку. Вместе с первым вздохом норд-оста экипаж по команде инженера принимал первую антигриппозную пилюлю и проделывал это трижды в день.
Из экипажа никто ни разу не хворал, но гриппозную «обстановку» многие, так сказать, использовали.
— Что-то я себя неважно чувствую, — выдавливал сквозь зубы помощник инженера, громко сморкался и щупал голову. — Нет ли жару?
— Та-ак, — тянул Жарков, косясь на помощника. — Придется срочно применить вам инженерно-врачебное средство. Официант! — звал Жарков. — Смешайте сто граммов водки и чайную ложку перца.
Помощник залпом опрокидывал бокал, и лицо у него искажалось, как в кривом зеркале комнаты смеха.
— Что-то и у меня нос заложило, — ныл Лебединский и доставал носовой платок.
Инженер оценивал комплекцию штурмана и заказывал:
— Двести граммов водки и две ложки перцу!
Грипп излечивался, не успев возникнуть.
Время незаметно шло, испытания подходили к концу. Тетради для заметок заполнялись записями наблюдений и разбухли от вклеенных в них добавочных листов. Накопленные материалы было сподручнее обрабатывать дома, на подмосковной базе. Кроме того, близился веселый праздник — Первомай, всем хотелось провести его среди друзей и близких, и люди нажимали, что называется, на все педали, чтобы поскорей закончить оставшуюся работу.
В один из свободных от полетов дней (техники производили очередной осмотр машины) часть группы выехала на катере осмотреть островки-мишени.
То, что они видели, навсегда врезалось в их память. На островках не было ни одного живого места. Их будто несколько раз перепахивали в разных направлениях.
Одна из бомбовых серий случайно накрыла большую птичью стаю, расположившуюся здесь на отдых. Вся стая погибла.
Все это выглядело настолько символично, что люди, пораженные, долго стояли, не говоря ни слова.
Лебединский прервал молчание.
— Жалко птиц. — сказал он. — Вот фашистам за Гернику и другие штучки не мешало бы устроить такую баню.
Через неделю предстоял вылет домой, но неожиданно отозвали Лебединского.
Коккинаки готовил рекордный полет, а Бряндинский был у него бессменным штурманом.
С дороги, — он ехал поездом, — пришла короткая и малопонятная телеграмма. Штурман писал: «Продолжайте лечение тем же способом, подробности письмом».
Дня через два была получена все объяснившая открытка. Штурман писал, что в одном купе с ним ехал профессор медицины. Лебединский поделился с ним, и тот не только одобрил своеобразный метод лечения гриппа, но даже научно взялся обосновать его.
Настал день вылета. И здесь летчики воспользовались еще одним советом Лебединского. Он глубоко знал метеорологию и ее законы. Он знал, что на больших высотах курсируют в разных направлениях могучие ветры. Штурман умел так прокладывать курс, что ветры дули в хвост самолету и значительно нагоняли скорость.
Краснокутнев набирал высоту, искал попутного ветра и нашел его. Самолет быстро помчался на север. Через три с половиной часа машина благополучно села. Это был рекордный по скорости перелет для такого класса машин.
Вскоре сери этих бомбардировщиков стали поступать на вооружение наших воздушных сил.
В последний раз
Хотя общие правила ввода и вывода самолета из штопора были давно установлены и проверены на практике, однако эта машина была новой, опытной и, несомненно, имела свои характерные особенности поведения в штопоре, которые необходимо было выяснить.
Опыт летчика Алексея Кубышкина был вполне достаточным, чтобы ему поручили это ответственное и серьезное испытание.
Поднявшись на пять тысяч метров и убедившись, что другой самолет, с которого ведущий инженер наблюдал за ним, находится неподалеку, Кубышкин принялся за дело. Сначала он выполнил один виток и дал рули на выход. Вращение самолета прекратилось, нос машины опустился, она перешла в пике, затем, подчиняясь воле летчика, в горизонтальный полет, в режим подъема и восстановила утерянную было высоту.
