— Туся, — кричал он, — поедемте ко мне на дачу. Что? — оторвался от трубки и озабоченно спросил: — Правда, дачные поезда не ходят?
Петр Кириллович передернул плечами, сказал, что еще не слышал об этом. Сын на минуту задумался, потом снова весело закричал:
— Алло, алло! Пустяки, Туся, если поезда не ходят, посидим дома. — Он опустил трубку и спросил Петра Кирилловича: — Правда, на заставах стоят патрули, без пропуска нельзя выехать из города?
Петр Кириллович с явным раздражением ответил, что ничего не знает об этом, и молодой человек снова оживился:
— Пустяки, Туся, если пропуска кто-то выдает, значит, мы их получим.
Петр Кириллович заметался, как тигр. Толстый узбекский ковер заглушал его тяжелые шаги. Он смотрел на его кровавый узор, и бешенство разгоралось в нем, как у быка, перед которым матадор машет красным плащом. Все, что он видел вокруг себя, — люстры, картины, мебель, — все приобретенное известным ему способом богатство выскочки, дельца, — все раздражало его. Он считал себя единственным в Москве знатоком настоящих ценностей. Сейчас он думал, что не услышит от доктора Пухова ничего, что могло бы успокоить или научить его, как действовать.
И правда, только они сели за стол, доктор Пухов сказал, что вся Москва уезжает, и это единственный выход…
— Легко сказать, — горячо возразил Петр Кириллович. — Уехать — значит сломать налаженную в течение полувека жизнь. Тем, конечно, легко, кто без году неделя живет в Москве. Взял узелок — и в Саратов! Нищему пожар не страшен. А как двигаться тому, кто родился в Москве? Тому и уезжать стыдно. Он должен остаться, чтобы защищать родной город…
Это внезапное решение успокоило его. Он попрощался и направился домой. Но вдруг ему захотелось, чтобы о его патриотических чувствах узнали и другие и оценили их. Он пошел к Строговым в надежде, что там поймут и одобрят его решение.
Петра Кирилловича встретила Елена. Пока он раздевался, дочь сообщила ему новости. Госпиталь Сергея Сергеевича теперь находится недалеко от Тихогорска. Оттуда сегодня приехала Оксана проводить Митю на фронт.
— Все уезжают из Москвы. Я тоже собираю вещи. — Она вдруг заметила, что это известие неодобрительно встречено отцом, и торопливо добавила: — Ты посуди, для чего мне сидеть в Москве, прятаться от бомбежек, слушать гул приближающегося фронта, есть хлеб, который так нужен армии? А все мои знакомые преспокойно живут в Казани или в Чистополе…
Петр Кириллович, пораздумав, согласился: действительно, для нее самое лучшее — уехать. Он даже может отправить с дочерью самое ценное. Кто знает, что ждет его, если Москва и в самом деле будет гореть? Борьба предстоит не на жизнь, а на смерть.
Он видел серое лицо дочери, понял, что она уже перестала следить за собой, волосы растрепаны, даже не потрудилась одеться, ходит в халате. Он не осмелился спросить об Евгении, боясь затронуть рану — если она не говорит, значит, все по-прежнему, должно быть, военкомат ошибается, сообщая, что Евгения Строгова в списке убитых нет.
Петр Кириллович сейчас же вспомнил, что доктор Пухов предлагал ему полвагона, и начал подробно излагать дочери план эвакуации.
Вдруг они услышали такой заразительный смех, что оба поднялись и пошли на кухню взглянуть, что там происходит.
Оксана и Анюта сидели на сундуке и смеялись, глядя на Митю. Он набил до отказа заплечный мешок, но на столе остались печеная картошка, полкурицы, несколько котлет. Митя решил доесть то, что не вошло в мешок.
— Посмотрим, посмотрим, — подзадоривала Анюта, а Оксана, заметив, как быстро пустеют тарелки, закричала:
— Он все съест! И нас — в придачу! Это настоящий Гаргантюа!
Глядя на них, улыбнулся и Петр Кириллович, хотя и не одобрял поступка Мити, уходившего добровольцем на фронт. Сейчас, с жалостью глядя на него, он сказал:
— Пусть в последний раз наестся досыта. Потом будет грызть солдатские сухарики.
Митя ел и ел. Наблюдающим даже стало страшно. Наконец Оксана указала на часы. Митя оторвался от стола, расцеловал всех и, держа в одной руке ножку курицы, пошел за Оксаной. Оксана, взвалив на плечо тяжелый мешок брата, сказала:
— Ох, уж эта война! Все провожаем, провожаем, когда только будем встречать!
Вокзал тускло освещался синими лампочками. Хотя работой батальон должен был отправиться в строгом секрете, но на вокзале собралось много провожающих. Оксана и Митя с трудом отыскали Уваровых.
Митя и Маша уезжали вместе. Они давно знали друг друга, и Митя всегда относился к Машеньке с какой-то мальчишеской холодностью. Но в октябре, когда они попали в рабочий батальон, между ними неожиданно завязалась крепкая дружба.
Вместе они прошли учебные занятия и получили назначение.
Сначала Оксана очень беспокоилась за младшего брата, но, когда узнала, что он едет с Машенькой, ей стало как-то легче. Она поручила его заботам подруги и взяла с нее слово помогать Мите, как она здесь будет помогать Роману.
Темное небо висело над вокзалом. В нем, словно киты в океане, плавали аэростаты воздушного заграждения. Изредка пересекали небо стальные лучи прожекторов, и снова наступала такая мгла, будто на месте города была черная пустыня.
Внутри вагона тускло горели фонари. Фонарики мелькали и в руках командиров. Резкие оклики, сдержанный смех, взволнованный шепот — все это придавало проводам некоторую таинственность.
В суматохе Митя, еще не попрощавшись с родными, торопливо побежал в вагон занять верхние места. Скоро он показался уже без мешка, торжественно сообщил, что обеспечил «плацкарты».
Машенька была с Романом. Он держал ее санитарную сумку и небольшой мешок. Глаза у обоих блестели, темные, глубокие глаза под нависшими бровями. У обоих упрямые, сильные лбы.
Глядя на них, Оксана забыла тревогу, с которой пришла на вокзал. Теперь она с завистью взглянула на отъезжающих. Они счастливые. Они могут доказать, что недаром жили. Вот оно, великое испытание на звание гражданина великой Родины. И казалось ей, что смерть не может коснуться этой храброй молодежи…
В открытые двери вагона видны были Митя и Маша, стоявшие рядом почти обнявшись. Они словно хотели показать, что теперь ничто не разлучит их. Глядя на них, Оксана незаметно придвинулась к Роману, взяла его за руку. Крепко держась, пальцы в пальцы, как одной рукой, они махали вслед отъезжающим.
И казалось, не от потайных фонарей, не от фонарей внутри вагонов, а от сияния тысяч глаз, горящих полным накалом, стало вдруг светло на вокзале. И когда эшелон ушел, Оксана и Роман долго стояли, прижавшись друг к другу, не зная, как выбраться из нахлынувшей на них темноты.
Глава восемнадцатая
Кровопролитные бои под Москвой продолжались. Строгов выехал с полевым госпиталем навстречу фронту.
Разместились на даче профессора. Тут все было знакомо, обжито, дача просторная, и профессор сразу наладил свой новый образ жизни.
Домашняя кухня, обслуживавшая госпиталь, требовала столько дров, что начали пилить деревья в саду, сначала падали деревья у моста, потом пеньки стали подниматься все выше и выше, и уже ясно было, что аллея обречена.
Но ни о чем не жалела Оксана. Она каждый вечер видела зарево на западе, оно было ярче зари, верх его был темно-багрового цвета. Оксана угадывала названия горящих деревень вдоль шоссе и думала о том километре, который проходил сейчас враг, неуклонно приближаясь к ее дому.
За последние дни Сергей Сергеевич стал молчаливым и суровым, почти не разговаривал с дочерью. Давал резкие короткие указания. Работал он особенно отчетливо и быстро, все решал как-то стремительно, не терпя никаких возражений. Тяжелораненых немедленно после обработки отправляли в Москву и дальше в тыл, легкораненым оказывали необходимую помощь, и они возвращались в строй. Почти никто не задерживался в госпитале больше пяти-шести дней, торопились обратно помочь тем, кто удерживал врага.
И Оксана, провожая бойцов, старалась держаться мужественно, хотя и замечала в прищуренных глазах отца глубоко скрытое страдание.
Проводив сыновей, Сергей Сергеевич замкнулся еще больше. Несколько раз он предлагал Оксане уехать и даже включил ее в списки эвакуируемой части госпиталя. Но Оксана отказывалась от всех предложений.
Отец пытался доказать ей, что ее присутствие здесь нежелательно, она не имеет квалификации сестры, в трудную минуту она растеряется, но Оксана отвечала, что если она и не принесет большой пользы в госпитале, то останется хотя бы для того, чтобы следить за ним, быть около него.
Встретив такое упорство со стороны девушки, которая еще так недавно не стыдилась признаться в своей трусости, он решил, что Оксана просто не понимает всей опасности положения. Не расстраивая ее больше, Сергей Сергеевич пошел на хитрость и назначил ее сопровождать раненых на автобусе, который ежедневно ходил в Москву. Он надеялся в последнюю минуту оставить ее в Москве, где все-таки более безопасно. Он был уверен, что где-то там, не доходя до его дома, а может быть, здесь или даже чуть подальше пройдет черта, немцев остановят, многие из них полягут, остальные убегут назад. Он не знал сам, откуда взялась у него эта вера, но так трудно было жить и видеть приближение беды, что он ухватился за эту мысль и каждый день встречал вопросом: может быть, уже остановили? Погнали назад? И он был спокоен только тогда, когда Оксана уезжала со своим автобусом в Москву.
