тел сборником «Обугленные веком» поразить товарищей по партии, но не встретил под-
держки. Стихи никуда «не пошли», чему мы только порадовались).
А сборник остался... По тональности он близок к «Девяносто третьему году», стихи
жесткие, часто афористичные. Очень много посвящений. Миша говорил: «Что я могу сде-
лать для людей, которых люблю? Подарить стихотворение. Другого у меня ничего нет...»
Однако в целом от книги - неудовлетворение. Отделение Вологды от Северо-Запад-
ного издательства привело к тому, что квалифицированные редакторские кадры остались
в Архангельске, своими Вологда так и не обзавелась, а мы навсегда потеряли поддержку
Елены Шамильевны.В непредсказуемой политической обстановке и ожидании очередного
дефолта выделенные средства надо было использовать молниеносно. Сборник «Обуглен-
ные веком» (230 страниц) составлялся в спешке. Миша с другом подбирали опубликован-
ное в газетах (якобы прошедшее редактуру, что на самом деле было не всегда). Несмотря
на серьезные удачи, сборник оставлял впечатление «сырого». Незадолго до смерти Миша
взялся его переработать. Некоторые исправления нам с сыном потом показались спорны-
ми…Спорным кажется и художественное оформление, хотя оно делалось в соответствии с
пожеланиями автора. Тем не менее… если бы мы тогда не собрали эти стихи вместе, то и
вовсе растеряли бы их.
...Одно мы отсылали, другое забирали случайно зашедшие знакомые. Потом хвата-
лись - оказывалось, что самое удачное неизвестно где. Миша стал печатать под копирку, но копии тоже терялись, а горы недоработанных стихов, к которым автор потерял инте-
рес, росли.
Время от времени я пыталась систематизировать рукописи, но получалось плохо.
Михаил все рвался вперед, многое оставалось на уровне заявок. Все это складывалось в
пачки, которые перевязывались тесемочками. Миша обещал, что к этому вернется, но
становилось все яснее, что это время вряд ли наступит.
Бумаги заполняли квартиру, собирали пыль. Однажды я жестко за них взялась. Де-
лила рукописи на несколько кучек: номер один (удачное, но чуть подработать), номер два
(отдельные ценные строчки и мысли) и номер три – копии, на выброс. Печки у нас не бы-
ло, уличный контейнер Миша использовать не хотел. Мы набивали рукописями хозяйст-
венные сумки и увозили за город на свой картофельный участок - сжигать. Когда у Миши
серьезно заболели органы дыхания, врач потребовала капитальной чистки квартиры. Уне-
сти рукописи было некуда, возить для сжигания не стало сил. Я все-таки упаковывала их
в газеты и бросала в мусорку...
Сначала дело шло довольно бойко, среди ранних стихов слабого попадалось много.
Но потом я все чаще оказывалась перед фактом, что выбрасывать практически нечего. На-
конец, сказала: «А в этом разбирайся сам».
Груды бумаг долгое время лежали на подоконнике. Порой я вытаскивала что-нибудь
из середины для журналистских нужд, и если видела в стихотворении удачную мысль или
строку, подсовывала для доработки. Часто такой ход бывал плодотворным.
... Муж вернулся к сохраненным стихам незадолго до смерти. В последние месяцы
нового не писал, но охотно правил: это было не только занятие для души в тяжелой боль-
ничной обстановке, но и отвлечение от физических страданий. Стало ясно, как много там
ценного. Это же почувствовали мы с сыном Петром, разбирая после смерти рукописи. На-
следие оказалось гораздо богаче, чем можно было предположить.
110
* * *
В. Громову
Слева - чаща. Леса.
А направо - обрыв.
А с небес - голоса,
Плачут души в надрыв:
О себе, о тебе,
Обо мне, обо всех –
Как по красному полю
Калиновый снег.
Лопнул свет-грозовей!
А за ним - темнота.
И распяло меня вертикалью плота.
Не видать ничего.
Я ослеп, что со мной?
Заливает глаза
Маслянистой волной.
Но устала река.
И вздохнула вода.
И великою тишью объяло года.
И пока я пытался понять - пронесло?
Поглядел, а в руках
Догорает весло.
Вниз по речке - закат.
Вверх - калина в цвету.
Без весла, без шеста
Я плыву на плоту.
А вода холодна-холодна!
И красна.
И на тысячу лет
Подо мной
Глубина.
* * *
К разрубленным виями узам
Влачился
С великим трудом.
Отторгнутый братским Союзом,
Спешил я в родительский дом.
И вижу,
Что нет его боле:
Звон вишен,
Кукушечий плес –
Обман.
На мираж колоколен
Ползу, как подстреленный пес.
Чтоб скрыться,
Уйти от бессилья,
К тебе, обновленной, стремлюсь,
Умытая
Кровью
111
Россия,
Слезами
Омытая
Русь.
* * *
Век гильотинный,
Липкий,
Век железный.
Прошу, молюсь
У пропастной межи:
Останови нас, Господи,
Пред бездной
До жатвы
До кровавой.
Удержи!
* * *
Когда я говорю,
Что нет меня,
То это значит:
В сердце нет огня.
Я стал другим.
Поэзия не та.
Вокруг –
Зияющая темнота.
Темна, необитаемо-пуста
Моя душа,
Как церковь без креста.
КАЗНЕННЫМ ДО РОЖДЕНЬЯ
Двадцатый век!
Часы несут
Бред классовый
После итога:
Война. Экстрема - Божий суд?..
Казнил народ
Царя и Бога.
Полуночь вспарывает:
«Ах!»
Свистя, сечет кровавый посох
Детей,
Убитых в матерях,
В больницах,
На ночных допросах.
Все это в жизни,
Не в бреду:
Из подземелий лица, лица...
Детишек призраки идут
Взглянуть в глаза своим убийцам -
В глаза родителям идей,
112
В глаза защитникам детей:
Чиновным людям и врачам,
И государевым заплечным
Идут. Идут по далям млечным
Колонны мертвых по ночам.
Хоругви вьюг метут косые,
Переливаются, шуршат,
Бинтуя в путь
Стопы босые
Лишенных жизни малышат.
Бесчеловечно. Стынь пустынь.
Энтузиазм умалишенных
Натаскивает капюшоны
На церкви, пашни, на кресты.
Меж тунеядцев и стиляг,
Мстя городам,
Диктуя избам,
Между вождизмом и рабизмом
Век движется на костылях,
Раскачиваясь, как сосуд,
Расплескивая сладость яда.
Кто там припомнил Божий суд?
Не надо, Родина.
Не надо.
ЧЕРНАЯ ЛАМПАДА
Из позабытого былого
И скорбь светла,
И боль легка.
И мысль, и праведное слово
Доходят лишь через века.
Ни мира нет в тебе,
Ни лада.
Казнишь и славишь на бегу,
Россия –
Черная лампада
На вечно каторжном снегу.
ТРЕТИЙ АНГЕЛ
Разгул. Животность.
Ересь-речь.
Народ и есть народ,
Не боле:
То табунами
Церкви жечь,
То бандами на богомолье.
Вновь третий ангел пред лицом
Ждет, когда дождь падет свинцом
И все затмит-зальет:
И проклянут отцы сынов,
113
Сыны пойдут против отцов
Сквозь красный гололед!
Река из слез,
Из крови брод...
Мне стыдно за такой народ!
За перекошенную внешность,
За нищедольные края.
Моя Россия –
Ум и нежность.
Бандитски-рабья - не моя!
* * *
Отчизны мрачные черты:
