Надя, растерявшись от неожиданности возгласа и непредвиденности самого случая, могущего, как ей показалось, лишить их ягод, нужных для совершенно иной цели, метнулась было в сторону, готовая бежать от опасности, но Галя своей находчивостью спасла положение.
— Заказанные, не продаются, — спокойно, едва повернув голову в сторону вопрошавшей, проронила она, а затем обратилась к подруге: — Возьми себя в руки, а то мы, чего доброго, на самом деле в участке окажемся. Ты сейчас так шарахнулась в сторону и вообще так дико озираешься кругом, точно украла что-нибудь. Непременно так подумают. Ну, держись, подходим. Ради Бога, не наскандаль. Тут ведь, кажется?
— Тут, тут, — подтвердила Надя. — Ох, как сердце бьется. Он или не он? Галка, говори скорее: он?
— Он, он! Только замолчи, пожалуйста. Окна настежь — великолепно: прямо к подоконникам подойдем; я буду предлагать, а ты гляди во все глаза, — распределяла роли Галя.
— Земляники лесной не угодно ли, земляни-и-ики! — уже под самой стеной бревенчатого домика раздался ее звучный, мелодичный голосок.
Девушки остановились у одного из окон. Комната оказалась столовой. На обеденном столе кипел самовар. Около него, как раз напротив окон, сидел седой старичок, слева, на председательском месте, хлопотала над посудой пожилая дама. Правее нее, спиной к улице, расположился молодой человек в студенческой тужурке [70].
При возгласе девушки хозяйка повернула голову в ее сторону.
— А хорошая ли у тебя земляника, милая? Зрелая? — спросила она.
— Зрелюсенькая. Ягодка в ягодку, только чичас в лесу насбиранная. Да вы извольте, господа хорошие, сами поглядеть, какова ягодка, — бойко, не поведя бровью, предлагала Галя.
Барыня поднялась с места; следом за ней двинулся и молодой человек.
— О-он! — сдавленным голосом прошипела Надя и, точно увидев привидение, в ужасе шарахнулась в сторону, повернувшись к подошедшим покупателям спиной.
— Да, ягода хорошая. А сколько хочешь? — осведомилась дама.
— Двадцать копеек, как отдать, — во избежание лишних переговоров назначила Галя действительно очень низкую цену.
— Хочешь тридцать за оба кувшина? — предложила барыня.
— Ну, ладно, берите, что ль, — согласилась девушка.
— Коля, дай из буфета блюдо, чтобы высыпать ягоды, — обратилась дама к студенту. — Что это подруга твоя, никак плачет? — осведомилась она у Гали, указывая рукой на вздрагивавшую от сдерживаемого смеха спину Нади.
— Вот извольте, — передала Галя кувшин студенту. — Не, чаво ей плакать-то? — обратилась она затем к спрашивающей. — Застудилась малость, так насморк у ее здоровенный, вот она цельный день все носом-то и шморгает, да знай передником его трет, — удачно вывернулась девушка. — Сморкайся же! — шепнула она Наде, беря из ее рук второй кувшин.
Та, довольная найденным выходом из положения, радостно затрубила носом. В соединении с фырканьем получился довольно странный звук, который девушка покрыла усиленным, но не особенно натуральным кашлем.
— Спасибочки вам! Счастливенько оставаться! — получив между тем деньги, благодарила Галя своих покупателей.
— Ну, Сонюха, идем, што ль! — окликнула она подругу.
Теперь роль Гали была окончена, и, едва отойдя от дома, обе девушки, не в силах более сдерживаться, весело расхохотались.
— Ну и молодец ты, Галка! Право, хоть на императорскую сцену! «Только чичас насбирана», «счастливенько оставаться», — хохоча, подражала ей Надя. — Стой! Стой! Смотри, — указала она на прибитую к парадным дверям медную дощечку, не замеченную ими раньше: — «Андрей Михайлович Власов». Вот тебе и В.
Следовательно, они изволят называться Николаем Андреевичем Власовым. Вот он кто, таинственный Николай В.! — торжествовала Надя. — Однако бежим, а то, того гляди, нарвемся на кого-нибудь или сцапают нас, — заторопилась она.
Не останавливаясь больше, быстрым шагом, насколько позволяло приличие и опасение быть принятыми за воровок, неслись подруги к Дарьиному домику.
Переодевшись и справив в городе все нужные покупки, девушки еще раз завернули к старушке, чтобы вручить обещанный гостинец: два фунта кофе, сахар и огромный кусок вкусной коврижки.
— Галка, какое счастье, что это он! Теперь еще одна мечта — встретиться. Тогда все прелестно, великолепно, чудно-пречудно будет!
Ясно лазурное небо; лишь едва приметной белой рябью пробегают по нему воздушные облачка, словно легкие перламутровые раковины, выброшенные на поверхность синей глади. Яркое золотое солнце снопами льет свои горячие лучи, и они согревают холодные темные недра земли. Крепнет и зреет трудовая нива, уже желтеет озимая рожь под ласковой, жизнерадостной улыбкой солнца. Окаймленное, точно рамкой, темно-зеленой межой, слегка зыблется янтарное хлебное море, из его глубины пристально и зорко глядят кругом синие васильки-глазки, защищенные от ветра высокими колосьями. Чутко прислушиваются они, не раздастся ли шум шагов человека, не протянется ли его праздная преступная рука к отягощенной верхушке зреющего колоса. Тогда, словно, встрепенувшись, призывно и моляще склоняют они перед человеком свои яркие головки: кокетливо заглядывают в глаза, манят приветливой улыбкой, нежным медовым ароматом привлекают к себе внимание. И когда наконец голубые головки беспомощно никнут одна за другой в сорвавшей их руке, они умирают с облегченным, радостным вздохом, счастливые сознанием того, что ценой своего красивого, но бесполезного существования сохранили драгоценную жизнь кормильцев-колосьев.
На краю поля, без шляпы и зонтика, вся залитая солнцем сидела Галя. Они с Асей успели уже совершить хорошую прогулку и теперь на обратном пути сделали маленький привал. Впрочем, сидела только Галя, да в нескольких шагах от нее, изнемогая от летнего зноя и не по сезону жаркой одежды, сопя и пыхтя, развалился ее четвероногий телохранитель Осман.
Асе же не сиделось. Невзирая на целый сноп сваленных на колени девушки васильков, чудесных пунцовых маков и крупных полевых ромашек, девочка в увлечении все рвала и рвала свои любимые синие цветочки, и розовое платьице ее мелькало среди ржи.
Тем временем из проворных рук Гали вышло уже два красивых больших букета, и пальцы ее торопливо сплетали гирлянду из васильков.
Так хорошо, так светло было на сердце девушки в последние дни, так соответствовал этот сверкающий цветущий день ее личному настроению, так стремилась куда-то вширь и ввысь ее молодая душа, что, вырвавшись наконец в веселой звонкой песне, она разлилась по позолоченному полю, высоко взвилась к сияющему ласковому небу. И рассыпались, и задрожали, как серебристые колокольчики, мелодичные звуки:
Колокольчики мои, Цветики степные, Что глядите на меня, Темно-голубые? И о чем звените вы В день веселый мая, Средь некошеной травы Головой качая?
Конь несет меня стрелой Во поле открытом. Он вас топчет под собой, Бьет своим копытом. Колокольчики мои, Цветики степные, Не кляните вы меня, Темно-голубые!
Я бы рад вас не топтать, Рад промчаться мимо, Но уздой не удержать Бег неукротимый. Колокольчики мои, Цветики степные,Не кляните вы меня, Темно-голубые! [71]
Девушка закончила свою музыкальную импровизацию и позвала малышку:
— Асюта, довольно цветочки собирать, их уже и так много. Поди лучше скоренько сюда, я сплела тебе веночек. Ну, неси свою головку, я тебе его надену!
Девчушка тотчас же весело прибежала на зов, зажав в каждой ручонке по пучку плачевного вида васильков.
— Зачем же ты их, бедненьких, так придавила, что они и дохнуть не могут? Видишь, какие скучные стали и головки свесили. А хвостики-то какие коротенькие! Их и не вплетешь. Глупыш ты мой драгоценный, зачем же ты нарвала таких коротышек? — тормоша ребенка, допрашивала девушка. — Ну, сядь передо мной, как лист перед травой, а я тебе венок на головку надену. Так! Видишь, как красиво: теперь и тут васильки, и тут, — Галя поочередно указала на цветы и на глазки ребенка. — И сама ты вся целиком мой малюсенький синий василек, — поцеловала она в обе щеки действительно очаровательную малышку.
— Теперь, тетя Галя, я тебе головку уберу. Хорошо? — просила Ася.
— Ну, украшай, — согласилась девушка.
— И волосики можно распустить?
— Распустить? А не вырвешь половину? Не станет после этого твоя тетя совсем лысенькой?
— Нет, я тихонько, совсем осторожненько, — уверял ребенок.
— Ну, распускай.
