Сейчас мальчуган опять горько плакал. Он помнил все это так живо потому, что ему тогда исполнилось уже десять лет — и было это год назад. Однажды, в морозный январский день, в Сайон Хаус — этот дворец служил тогда местом их заключения — пришли люди и сказали, что им следует навестить отца.
Элизабет при этих словах разразилась безудержными рыданиями, и Генри спросил:
— Но почему ты плачешь? Тебе не хочется увидеться с папой?
— Ты слишком маленький, чтобы понять, — всхлипнула Элизабет. — О, счастливый Генри, ты слишком маленький!
Но он недолго был маленьким: он перестал быть ребенком в этот самый день.
Он помнил колючий морозный воздух, лед на воде, помнил, как скачет вдоль замерзшей реки и удивляется, почему Элизабет беспрерывно плачет с того момента, когда ей сообщили о предстоящем свидании с отцом.
И когда они прибыли во дворец Уайтхолл, Генри ощутил, что его отец отличается от того отца, которого он знал раньше; и в снах своих он видел именно этот день и отца, каким он был при этом последнем свидании. Генри помнил каждую деталь этой встречи. Он как бы вновь видел лицо отца, осунувшееся, печальное, однако пытавшееся улыбнуться, когда он посадил Генри на колени, в то время как плачущая Элизабет вцепилась в его руку. Он вновь видел бархатный камзол, кружевной воротник, длинные волосы, ниспадавшие на плечи.
— Итак, вы пришли повидаться со мной, дети мои, »— сказал он, целуя их по очереди. — Не плачь, любимая моя дочь. Ну, вытри глаза, ради меня.
Тогда Элизабет вытерла слезы и попыталась улыбнуться; отец крепко прижал ее к себе и поцеловал в макушку. Затем он сказал:
— Мне нужно кое о чем поговорить с твоим братом, Элизабет. Смотри, он удивлен и не понимает, что здесь происходит. Он сказал:» Почему ты плачешь, когда мы снова вместе? Разве не самое время радоваться, когда мы вместе?»Это то, о чем Генри думает, не так ли, сынишка?
Генри серьезно кивнул.
— Нам хочется быть с тобой больше, чем с кем-либо другим, — сказал мальчик. — Папа, давай будем вместе теперь… и всегда.
Отец не ответил, но Генри запомнил, как руки его сжались вокруг сына.
— Сынок, — сказал он, — вот-вот должно произойти кое-что очень серьезное. В такое время нельзя предугадать, где мы окажемся на следующий день. Я бы хотел попросить тебя запомнить эту встречу на годы вперед. Я бы хотел, чтобы ты запомнил то, что я скажу тебе. Ты постараешься сделать это?
— Да, папа.
— Тогда внимательно слушай. Есть две веши, о которых я бы хотел сказать, и хотя тебе всего лишь десять лет, ты сын короля, а посему должен знать много больше, чем другие мальчики. Есть две вещи, которые тебе следует запомнить, и если тебя когда-нибудь будут заставлять забыть про них, вспомни то мгновение, когда ты сидел у меня на коленях, а рядом стояла твоя сестра, старающаяся не заплакать, потому что она старше, чем ты. Первое: у тебя два брата. Никогда и ни за что не разрешай возводить себя на трон, пока жив хотя бы один из них. Второе вот что: никогда не отрекайся от веры, исповедуемой англиканской церковью, от тех наставлений, которые тебе читает мистер Лавл. Это то, о чем просит тебя отец. Ты сделаешь эти вещи ради меня, и, если кто-либо будет склонять тебя не слушаться моих заветов, вспомни этот день.
Генри обхватил руками шею отца.
— Да, папа, я буду вспоминать.
А очень, очень скоро после этого разговора он стал взрослым. Он понял. Он узнал, что через день после того, как он сидел на коленях отца и торжественно давал обещание, люди отвели короля в пиршественный зал около Вестминстера и там, на глазах многих, отрубили ему голову.
Это и был призрак, посещавший его во сне, — его любимый отец, больше уже не отец, а безголовое туловище, добрые глаза на отрубленной голове остекленели и больше не могут ни смотреть, ни улыбаться.
Если бы он мог забыть смерть отца, если бы он и Элизабет могли сбежать от врагов отца и присоединиться к матери, как все хорошо могло бы быть! Он не собирался забывать своего обещания отцу, потому что не смог бы этого никогда сделать. Но он мог быть счастлив, любя мать, братьев и сестер, а затем постепенно забыть эту последнюю встречу, эти чуть выпуклые глаза, такие добрые и нежные и такие душераздирающе печальные.
Возможно, однажды Элизабет помогла бы ему бежать, как помогла бежать Джеймсу. Она без конца попрекала Джеймса за то, что тот еще не убежал, и издевалась над его трусостью.» Будь я мальчишкой и имей силы, я бы давно уже не была пленницей этой бестии Кромвеля!»— заявляла она. А в конце концов Джеймс убежал и переправился через море к матери и брату Чарлзу, который теперь стал королем Англии.
Когда их после встречи отвели назад в Сайон Хаус, Элизабет переменилась. Чуть позже он понял: сестра лишилась всех надежд.
Живя в Пенсхерсте с графом и графиней Лестерширскими, которые были к ним очень добры, но вынуждены были подчиняться инструкциям парламента и обращаться с ними не как с детьми короля, а как с членами семьи, Генри не имел особых забот, — зато как сильно мучилась Элизабет.
А потом, когда они узнали, что их переводят в Кэрисбрук, ее пронзил ужас. Генри попытался успокоить сестру.
— Это около моря, Элизабет. Это очень красиво, как они сказали.
— Около моря! — закричала она. — Очень красиво! Он там был. Там он жил и страдал, пока они его не увели, чтобы убить. Там каждая комната — комната, в которой он жил… и ждал, когда за ним придут. За ним наблюдали с валов, пока он гулял по двору. Ты что, слепой. Генри? Ты совсем бездушный, что ли? Бесчувственный, как кусок дерева? Мы направляемся в тюрьму отца. В одно» из последних мест, где он жил перед смертью. Уж лучше умереть, чем ехать в Кэрисбрук.
— А вдруг мы сможем убежать, как Джеймс… или Генриетта, — прошептал Генри, пока они скакали по дороге.
— Ты — можешь, Генри. — Ты — должен!
Она понимала, что ей самой это никогда не удастся. Она ехала к Кэрисбрукскому замку как осужденный едет к месту казни.
Если она умрет, размышлял Генри, что будет с ним, маленьким бедным мальчиком, лишившимся отца?
Мистер Лавл подъехал к нему, чтобы развеять его уныние. Не находит ли он, что этот остров прекрасен? Нет сомнения, здесь мальчуган сможет вкушать больше мира и спокойствия, чем это было в Кенте. «Ибо это остров, господин Гарри, и он отделен от Англии проливом». Генри был не прочь отвлечься и уйти от забот, но Элизабет вместо ответа устремила вперед неподвижный взгляд, не осознавая, по-видимому, что по лицу у нее бегут слезы.
Затем мистер Лавл заговорил о Кэрисбруке, который, по его словам, служил лагерем британцев в те времена, когда в Британию пришли римляне. Местность, окружающую замок, тогда покрывал густой тисовый лес, и само слово «Кэрброк»в переводе с кельтского означает «город тисовых деревьев».
