свалились на пол так же синхронно, как и напали. Комната сразу наполнилась едким запахом горелого пороха.
– Дяденька. Не убивай, дяденька! – из-за печки выглянуло чьё-то насмерть перепуганное лицо.
Я присмотрелся – судя по распущенным длинным волосам, это была девушка.
И почти сразу в поле внимания попал направленный ей в висок револьвер.
– Только дёрнись, сука легавая. Башку девке отстрелю! – предупредил невидимый голос. – Мамай? – предположил я.
– Тебе какая разница? – Собеседник вместе с заложницей вышел из укрытия. – Допустим, Мамай. А ты кто такой будешь?
Он оказался ладно скроенным брюнетом с довольно породистой физиономией – всё-таки белая кость, голубая кровь.
– Начальник милиции Быстров.
– Ну, будем знакомы, Быстров. Век бы тебя не видел…
За его спиной стояло ещё четверо крепких ребят.
– Шпалер брось. Неужто пристрелишь девчонку? – сказал я. – Это ведь не так просто…
Он презрительно хмыкнул.
– Да ладно! Эту шалаву? Будь спок, дядя: шлёпну и глазом не моргну. Ты лучше сам шпалер на пол бросай – если не хочешь потом её мозги соскребать.
– Ну ты и ушлёпок, – покачал я головой.
– Не тебе меня судить, легавый. Отпусти нас, дай уйти и больше никто не пострадает.
– Из-за тебя уже пострадали. Поезд сошёл с рельсов, погибли девять человек.
– Туда им и дорога, – зло бросил он.
– То есть ты признаёшь, что эта диверсия – твоих рук дело? – уставился я на него.
– А ты что – надписи на шпалах не видел? Конечно, моих, – с гордостью заявил Мамай. – Убедились, что ЦКШ – это сила? А если ты нас не отпустишь, скоро будет и десятый труп. Давай, мусор, решайся!
Ситуация складывалась откровенно патовая. Выпускать этих гопников на улицу – себе дороже. Где я их потом разыщу? Мамай уже успел войти во вкус крови, таких бед наворотит, что крушение состава покажется цветочками…
Но и девку, какой бы она шалавой ни была, тоже жалко. Моральное разложение – моральным разложением, однако человеком-то она осталась, пусть и непутёвым.
Выбора нет.
Я – ни хрена не снайпер, в глаз белки со ста шагов не попадаю. Однако бывают такие обстоятельства, в которых – хочешь или не хочешь, всё равно придётся стать «ворошиловским стрелком».
– Твоя взяла, – покорно объявил я и тут же вскинул руку и выстрелил Мамаю в лоб.
Всё это произошло так быстро, что главарь этой шайки даже среагировать не успел. Его, мёртвого, откинуло на спину, револьвер вывалился из рук и покатился по полу.
Девушка пронзительно завизжала, от её визга заложило уши.
– Всё позади, успокойся, – сказал я, поморщившись. – Мамай на том свете и больше тебе ничего не сделает.
Честно говоря, я ожидал любого исхода событий, в том числе и того, что она накинется на меня – бывали в моём богатом прошлом и такие вещи, когда вместо слов благодарности мне царапали лицо.
Однако это явно не тот случай. Истерика у заложницы закончилась столь же стремительно, как и началась.
Четвёрка гопников попробовала дёрнуться, но я угрожающе повёл стволом «нагана».
– Не советую!
– Слушай, милиционер, чего тебе от нас надо? – проскулил один из них – жёлтый на лицо и худощавый. – Поезд – это не наша затея. И даже не Мамая.
Он бросил затравленный взгляд на труп бывшего главаря.
– Так-так, а чья же? – заинтересовался я.
Мой револьвер по-прежнему был направлен в их сторону.
– Нам заплатили, причём хорошо.
– Кто?
– Мужик какой-то.
– Имя его знаешь?
– Нет. Он нам не представлялся. Мамай его хорошо знал в прошлом. Вроде как приятель его папашки, бывшего жандарма. Может, и сам в прошлом жандарм. Он деньги дал и надоумил, как можно поезд под откос пустить.
– И вы на это пошли…
– Мамай сказал, что будет весело.
– Надписи на шпалах тоже тот мужик сказал сделать?
– Это уже сам Мамай велел. Мужик ему ничего такого не говорил. Он вроде вообще хотел, чтобы всё по секрету было. Мы поначалу так и хотели, а потом Мамай сказал, что надо о себе заявить как положено, и велел шпалы подписать. Дескать, пусть знают наших и боятся.
– Ну вы и придурки! – ругнулся Леонов.
– Не спеши, Пантелей. Этого они ещё в суде наслушаются: от родственников тех, кто в том поезде погиб, – сказал я.
– Суд… Какой суд? – испугался жёлтый.
– Наш, советский. Ты что думал – тебя по головке за диверсию погладят? У вас есть только одна возможность облегчить свою участь – рассказать всё как было.
– А мы молчать не собираемся. Мамаю уже всё равно, а никому из нас за решёткой гнить не хочется, – грустно произнёс жёлтый. – Только я вроде всё, что знаю, рассказал.
– Мужика, который вам платил, описать можешь?
– А чего его описывать? – повеселел гопник.
– Издеваешься? – нахмурился я.
– Ни в коем разе. Просто в доме карточка от старого хозяина дома осталась… Ну, офицера-беляка. Так на этой карточке этот мужик есть. – Показывай! – потребовал я.
– Сейчас. Только не стреляйте – мне к комоду надо подойти, там карточка была.
– Не буду. Только делай всё медленно и печально, чтобы у меня плохих мыслей не возникло.
Жёлтый с великой осторожностью подошёл к комоду, выдвинул огромный ящик и, покопавшись, вытащил пожелтевшую от времени фотографию в рамочке.
– Вот. Здесь он. Усатый и в папахе, который…
– Дай, посмотрю.
Я взял фотографию, сделанную в какой-то студии. На фоне фанерных декораций, изображавших стены римского Колизея, стояли трое: двое взрослых мужчин в офицерской форме и мальчик в тужурке гимназиста.
На одном была фуражка, на втором – папаха.
– Точно он? – Я показал снимок жёлтому.
– Он это, не сомневайтесь!
Я снова посмотрел на карточку.
– Верю.
Странное чувство охватило меня, только я не мог понять, чем оно вызвано.
На обратной стороне находилась полустёртая карандашная надпись. Пришлось порядком напрячь зрение, чтобы прочитать.
– «Я, Котя и Руслан. 1915 год»… Хм, Котя – это наверное, мальчик-гимназист, сокращённое от Константина, – проговорил я.
Меня вдруг пронзила догадка. Неужели…
Я снова перевернул снимок, всмотрелся в лицо мальчишки. На фотографии ему лет четырнадцать-пятнадцать, накину семь лет, прошедших с той поры. Выходит, он мой ровесник, если быть точнее – ровесник настоящего Георгия Быстрова.
Сомнений не осталось: я знал этого Котю-Костю как человека, которого когда-то считал своим другом – агента губрозыска Михаила Баштанова.
Потом лже-Михаил показал свою настоящую вражью сущность, стрелял в меня, пытался убить. Смушко хотел выяснить, кем же он был на самом деле, но не смог.
Зато я совершенно случайно оказался на пороге открытия.
– Ну вот, Котя… Теперь я знаю, как тебя по-настоящему зовут, – вздохнул я. – Осталось только выяснить твою фамилию.
