Мое заключение опять вызвало негодование Е. Н. Павловского: оказывается президенту Академии наук уже доложили об успехах Карадагской станции в развитии рыболовства под непосредственным руководством Крымского филиала. Но тем не менее из Совета по филиалам дали указание переработать план Карадагской станции в соответствии с моим заключением.
На мое выступление Е. Н. Павловский ответил очень энергично. Он немедленно представил в Президиум Академии наук докладную записку о необходимости передачи в Крымский филиал также и Севастопольской биологической станции, которая нуждается в укреплении руководства. При этом делалась ссылка на разработанный мною перспективный план развития работ станции как требующий принципиальной переработки в сторону практических задач вместо разработки теоретических проблем. Такое заявление от председателя Ихтиологической комиссии и директора Зоологического института могло, конечно, иметь большие последствия. В связи с этим меня вызвали в Москву. А. И. Опарин сказал мне, что по его просьбе для обсуждения записки Е. Н. Павловского будет созвано специальное совещание у главного ученого секретаря Президиума академика A. В. Топчиева, но положение трудное, так как Е. Н. Павловский склоняет меня на всех перекрестках, а некоторые деятели Ихтиологической комиссии ему поддакивают и подливают масла в огонь.
Наконец, наступил день совещания. Присутствовали члены бюро Отделения — академики Е. Н. Павловский, К. И. Скрябин, B. Н. Сукачев, председатель А. И. Опарин и по моей просьбе академик В. В. Шулейкин и Л. А. Зенкевич как лица, близко знакомые с черноморскими делами, а также заместитель председателя Крымского филиала профессор Я. Д. Казин, которому предложили сделать сообщение по существу вопроса. Я. Д. Казин, отменно деликатный человек, мой добрый знакомый, с которым я часто встречаюсь в Симферополе и Севастополе, очень хорошо относящийся к станции и ко мне, был явно смущен выпавшей на него сомнительной обязанностью излагать соображения присутствующего тут же их автора. Последний явно волновался, почувствовав довольно мощно подготовленную оборону.
Я. Д. Казин доложил очень скромно и формально: «Для объединения сил... для координации планов». Е. Н. Павловский добавил несколько слов о том, что он смолоду и много раз работал на станции, знает очень хорошо ее историю и задачи и считает, что в филиале она наконец найдет должное руководство. Затем выступали все присутствующие с поразившими меня сочувственными и обстоятельными речами. Мне пришлось только кратко изложить перспективы деятельности станции, и я при этом полностью исходил из «порочной» позиции, решив по возможности выявить различия в подходе к задачам станции как академического или как рыбохозяйственного учреждения.
А. И. Опарин решительно заявил, что станция — одно из основных и традиционных учреждений в Отделении и передавать ее никуда нельзя. Председатель объявил, что вопрос ясен, считает его исчерпанным и благодарит присутствующих за помощь. В этот критический момент явно обнаружилось отношение к станции со стороны ряда крупнейших биологов, о которых я мог сказать: «друзья познаются в беде».
В чем же могла быть беда? В эклектической конъюнктурщине, в русло которой мы могли попасть, в подмене кардинальных вопросов морской биологии мелочными и показными консультациями об уловах пары мережек, которые шумно объявлялись слиянием теории и практики.
Предстояло совещание в Керчи по изучению и освоению ресурсов Черного и Азовского морей. Нине Васильевне и мне поручили выступить с докладами. Стало известно, что прибудет Е. Н. Павловский в сопровождении многочисленных представителей Ихтиологической комиссии и Зоологического института. Незадолго перед совещанием появилась моя большая работа, часть которой была посвящена детальному разбору всех статей, опубликованных в «Зоологическом журнале» в связи с упомянутой дискуссией. Я полностью обошел молчанием официальную заключительную статью Е. Н. Павловского (едва ли он писал ее сам), в которой нацело замалчивались доводы одной стороны и полностью возвеличивались аргументы другой. В частности, в его статье говорилось, что изучение продуктивности открытых вод океанов не представляет ни теоретического, ни практического интереса. Для меня было ясно, что подобное заявление представляет величайший курьез, разбирать и критиковать который не имело смысла.
Первым на совещании докладывал директор АЗЧЕРНИРО Н. Е. Сальников. Он дал общий обзор состояния и освоения ресурсов Черного моря и вполне объективно отметил значение научных исследований ряда учреждений и их роль в новом направлении черноморской рыбной промышленности. При этом Сальников правильно оценил и деятельность Севастопольской биологической станции.
Вторым выступил я с докладом об общем состоянии изученности Черного моря, затем Нина Васильевна осветила вопрос о его первичной продукции. Наблюдая за Е. Н. Павловским, я пришел к убеждению, что он, собственно, впервые уяснил существо деятельности Севастопольской биологической станции за последнее время и теперь, по-видимому, у него создалось благоприятное впечатление. Во всяком случае, в перерыве он вдруг проявил некоторое внимание и благосклонность к нам. Это наводило на мысль, что до сих пор он пользовался исключительно тенденциозной информацией.
После перерыва от имени рыболовецких организаций речь держал Александр Васильевич Буряченко. Выступление этого человека, прошедшего путь от рядового рыбака до директора треста, заставило зал притихнуть. Он сказал, что многие представители науки ведут в основном чисто описательную работу, констатируя, куда рыба пошла, где зимовала, опустилась, поднялась и т. д., но не анализируют причины этих явлений. Их метафизический подход выражается в том, что, отмечая последовательные явления, они принимают их за непосредственные причины того или иного явления. В результате они не могут достичь прогресса в разработке достоверных прогнозов как краткосрочных, так и долгосрочных. В их работе отсутствуют руководящие идеи, нет рабочих гипотез, по которым можно строить план исследований. Природа моря не изучается ими как единый комплекс.
Е. Н. Павловский всем видом выражал величайшее внимание к выступлению представителя промышленности. Между тем А. В. Буряченко, заканчивая выступление, сказал: «Мы, рыбаки, увидели свет в окне только благодаря работам Севастопольской биологической станции. Мы теперь начали понимать природу Черного моря, и мы благодарим присутствующих профессора Водяницкого, Морозову-Водяницкую и сотрудников станции за их исследования и статьи, которые мы всегда внимательно изучаем».
Секретарь обкома, присутствующий на совещании, написал мне записку: «Вот и сошлись теория и практика». Действительно, было над чем задуматься. Как могло получиться, что некоторые высокие ученые принижали задачи академической науки, понимая их в примитивном смысле, а настоящий рабочий человек оказался истинным «академиком»?
Но как бы там ни было, совещание в Керчи стало концом конфликта, искусственно навязанного мне и Е. Н. Павловскому, с которым я был в самых лучших отношениях в течение нескольких десятков лет. Думаю, что, прослушав доклады в Керчи, он убедился, что работа станции идет в полезном направлении. Когда через месяц мы встретились в Москве, Евгений Никанорович впервые за последние годы был отменно любезен, возил меня в своей машине, рассказывал о разных делах и сочувственно расспрашивал о наших.
Вскоре в жизни Биологической станции произошло большое событие. Шесть наших научных сотрудников были награждены орденами и медалями. Нина Васильевна, В. Л. Паули и я получили орден Ленина, М. А. Долгопольская — орден Трудового Красного Знамени, М. А. Добржанская — орден «Знак почета», Г. Н. Миронов — медаль «За трудовое отличие». Эти высокие награды показали, что руководство Академии наук и Отделения, представляя нас к награждению, весьма положительно оценило деятельность станции. В связи с предшествующими трудностями это было очень существенно.
Теперь мне предстояло вернуться к моей старой привязанности — ихтиопланктону. Совместно с сотрудницей Института рыбного хозяйства И. Н. Казановой я хотел проверить свои прежние описания и рисунки, дополнить их последними находками, сделанными в экспедициях этого института, и составить новую редакцию определителя яиц и личинок рыб.
Прошло почти 20 лет, как я впервые попытался разобраться в икринках и личинках рыб. С тех пор эти работы заняли важное место в исследованиях ихтиологов и планктонистов, ушедших далеко вперед от моих первоначальных скромных наблюдений. И тем более я был рад участвовать в объединении всего большого материала.
Но теперь мне хотелось начать новый этап в изучении биологии личинок и мальков рыб, жизнь которых оставалась все еще очень мало изученной. Например, у нас почти не было точных данных об их пищевых потребностях, переходе с ростом от одной пищи к другой и т. д. А от них зависело решение такого важного вопроса, как связь «урожайности» поколения рыб и наличия того или иного количества пищевых организмов. Работать с личинками очень трудно: в неволе нежные личинки живут плохо, да и изучить содержимое их кишечников не всегда удается, так как мелкие организмы сбиваются в однородную массу. Тем не менее сотрудницы станции Л. А. Дука и В. И. Синюкова отважно взялись за это дело.
