Но теперь мне хотелось начать новый этап в изучении биологии личинок и мальков рыб, жизнь которых оставалась все еще очень мало изученной. Например, у нас почти не было точных данных об их пищевых потребностях, переходе с ростом от одной пищи к другой и т. д. А от них зависело решение такого важного вопроса, как связь «урожайности» поколения рыб и наличия того или иного количества пищевых организмов. Работать с личинками очень трудно: в неволе нежные личинки живут плохо, да и изучить содержимое их кишечников не всегда удается, так как мелкие организмы сбиваются в однородную массу. Тем не менее сотрудницы станции Л. А. Дука и В. И. Синюкова отважно взялись за это дело.
Прежде всего им пришлось пройти предварительную подготовку по изучению основных форм фито- и зоопланктона. Они должны были стать планктонологами нового типа — в основном знать растительный и животный планктон, а также личинок рыб и при этом научиться работать с живыми организмами. Дело понемногу Налаживалось, хотя сначала не все шло гладко. Но вскоре на станцию пришла Т. В. Дехник, и под ее руководством была образована лаборатория ихтиопланктона. Исследования по физиологии личинок и мальков рыб встали на твердые ноги.
Т. В. Дехник имела большой опыт работы с ихтиопланктоном и рыбохозяйственных исследований вообще. Она уже вела наблюдения на морях Дальнего Востока и на Аральском море, а последние годы работала в Керчи. Мы хорошо знали ее последние исследования на Черном море по биологии размножения, развития и колебаниям численности пелагических рыб. Новая лаборатория развернула в широком масштабе изучение питания и выживания личинок рыб в море. Вскоре были получены интересные результаты. Для меня они оказались приятными вдвойне, так как наблюдения лаборатории явились продолжением и развитием наших прежних описательных работ.
К этому времени окрепли и другие новые лаборатории. Например, лаборатория бентоса, которая начала систематическое изучение биоценозов всех прибрежий Черного моря, впервые ведя учет мелких форм, или лаборатория микробиологии, которая помимо прежних работ по количественному учету занялась изучением физиологических групп микробов. В плодотворный контакт с производственными организациями вошла лаборатория обрастаний. На станции сложилась крепкая группа фитопланктонологов, которые повели большие экспедиционные, стационарные и экспериментальные исследования; расширялась коллекция живых культур планктонных водорослей, которой занималась Л. А. Ланская.
Неожиданно в августе 1954 г. в разгар больших исследовательских работ скончалась Нина Васильевна. Вскоре мы понесли еще одну большую потерю — умер В. Л. Паули, отличный зоолог и руководитель работ по обрастаниям. Так неожиданно станция потеряла замечательных ботаника и зоолога — инициативных гидробиологов, опытных педагогов.
В октябре 1954 г. в Севастополе проходили большие торжества по случаю 100-летия первой героической обороны города. На юбилей прибыли в полном составе члены Президиума Украинской Академии. Все они посетили станцию. Президент академик А. В. Палладин и председатель Отделения биологических наук академик Р. Е. Кавецкий сообщили мне о желании Украинской Академии наук включить в свой состав Севастопольскую биологическую станцию. По их мнению, это позволит организационно объединить нашу станцию с Карадагской и Одесской станциями и более рационально планировать исследования. Так как Крым уже был включен в состав Украины (а вместе с ним и Крымский филиал АН СССР), такое предложение имело серьезные административные основания. Однако я не думал, чтобы Академия наук СССР охотно пошла на этот шаг. Мне казалось также, что нормальное развитие станции и преобразование ее в институт потребует значительного материального укрепления всех трех станций, строительства служебных и жилых домов, приобретения кораблей, проведения дальних экспедиций — все это может быть затруднительно для Украинской Академии наук. Своими опасениями я поделился с Палладиным и Кавецким. Сказал я им и о своем отношении к предложению украинских товарищей: на мой взгляд, учреждение типа нашей станции и будущий Институт биологии моря вполне отвечали требованиям всесоюзной Академии наук. О своей беседе с руководством Украинской Академии наук я немедленно сообщил в Отделение и президенту АН СССР. Меня заверили, что никто не согласится на передачу станции, являющейся традиционным учреждением всесоюзной Академии.
Надо отметить, что Украинская Академия впервые ввела гидробиологию в число «академических наук»: еще в 1939 г. Днепровская биологическая станция была преобразована в Гидробиологический институт. Однако общее положение гидробиологии в системе академических паук продолжало оставаться не вполне удовлетворительным. Она по-прежнему отсутствовала среди проблем, разрабатываемых Отделением, будучи перекрыта «динамикой численности рыб».
Правда, состоявшаяся в декабре 1951 г. конференция по рыбному хозяйству не поддержала мнения Г. В. Никольского о нецелесообразности «существования гидробиологии как самостоятельной науки». Ее участники признали, что проблема продуктивности требует глубокой разработки, как любая общебиологическая проблема. Именно это отрицали Г. В. Никольский и его сторонники. В унисон с ними звучали выступления ряда видных гидробиологов (например, С. В. Карзинкина). Они провозглашали чуть ли не «непознаваемость» сложных биологических взаимоотношений, складывающихся в водоеме, и предлагали поэтому ограничиться изучением лишь «непосредственных требований промысловых организмов, фактический размер добычи которых только и представляет собой биологическую продуктивность водоема». Таким образом, продуктивность отрицалась как объективный всеобщий процесс, подлежащий планомерному изучению.
Эта точка зрения, несмотря на ее показной практицизм, именно на практике научного исследования опровергается на каждом шагу: сами ихтиологи неизменно обращаются к комплексному исследованию, охватывающему все стороны процесса. В этом направлении велись работы и на нашей станции.
Второй набор аспирантов на станцию в некоторых отношениях отличался от первого. К нам по рекомендациям кафедр Московского университета пришли две очень способные девушки — Ольга Карандеева и Клара Захваткина. О. Карандеева, работая на кафедре гидробиологии у С. Н. Скадовского, уже приобрела хорошие навыки в организации экспериментальных работ. К тому же она со школьных лет участвовала в юннатских кружках, работала в уголке Дурова и в Зоопарке, словом, имела вкус к натуралистическим исследованиям. Карандеева взялась за тему по выживанию некоторых моллюсков в условиях недостатка кислорода, справилась с нею хорошо и в срок представила диссертацию, после чего... категорически отказалась остаться нашим сотрудником, считая, что должна работать в Москве (в ее решении, очевидно, сыграла роль и сильная привязанность к семье, живущей в Москве). Через пять лет Карандеева вернулась к нам. За это время она работала в Москве, занимаясь радиобиологией и осморегуляцией. Но вскоре Ольга снова перешла на другую работу. Думаю, что здесь «виновато» то обстоятельство, что в сфере своей специальности (Карандеева продолжала у нас работы по осморегуляции) она не нашла какого-либо цельного направления исследований. Вот грустный пример неудачного становления ученого при наличии у человека отличных способностей, хорошей подготовки, экспериментальной хватки и знания языков. Я чувствовал и нашу вину: мы не сумели ввести в надлежащее русло усилия способного человека.
Одновременно в аспирантуру мы приняли К. Захваткину. Ее рекомендовал Л. А. Зенкевич. Новая аспирантка взялась за изучение личинок двустворчатых моллюсков. Но случалось, что в важный момент развития личинок она могла бросить исследования и умчаться в Москву, уверяя, что в будущем году успеет все доделать; или подолгу не являлась на работу, хотя и не болела. Не закончив исследований, она уехала и, естественно, не была зачислена в число сотрудников. Через некоторое время Захваткина вновь появилась на станции и несколько месяцев работала, не получая зарплаты, потом снова исчезла. Она все же представила для опубликования в «Трудах» станции собранные материалы и... устроилась вирусологом в Медицинский институт. Через пять лет она приехала в Севастополь и, поработав три месяца со старыми материалами, написала вполне удовлетворительную диссертацию. Вскоре отлично защитилась в Киеве. Мы потеряли очень способного человека, который своим поведением решительно не укладывался в рамки трудовой дисциплины.
В эти же годы наш коллектив пополнился группой воспитанников Ленинградского университета. Среди них был Л. Н. Пшенин. Он воевал под Ленинградом и имел ранения, после демобилизации поступил на биолого-почвенный факультет университета. Пшенин специализировался по микробиологии, и нам его рекомендовала профессор А. Р. Родина. Темой для диссертации он избрал азотфиксирующие микроорганизмы в море. Некоторые крупные микробиологи предупреждали Пшенина, что тема рискованная и из нее ничего не получится. Но не часто попадаются такие целеустремленные исследователи, как Лев Николаевич. Он преодолел все трудности и разносторонне изучил вопрос, при этом обнаружив даже ряд новых видов азотфиксирующих микроорганизмов. Правда, временами у него бывали неожиданные отклонения. То он увлекался изобретением способа откачки глубинных вод из моря (и впоследствии даже получил за него авторское свидетельство), то вдруг начал писать огромный литературный обзор всей проблемы азотфиксации и даже выступил с докладом по этому вопросу на Ученом совете станции. Когда же мы его упрекали за то, что он не заканчивает диссертацию и берется за другую работу, Пшенин чистосердечно утверждал, что для диссертации уже все сделал и считает своим долгом написать этот обзор.
