— А ты чего такая кислая, Лизелотта? — интересуется Пирог.
— Почему? Я нормальная.
— Случилось чего-нибудь? — интересуется Шалимар.
— Ничего не случилось.
Ничего такого, что могло бы по-настоящему их взволновать. Вот если бы на Елизавету свалилось наследство в миллион долларов или ни с того ни с сего образумившаяся Женщина-Цунами презентовала бы ей боди кремового цвета и отдала на растерзание свою кредитку — это да, это произвело бы впечатление. Так же, как известие о том, что в жизни Елизаветы появился мужчина.
Он таки появился.
И не один.
Сразу несколько — соратник Сергея Королева, сподвижник Льва Гумилева и последователь Ландау. Елизавета почти уверена — все эти имена, в каком порядке их ни поставь, для Пирога с Шалимаром — пустой звук. Да и для Елизаветы тоже, хотя она уже привыкла так их и называть про себя: Королев, Гумилев, Ландау. Что ей самой известно об этих почтенных мужах, хотя бы в стоматологическом разрезе? — у Королева — рот полон железа, у Гумилева в ванной стоит стакан с челюстью, а у Ландау сохранились лишь передние зубы — два верхних и два нижних, оттого он и похож на кролика.
И есть еще Илья.
Но о нем лучше вообще молчать в тряпочку.
— Может, у тебя кто-то возник на горизонте? — Пирог подмигивает Елизавете сразу обоими глазами.
— Не смеши, — встревает Шалимар. — Если бы у Лайзы кто-то возник… минут эдак на десять… То на одиннадцатой он бы переметнулся ко мне. Это и к тебе относится, Пирог. Ну, разве что возле тебя он продержался бы чуть подольше. Полчаса. А потом бы все равно переметнулся ко мне. Я ведь из вас самая красивая.
Что есть, то есть. Шалимар — самая красивая. А Пирог — самая умная. А Елизавета — ни то, ни сё, опоздала к раздаче всех и всяческих блюд.
— Софистика, Шалимар, голая софистика! — вспыхивает Пирог. — Все твои умозаключения недоказуемы. И вообще ты сука.
— От суки слышу! — хохочет Шалимар. — Чего вы! Я же вас развеселить хотела, вот и прикололась. А ты повелась, Пирог. Повелась, да?
— Ничего я не повелась…
Весь последующий разговор вертится вокруг перспектив на будущее, насколько разумных, настолько и ослепительных. Время от времени Пирог с Шалимаром подкалывают друг друга и — объединившись из соображений тактики — Елизавету. Они много и с удовольствием смеются, несут свою обычную милую околесицу, врут по поводу и без повода, призывают Елизавету заняться наконец собой — словом, ведут себя, как всегда. Как вели и месяц назад, и год. И всю долгую историю знакомства. Но Елизавета смотрит на них так, как будто видит впервые.
Она отвыкла.
Она давно не видела молодых лиц столь близко: в основном — старые. Ну, и еще божественно-вневременное лицо Праматери, а лицо Ильи и лицом-то назвать трудно.
Несколько минут назад Пирог с Шалимаром казались ей пустышками, никчемными погремушками, наглыми кобылами, теперь же Елизавета смотрит на них с тоской и ностальгией. Как будто она стоит на одном берегу быстрой опасной реки, а Пирог с Шалимаром — на другой. За спиной у Пирога и Шалимара море огней, море юных людей, три солнца, восемь лун, триста миллионов надраенных до блеска звезд, четыреста миллионов диджеев с вертушками, северное сияние, летний ветерок, огромная емкость с освежающими ливнями (они вот-вот прольются). В ногах у Пирога с Шалимаром сидят неумехи-щенки, на руках — трехцветные котята, которые, как известно, приносят счастье. И ничего, кроме счастья. Птицы, стрекозы и бабочки порхают над головами Пирога и Шалимара.
За спиной у Елизаветы нет ни солнца, ни луны. Северного сияния тоже нет, один монотонный, мелкий, непрекращающийся дождь. И — вязкая мгла. Разглядеть в ней что-либо невозможно, но Елизавета точно знает: там сгрудились старики. Идти им некуда, потому что они уже пришли. Вязкая мгла и есть конечный пункт назначения. Все трехцветные котята, все щенки-неумехи давно умерли, а вскорости умрут и старики, один за другим. Что делает здесь Елизавета?
Ей срочно нужно туда, на другой берег!
Благо оба берега соединяет мост. Некрепкий, сомнительного качества, он все же существует. Стоит только ступить на него, сделать несколько осторожных шагов, затем убыстрить темп и понестись что есть мочи — и все, она будет спасена. Давай, Елизавета, решайся!..
Тут-то и возникает лицо Праматери Всего Сущего. Вернее, сразу несколько ее лиц, они повсюду; зависли, как воздушные змеи, и синхронно морщатся в презрительной улыбке: «Ну что, Элизабэтиха, сбегаешь? Так я и знала, что пойдешь ты на хрен с тревожным чемоданчиком. Ну вали, вали, сволота, мелкая душонка! Без тебя как-нибудь обойдемся».
— …Нет, правда, Лизелотта! Что-то ты совсем скуксилась. Из-за Мухи переживаешь?
Елизавета как-то обмолвилась подругам, что собирается сунуться в Муху со своими еще неясными дизайнерскими притязаниями.
— Да не особенно.
— На каком хоть экзамене срезалась?
— Неважно. По специальности…
— Ну ничего. Пойди куда-нибудь на платный. Их щас как грязи. С башлями кого угодно возьмут на что угодно. Любой тупица проскочит.
Камень в огород не Елизаветы даже, а Шалимара. Шалимар делает вид, что последняя реплика ее нисколько не касается.
— И чё ты собираешься делать? — быстро и с преувеличенным вниманием спрашивает самая красивая из всех сидящих в «Лайме» девушек.
Сказать, что она уже устроилась на хлебную и жутко перспективную должность социального работника, Елизавета почему-то не решается. Не сейчас. Она скажет когда-нибудь потом, но не сейчас. А может, и вовсе удастся обойти эту щекотливую тему стороной. Пирог и Шалимар — весьма продвинутые и эгоцентричные особы, они никогда не поймут такого откровенного жизненного ляпа. Посчитают ее спрыгнувшей с катушек и откажутся проводить с ней время, хоть изредка. Чего страшно не хотелось бы, ведь других подругу Елизаветы Гейнзе нет.
— Еще не поняла. Думаю, работенка найдется, сейчас это не проблема.
— Все правильно, работы навалом, нужно только выбрать правильную. Ту, которая даст возможность двигаться дальше. А неправильно выберешь сегодня — завтра проснешься на помойке. Такое сейчас время. Социальный, блин, дарвинизм, — Пирог обожает щеголять всякими мудреными словечками.
— Переведи, — требует Елизавета.
— Ну, это когда выживает сильнейший.
Выживает сильнейший, да. Это не ее, Елизаветин, случай. И лучше ей оставаться со стариками, на мглистом берегу.
— Хочешь, я поговорю с предками? — Шалимар проявляет неожиданное и совершенно ненужное Елизавете участие. — У папика в фирме наверняка завалялась какая-нить вакансия.
— Я тоже могу перетереть со своими, — ревнивая Пирог ни в чем не хочет уступать Шалимару. — Не боись, все уладится.
— Я не боюсь… И спасибо вам. Только я сама. Сама все решу.
— Ну и глупо! Ты, Лизелотта, самая настоящая глупышка!
После этого все бурно начинают обсуждать, какая глупышка Елизавета Гейнзе и что является первоосновой ее глупости. Любовь к сладкому, тлетворное влияние престарелого папаши и отсутствие всякого влияния со стороны Женщины-Цунами или вообще… Елизавета такой и родилась. Родилась, родилась, подтверждает Елизавета. Скользкий вопрос о работе больше не всплывает, память у Пирога с Шалимаром не длиннее джинсовой заклепки, а приступы великодушия и того короче. Они расстаются через час, весьма довольные собой, договорившись о совместном походе в кино на ближайшие свободные выходные. Когда именно наступят эти выходные, никто не уточняет.
Легкие и подвижные Пирог с Шалимаром снова упархивают в свою разноцветную жизнь, а Елизавета тяжкой поступью Каменного Гостя отправляется в свою, лишенную красок, выцветшую и поблекшую. До сих пор она двигалась в параллели со стандартным набором юношеских радостей и предпочтений; к ним нельзя было приблизиться, но их можно было хотя бы рассмотреть. Теперь, из-за стариков, угол движения изменился и составляет девяносто градусов. Именно под таким углом Елизавета стремительно удаляется от всего, что свойственно юности.
В бесконечность, в никуда.
Этот полет длится уже несколько месяцев, и не было дня, чтобы Елизавета не сожалела о своем выборе. Не было дня, чтобы она не говорила себе: как же меня все достало, никуда больше не пойду, а заяву об увольнении пошлю по почте. Далее следует нецензурная брань, основные конструкции которой позаимствованы из лексикона Праматери Всего Сущего. Подобные волны накатывают ночами, но утром Елизавета как миленькая отправляется по делам своих стариков.
Все самое неприятное из того, что говорила о стариках Праматерь, нашло свое подтверждение. Старики обидчивы, не всегда опрятны, не всегда понимают, в каком времени живут, и они… они не очень умные! А если все же в них остался разум, то выливается он в довольно специфические формы. Взять, к примеру, Гумилева. Гумилев постоянно ездит по Елизаветиным ушам мини-лекциями о каком-то там этногенезе и еще более устрашающем славяно-тюркском симбиозе. И при этом ходит по своей квартирке в расстегнутых штанах! Возможно, Елизавета прониклась бы идеями этногенеза, но идиотские штаны!..
