Производить дальнейшие обобщения и сооружать глобальные выводы Елизавета не в состоянии — из-за незрелости и некрепости ума. Остается довольствоваться прикладными знаниями о Наталье Салтыковой не как о Праматери Всего Сущего, а как о сотруднице районного собеса.
Елизавета не успела выяснить, есть ли у Натальи семья. Она не знает, чем занималась Наталья до того, как стала опекать стариков. Наталья не поражает интеллектом, да и с культурой у нее напряг. Главным элементом родового герба Натальи Салтыковой по-прежнему остается черный сатиновый лифчик в окружении бисера, люрексовых нитей и крашеных перьев. Подпись под гербом невозможно воспроизвести, так много в ней нецензурщины. И ее лицо — теперь оно не кажется Елизавете застывшим в своей красоте, подобно лицу греческой статуи. Оно неоднократно распадалось на элементы — как в тот, самый первый, раз. Однажды Елизавета видела его старым, однажды — взятым напрокат у кого-то из французских королев (кажется, Анны Бретонской), а однажды оно вообще повернулось к Елизавете мужской и — более того — азиатской стороной.
Китайской или японской.
Своим китайскимяпонским воплощением Наталья Салтыкова обязана исключительно Илье.
Тому самому «идейному пидору-хронику», о котором она упоминала в самом начале знакомства с Елизаветой.
Пидор-хроник был заявлен в первую очередь, но встреча с ним (неизвестно, из каких соображений) перенеслась на финал. Когда Елизавета уже вступила в контакт со сподвижником Королева, соратником Гумилева и последователем Ландау. И с десятью из одиннадцати старых кошелок. Последняя из кожгалантерейного списка уехала погостить к родственникам в Уфу, и — по замечанию Натальи — «хоть бы там и отклячилась к чертям, все было бы легче».
Как ты можешь так говорить? — Елизавете все еще сложно привыкнуть к Натальиным эскападам.
Могу. Я все могу! — резонно замечает Мать Всего Сущего.
И это — такая же сущая правда.
…В тот день Елизавете был предложен выбор: либо отставной гэбист с его пражским гекзаметром, либо Илья. С гекзаметром Елизавета не дружила еще со школы и умудрилась проскочить на нехарактерной для нее третьей космической даже мимо Гомера. А гэбистская-сволочь-душитель-Праги — всяко не Гомер. Потому-то она и остановилась на Илье.
Илья жил в старом фонде, в районе совершенно погибельной улицы Красного Курсанта, во втором или третьем дворе. «Второй или третий двор» — сплошная достоевщина, ничуть не лучше Елизаветиного панорамного вида на помойку. Да нет же, много, много хуже! «Второй или третий двор», это питерское проклятье, означает вечное отсутствие и без того не слишком активного солнца, зассанные углы, обветшалые стены, вонючую подвальную воду, стоящую на уровне первого этажа. В воде, как правило, плавают пластмассовые куклы без конечностей, пластиковые бутылки, куски паркета, алюминиевые банки из-под пива. Иногда во «втором или третьем дворе» случаются трупы. Крысиные, но чаще — человеческие.
Лифты в таких агломерациях не предусмотрены, зато бомж-стоянки и кочевья наркоманов — всегда пожалуйста.
— Ты готова, Элизабэтиха? — поинтересовалась Наталья, когда они навылет прошили две гнуснейшие подворотни и уперлись в самый что ни на есть распоследний двор-колодец.
— К чему? — перепугалась Елизавета.
— К свинцовым мерзостям жизни.
— Нет.
— Ну и отлично. Нам сюда, — произнеся это, Наталья толкнула обшарпанную дверь ближайшего подъезда.
Как и следовало ожидать, под лестничной клеткой поблескивала жижа. Безногие и безрукие куклы с пластиковыми бутылками тоже оказались на месте, а вонь стояла такая, что на глаза Елизаветы навернулись слезы.
— Лифта нет, и не надейся, — предупредила Наталья.
— Я поняла. И нам, по закону подлости, на пятый этаж.
— На седьмой.
— Здорово, что и говорить.
— Ни хрена, растрясешься, тебе полезно.
Стертые множеством ног ступени круто поднимались вверх, и какого только мусора не было на них понабросано! Солировали, как водится, одноразовые шприцы, пустые сигаретные пачки и шелуха от семечек.
— Только под ноги смотри повнимательнее, а то еще на мину наступишь, — уходя по лестнице в отрыв, сообщила Наталья.
— Какую мину? — от волнения Елизавета даже затаила дыхание.
— Ну не на противотанковую же!.. На говно. Серют все, кому не лень, совсем совесть потеряли!
Целых два пролета Елизавета умудрилась пройти, не подорвавшись. Теперь к шприцам и сигаретным пачкам добавились чуть более экзотические и многозначные изделия из светлой тонкой резины, похожие на сдувшиеся гелиевые шарики. Даже ни в чем особенно не искушенная Елизавета быстренько поняла, что к чему, но все-таки решилась проверить свою догадку.
— Эго ведь презервативы, да? — наивно спросила она у Натальи.
— Чего?
— Вот это — презервативы?
Праматерь Всего Сущего принялась хохотать. Да так, что стены подъезда заходили ходуном и над лестничной клеткой возникла серьезная угроза обрушения.
— Ну в общем — да. Гандоны. Использованные, — отсмеявшись и промокнув слезы с ресниц, Наталья Салтыкова посмотрела на Елизавету. Сверху вниз. И неизвестно, чего в этом взгляде было больше — жалости или восхищения. — Эх, Элизабэтиха… Голубиная ты душа.
— А это хорошо или плохо?
— Для жизни, наверное, плохо. А для всего остального… тоже плохо.
После этого они продолжили свой путь на седьмой этаж. Между третьим и четвертым вонь стала поменьше, хотя содержимое мусорных куч не претерпело сколько-нибудь значительных изменений. Между четвертым и пятым Елизавета спросила:
— Неужели здесь живут люди?
— Нет, — со знанием дела ответила Наталья. — Люди живут в домах с видом на парк, на реку, на озеро. Морская лагуна с яхтами тоже подойдет. А здесь живут одни ублюдки.
— А… этот самый Илья, к которому мы идем?
— Илья и есть главный ублюдок. Хотя, справедливости ради, нужно сказать, что он не всегда здесь обитал. Была у Ильи другая избушка — трехкомнатная, сто квадратов. И не где-нибудь, а на набережной Кутузова. И окна выходили на Неву. Но это счастье пришлось продать.
— Зачем?
Действительно — зачем? Ни один человек в здравом уме и твердой памяти не променяет набережную Кутузова на воспалившийся гнойный аппендикс Красного Курсанта. На ублюдков эти правила, видимо, не распространяются.
— Что-то такое случилось?
— Угу, случилось, — подтвердила Наталья. — Спидец случился.
— Какой спидец?
— СПИД, ВИЧ, как хочешь, так и называй. Словом, Илья у нас спидоносец. И поделом — не бегай по мужикам, не прыгай. С ними хорошо, когда сам в порядке. А как гром грянет и земля разверзнется, — никого с огнем не сыщешь. Только мы и остаемся. Я да вот ты теперь, такая же ненормальная. Илюха, когда его накрыло, хренову тучу бабла на лечение потратил. Вот и хату пришлось продать, и в этот гамудник переселиться. Ну что, идешь со мной к спидоносцу или внизу подождешь?
Встретиться лицом к лицу с ВИЧ-инфицированным — перспектива не из приятных. Конечно, Елизавета далека от дремучих представлений о том, что СПИД передается воздушно-капельным путем. Не передается. И через рукопожатие, и через общую чашку с листком конопли и надписью «I LOVE DRUGS».[8] ВИЧ-инфицированного можно обнимать и даже троекратно целовать, поздравляя со Светлым Христовым Воскресением. Целоваться в другие праздники и просто так тоже не возбраняется. Без всякого опасения можно принять из рук больного валентинку, книгу Джеймса Джойса «Улисс», ватные палочки, кусок арбуза. Обо всем этом правоверная телезрительница Елизавета Гейнзе наслышана из социальной рекламы, время от времени транслирующейся по центральным каналам. Но абстрактные, ни к чему не обязывающие знания о СПИДе — одно, а столкнуться с носителем инфекции лицом к лицу — совсем другое. Малодушная Елизавета предпочла бы отказаться от встречи, подождать внизу, но… Обстановка «второго или третьего двора» не очень-то располагает к ожиданию. Вдруг из подвальной жижи выползет какая-нибудь стивенкинговская тварь и утащит Елизавету в преисподнюю? Вдруг куклы-ампутанты пойдут на нее в атаку, совсем как малыш Чаки из одноименного фильма ужасов? А шприцы, а (гадость-гадость-гадость!) использованные презервативы? Столкнуться с их гнуснейшими хозяевами означает подписать себе смертный приговор.
Лучше уж ВИЧ, есть какая-то гарантия, что приговор будет приведен в исполнение не сразу. А вовремя поданная апелляция вообще отложит его на неопределенный срок.
— Подожди, я с тобой! — крикнула Елизавета и устремилась следом за Праматерью.
Лестничный пролет включает в себя девятнадцать ступенек.
