Я этого не понимал. Что толку смотреть даже на самые прекрасные виды и понимать, что ты никогда там не побываешь. Не проедешь по знойной саванне, разглядывая силуэты деревьев с плоскими кронами в дрожащем воздухе. Не взглянешь на статую Христа-Искупителя, раскинувшего руки над колоритным Рио-де-Жанейро, словно пытавшегося обнять город, да и тебя заодно вместе с ним, либо же показывающего: "Смотри, как прекрасен и широк мир, в котором ты живешь!" Что это было за самоистязание? Какое в нем удовольствие?
Наш мир был маленьким – за один день обойдешь несколько раз – огороженным, охраняемым. Все остальное не существовало. И никогда не будет существовать.
Не смотря ни на что Иосиф как будто не понимал, или не желал понимать, где он находится и что может готовить ему судьба в дальнейшем. Для него резервация была каким-то проходящим местом: он словно ждал, что кошмар вот-вот закончится, можно будет проснуться и съесть на завтрак мамины пироги. Если же реальность прямо и грубо говорила ему об обратном, его сознание забивалось куда-то в темный угол и там, обняв коленки и дрожа, ждало, когда же уйдет этот страшный бука.
Со временем проблема Жабы делалась все явственнее. Она давила на каждого под сводами склада. То, что из Иосифа никогда не получится даже самого слабенького бойца, понимали все. Кнут Большого Ко все чаще прохаживался по широкой, но так и не обросшей мышцами спине и, казалось, был знаком там уже с каждым клочком кожи. Даже уравновешенный Гудвин начинал терять терпение и со временем практически прекратил занятия с Жабой, используя его в основном как тягловую силу: переставить ящики, перенести оружие, прибрать склад. Большой Ко не мог выгнать навязанного Кербером ученика, но и смириться с его присутствием было не в его характере.
Я часто ловил обеспокоенный взгляд Фрэя, направленный на Жабу. Он знал, что не сможет вечно защищать друга, что всему есть предел. И еще, наверно, понимал, что оказал товарищу медвежью услугу, так рьяно оберегая его. Получил бы Иосиф несколько раз хорошую трепку – глядишь, может, проснулся бы в нем боевой дух.
В тот день на склад снова зашел Кербер, притащив с собой недовольного Канцлера и бесстрастного Монаха. Главарь неприязненно щурился на свет, словно его мучила мигрень, и при этом доставал сигарету за сигаретой.
– Ну что Кобальт, чем порадуешь? – спросил он хриплым, будто слегка осипшим голосом, в котором не было не то что радости, но даже и готовности эту радость принять.
Большой Ко склонился к самому его уху и что-то быстро зашептал. У меня по коже побежали мурашки, я чувствовал злорадное удовлетворение и предвкушение чего-то, едва ли не до дрожи в руках.
Кербер кивнул:
– Фриц, иди разомнись.
Легкое раздражение Канцлера. Фриц – не его имя, главарь зовет его так из-за его немецкого происхождения и считает это забавным. Возмущаться толстяк не осмеливался – куда уж ему, если и Монах молчит, когда его кличут "Боз". Было в Кербере нечто, что глушило все попытки пойти наперекор, еще в стадии мыслей.
Канцлер вышел на площадку, служившую нам импровизированным рингом, по пути достал из-за пояса железную дубинку – свое излюбленное оружие.
Большой Ко широкими шагами направился в нашу сторону, с каждым его шагом я чувствовал, что сейчас произойдет непоправимое. Нет, он шел не за мной. За свою шкуру можно было не дрожать. Он шел за Жабой. Грубо схватил подростка за шиворот и потащил по направлению к Канцлеру:
– Покажи-ка нам, чему ты тут научился.
Маленькие заплывшие глаза немца при виде своего противника зажглись радостным нехорошим огнем. Губы растянула ухмылка, а дубинка стала попрыгивать в ладони, будто бы от жадного нетерпения. Он собирался поквитаться с нами за все жестокие шутки: именно сейчас, именно в этот момент и именно через Жабу.
Фрэй тоже, видимо, почувствовал или сообразил, что что-то не ладно, и попытался шагнуть вслед за Жабой, но его тут же будто пригвоздил к земле властный голос:
– Никто не будет вмешиваться, – Кербер смотрел в нашу сторону не мигая, его глаза-дыры источали только холод и пустоту. Кроме этого взгляда я ничего не видел и ничего не чувствовал, но знал, что могу не подчиниться. Остальных же намертво припечатало к месту, они не сдвинутся, даже если сейчас перед ними разверзнется ад. Все. Фрэй в том числе.
Я тогда тоже не двинулся с места. Так легко было сделать вид, что ты тоже попал под действие глаз Кербера, и так сложно рационально объяснить это потом своей совести.
Жаба встал напротив Канцлера. Уже то, как он стоял – неуверенно, неправильно распределив вес, ссутулившись, не зная, куда деть руки – не предвещало исходу поединка ничего хорошего. Немец же несмотря на полноту, некоторую обрюзгшесть, двигался с правильностью привычного бойца. Поэтому то, что происходило дальше, больше напоминало избиение, а не поединок.
Дубинка Канцлера прохаживалась по телу Иосифа, словно тот выбивал ковер. Все попытки подростка выставить блок или отскочить заканчивались ничем, а иногда делали только хуже. Похоже, что поначалу толстяк бил вполсилы, но потом ему стало надоедать:
– Ну что, ты будешь защищаться или нет, никчемное отродье? Дай мне сдачи! Ну хоть разок! – за каждой фразой следовали новые удары, и с каждым словом они становились сильнее. – Хочешь, чтобы я избил тебя до потери сознания? Хочешь превратиться в кусок мяса?
В конце концов, Жаба сел на корточки, закрыл голову руками и стал монотонно подвывать. Канцлер же с белыми от гнева глазами начал пинать его ногами.
– Хватит! – закричал Фрэй. – Хватит! Он не умеет драться! Отпустите его уже!
– Уж я отпущу его, отпущу навсегда, – немец захлебнулся в хрюкающем смехе. – И тебя тоже, уродец. Все у меня уйдете.
Внезапно Жаба оборвал свой вой на какой-то высокой и пронзительной ноте. Он выпрямился во весь рост и с силой толкнул изумленного Канцлера так, что тот отлетел достаточно далеко. Толчок оказался безобидным – он только еще больше разозлил толстяка, заставил его оскалить кривые щербатые зубы:
– Так-то лучше. Теперь можно тебя и прикончить.
Дубинка опустилась еще несколько раз. Жаба не уворачивался, но затем снова толкнул от себя Канцлера. На этот раз немец рассвирепел окончательно:
– Играть со мной вздумал, щенок, мать твоя сука?
Мои чувства в этот момент, казалось, обострились до предела. И если раньше я только улавливал слабый, будто рассеянный отголосок страха Иосифа, его растерянности, его боли, то теперь что-то щелкнуло внутри него и вокруг распространился вязкий удушливый ужас. Ужас с чем-то не совладать, не суметь удержать в себе.
Я видел, как Кербер подался вперед, скрестил длинные пальцы и вперил черные дыры своих глаз в загнанного подростка. Я не чувствовал его, но каким-то невероятным образом понимал, что он ждет и то, чего он ждет, должно вот-вот случится.
Жаба снова толкнул Канцлера, но на этот раз все было иначе. Послышался треск. Голубая вспышка. И немца затрясло, словно он вставил два пальца в розетку. Это было всего мгновение, но и его хватило, чтобы мертвое, местами опаленное тело толстяка с грохотом, разрезавшим полнейшую тишину, упало на пол.
Кербер захлопал в ладоши, медленно, но весомо, на лице раздвинулась белозубая улыбка:
– Браво, мой мальчик!
Жаба сел на пол и, закрыв лицо руками, начал раскачиваться, словно в трансе.
Большой Ко подбежал к Канцлеру, пощупал пульс на шее:
– Допрыгался, бурдюк.
– Аарон, забирай мальчишку и пойдем, – Кербер поднялся и замотал вокруг своей шеи длинный белый шарф.
Монах подошел к Иосифу и поднял его на ноги. Жаба не сопротивлялся и так же покорно поплелся за Кербером к выходу, как в самом начале покорно сносил все удары Канцлера. Тогда мне показалось, что во всем произошедшем есть вина главаря банды, если не сказать хуже. Он намеренно подтолкнул Жабу. Ему было известно то, чего не знали мы, и что так долго скрывал от нас наш товарищ по несчастью. От мысли, что этот страшный человек может знать и про мой дар, мне каждый раз потом становилось плохо. Плохо от страха.
Иосиф больше никогда не появился ни на складе, ни в нашей общей комнате. Только иногда мы видели его рядом с Кербером, похожего на большую тряпичную куклу, безнадежно послушного и унылого.
Глава 11. Живые и мертвые
Немного позже на барную улицу прибыл Ром – вальяжно, в сопровождении двух телохранителей – за ним Вито в своем костюме бизнесмена средней руки. При их виде Фрэй скривил губы: видимо, ему в голову пришла та же мысль, что и мне недавно: мы расползаемся. Восточная группировка становится дряблой и тучной, отъевшейся на харчах прииска. Хотя сейчас не самое время, чтобы растекаться. Шрам на лице Фрэя стал багровым, друг сверкнул глазами на прибывших и излишне резко стал отдавать приказы: позаботиться о теле Маноса, отправить раненого Гемму к Чень Шеню и, на всякий случай, еще раз прочесать квартал. Рома приказы раздражали, а Вито смотрел на босса по-птичьи, склонив голову на бок. Из смешанного клубка его эмоций я вытащил понимание того, почему Фрэй так раздражен. Вито был с ним согласен, но не собирался ничего делать для исправления положения.
