— Ты нужна мне, Мара. Ты очень мне нужна.
— Я знаю. И ты мне, — ответила она, и звук ее голоса прозвучал очень громко в ночной тишине дома.
Она снова подалась ему навстречу, прикрыв веки. Скользнула ладонью под борт его пальто, между пуговиц, пробираясь к рубашке. И, привстав на цыпочки, сама потянулась к его губам.
Макс улыбнулся и поцеловал ее, касаясь кончиком языка ее рта, прикусывая ее нижнюю губу, не сводя глаз с ее тонких век и длинных ресниц, от которых падали длинные тени на покрывающиеся румянцем щеки. Он глубоко вдыхал ее запах, горьковатый запах, который часто преследовал его ночами, и от этого сходил с ума. Он проникал языком вглубь ее рта, и от этого сходил с ума еще сильнее. Он целовал ее, пока стягивал с нее пальто. И не мог оторваться, когда сорвал пальто и пиджак с себя. Дыхание его становилось прерывистым, и, продолжая ее целовать, он приподнял Мару над полом.
Когда на мгновение Максим пришел в себя, то увидел ее на подушках дивана и себя, нависающим над ней, в то время как пальцы его живо бегали по ее телу. Ее строгое серое платье с белым воротничком и его рубашка валялись на полу. Он улыбнулся, и вслед за пальцами к ее горячей нежной коже теперь прикасались его губы.
Но кожа ее пылала отнюдь не от смущения, не от робости, а от его поцелуев. В эту минуту смущаться она не могла — это было бы так же неестественно, как все то, что случалось с ней прежде. А с ним оказалось по-настоящему, с ним она сама была настоящей. Потому что влюбилась. Впервые. Безоглядно. Всецело.
Она то поднимала веки, и мир наполнялся яркими цветными красками, среди которых самым главным неизменно оказывались его глаза — самые удивительные глаза, один взгляд которых заставлял ее дрожать от невысказанных слов и желаний. То опускала их. И тогда мир поглощался тьмой. И в этой тьме существовали только руки его и губы на ней. И его дыхание, обжигавшее ее. Она так чувствовала свое собственное тело, как никогда в жизни. Но удивительным было и то, как она чувствовала его тело. Его плечи, спину, ладони, живот, бедра, ноги — каждым сантиметром кожи.
Мара потянулась к ремню на его джинсах. И вцепившись в пряжку, подалась вниз, дергая, пытаясь расстегнуть. Он перехватил ее пальцы, и сам расстегнул пряжку и пуговицы.
И в тот же миг отпустил себя, потому что сдерживаться дольше был не в силах. Он уже не понимал, что происходит. Видел лишь перед собой ее глаза удивительного серого цвета. Руки его срывали остатки одежды с нее, с себя. Все стало лишним, раздражало и летело на пол. Он глухо рыкнул, закинул ее ногу себе на спину и резким движением вошел в нее. Замер, вгляделся в ее лицо и прижался поцелуем к ее дрогнувшим губам. Не говоря ни слова, крепко прижимал ее к себе, чувствуя ее всем своим телом.
По ее мышцам от низа живота прокатилась судорога — нет, не от боли. Если Маре и было больно, то это осталось где-то только в одной части ее сознания. Запертой за другими эмоциями, заслонявшими все прочее. Скорее просто знала, что боль эта будет. Просто помнила, что она где-то есть. И все.
Куда важнее было его нетерпение, которое передавалось и ей, заставляло ее обнимать его шею, обхватывать его бедра ногами, прижимаясь теснее.
Куда важнее была ни с чем не сравнимая тяжесть его тела на ней, от которой не было тяжело.
Куда важнее было дыхание — частое, поверхностное, становившееся глубоким, шумным, звучавшим вместе с его дыханием.
Куда важнее были его движения — сильные, простые, понятные ей. И на эти движения оказалось так просто отвечать — толчком на толчок.
Она проводила пальцами по его спине, которая сделалась теперь влажной и горячей. Когда забывала дышать, целовала его губы, понимая, что его рот сухой, твердый, а ее — влажный и мягкий.
А потом она забыла себя. Просто не помнила. Было только тело — жаждущее, теплое, пульсирующее тело.
* * *Ночь опускалась на Рэдбей. Ночь холодная, такая же, как и несколько недель назад, когда был здесь в последний раз Блез Ратон. Сидя на лавке на заднем дворе, Дейна, как и тогда, куталась в шаль. До нее доносились громкие голоса гостей, веселившихся в таверне.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Снова в бухте стояло множество кораблей, среди капитанов которых были как простые торговцы, так и жестокие головорезы. И те, и другие нередко бывали непримиримыми врагами на море, но в «Какаду и антилопе» могли сидеть за соседними столами и угощать друг друга ромом.
Именно они привозили с собой, кроме разнообразных товаров, новости со всех уголков земли, рассказывая не только сказки, но и правдивые истории.
Уже давно было забыто, кто первый сказал о том, что капитан Ратон оказался сыном губернатора Лос-Хустоса. Никто не знал точно, верить этому или нет. Но говорили об этом все чаще и все громче. Ни один вечер в «Какаду и антилопе» не проходил без того, чтобы то тут, то там не было упомянуто имя отчаянного капитана, бывшего пирата, добывшего свое помилование в сражениях и победах на благо короны.
Конечно же, и до Дейны доносились эти слухи, витающие над островом. Терялась она в догадках и собственных чувствах. Радовалась за Блеза, что все так складно у него вышло. Он вернул свое честное имя и обрел отца. Но когда вспоминала Дейна его обман, начинало ныть у нее сердце. И никак не понимала, чем она заслужила такое? Неужели тем, что ничего больше не хотела, кроме как быть его женой. Быть с ним и днем, и ночью. И в горе, и в радости.
Злилась Дейна на Блеза со всей пылкостью своего разбитого сердца.
Калитка во внутренний двор скрипнула, но вовсе не Хосе Бертино это пришел. Нет. Знала Дейна, что Хосе Бертино помогает матери в зале. Это мог быть только Дьярмуид. Ходил теперь в таверну, словно бы к себе домой. Когда хотел! Да еще и путь себе укорачивал, забегая через эту калитку, в которую ход был только своим.
Глаза его загорелись, едва увидал он невесту. Сел подле нее, не спрашивая. Но обнять да поцеловать не решился — робок был да неуклюж.
— Много сегодня людей в «Какаду и антилопе»? — спросил он нетерпеливо, не здороваясь — видались утром уже, когда привозил им хлеб.
— Много, — ответила Дейна, не шелохнувшись.
— И о чем говорят?
— О том же, о чем и всегда.
Дьярмуид придвинулся к ней чуть ближе и настороженно уточнил:
— И про этого ублюдка Ратона говорят?
— Говорят, — тихо сказала Дейна.
— Будь он проклят, этот головорез! — рассердился вдруг Дьярмуид. — Истинная правда, что ублюдок ублюдком и останется! Вообрази! Сейчас дядюшка Бартоло приходил к отцу, он прибыл на «Морской звезде» с Лос-Хустоса. Так вот и рассказал, что Ратона, и впрямь, губернатор ван дер Лейден наследником своим объявил! Уж и слухи ходят, что на дочери герцога де Фриза женить хотят. Кровь-то паршивая, надо благородной разбавить!
Как же Дейна устала каждый день слышать имя Блеза!
— Нам-то что до того, на ком он женится, — вздохнула она.
— Нам-то? — разулыбался юноша. — Нам, пожалуй, что ничего! Да и красивее ты у меня любой герцогини! Будешь настоящей принцессой на нашей свадьбе, клянусь! И заживем мы с тобой, как положено. Я хлеб печь стану. Ты детей растить. Славная у нас будет жизнь с тобою! Честная, врагов не наживем, перед судьбой расплачиваться не за что, не то что капитану Ратону!
— За все свои ошибки он расплатился. Сам король помиловал его, — тихо, чтобы не было слышно, как дрожит голос, сказала Дейна.
— Король — не Господь Бог! — подняв указательный палец к небу, ответил Дьярмуид. — А Господь справедлив! Думаешь, почему капитан Ратон столько лет гонялся по всем морям за капитаном Браером? Мести хотел. Да местью пятна с паршивой рожи не сотрешь! — он подсел еще чуть ближе и зашептал. — Много народу в море перебил капитан Ратон. Да насолил когда-то Браеру. То давняя история, и не должен был бы я тебе ее рассказывать, слово отцу давал… Но хочу, чтобы знала ты, что это за семейка такая! Много лет назад дядюшка Бартоло жил себе на Исла-Дезесператос и лекарем был самым лучшим. Конечно, самым лучшим! Иначе, отчего бы еще забрали его на Лос-Хустос! Он теперь там самого губернатора лечит. И всех детей его, ныне покойных, он и лечил. И супругу его тоже… Ничего не скажешь, Кальво — фамилия хорошая, благородная. У нас в семействе все честные. Дело свое любят и знают. Из каких низов ни пойдут, а идут высоко! Да в те времена он, и правда, жил себе, как все живут в Рэдбее. Но позвали его однажды в дом донны Селесты… Ты слыхать должна была, она преставилась четыре года назад. Так ведь не просто так и преставилась! У нее перед тем дочка пропала. Об этом у нас не говорили. Про тот дом и вовсе не говорят. Да дядя Бартоло лечил ее, оттого и знал все. Донна Селеста призналась ему, что похитил ее капитан Браер. Его судно стояло тогда в порту. А еще говорила она, что все это из мести. Да в наказание за старый ее грех. Когда вызвали к ней падре Ансельма, чтобы исповедовать ее перед смертью, дядюшка Бартоло там был. И слышал, как она говорила, что, и впрямь, расплачивается за старую ошибку. Что сын ее, рожденный от большой любви (а стало быть, незаконный) стал кровожадным пиратом. Что ненароком посеяла она в его сердце ненависть к родному отцу, и им всем его ненависть еще отзовется. И что дочь ее похитили ей в наказание. Она и умерла с этим.
