Именно в эту минуту возникла в голове Нескубы мысль: а не остаться ли?.. Он боялся этой мысли, отгонял ее, но она все-таки прорывалась через психологические барьеры, вносила смятение в душу: а что, если остаться?.. В конце концов, планета совершенно нового типа, и ее изучению стоит посвятить жизнь. А товарищи, друзья, экипаж — это ведь очаг жизни, не говоря уже о собственной семье…
Стало хмурым лицо, между бровями пролегла вертикальная складка, затуманились глаза. Жизнь сложнее шахматной партии, в жизни труднее выбрать ход. Но выбрать можно. И сама по себе эта возможность, эта свобода воли вдохновляет и окрыляет. Чувствуешь себя человеком в необъятном смысле слова, а не каким-то биороботом с обязательной программой. Вот каким создала тебя Природа!
«Я могу или остаться на Гантели, — размышлял Нескуба, или отправиться в обратное путешествие… Необходимо все взвесить, все рассчитать. А можно ли все рассчитать? О, начинаются сомнения. Этого мне еще не хватало! Можно, черт возьми, проанализировать то, что тебе известно, а чего не знаешь, с тем ничего не поделаешь».
Колонна первых поселенцев Гантели двигалась по высокому берегу реки и напоминала мастодонта, который выискивает место, чтобы залечь. Наконец остановились у невысоких, поросших лесом гор.
«Возможно, Алк считает это место оптимальным для поселения, — подумал Нескуба. — Что ж, может быть, он и прав: горы защитят от ветров, за строительными материалами далеко не ходить — и древесина, И камень под рукой, да еще водная артерия. И местность — даже отсюда видно — живописная. Сколько же здесь холмов? Семь? Вот это совпадение — точно как в Риме или в Киеве!»
И сразу же возникли в воображении зеленые киевские холмы, голубой Днепр — даже сердце защемило. Родные, милые картины… Но их реальность равносильна реальности сновидений.
Гордей Нескуба выключил съемку и непроизвольно принялся рисовать на экране план будущего города, привязывая застройку к рельефу. Начертил несколько прямоугольников, овалов, провел две-три улицы, мост через реку и, смущенно улыбнувшись, оставил это занятие. Сперва ведь, наверно, придется жить в одном доме, максимум в двух. Ну, будет еще спортивный комплекс. Пройдут десятилетия, пока поселение разрастется, так зачем же навязывать свои вкусы будущим поколениям? Не лучше ли пустить рост первого на планете города на самотек? Такие города всегда своеобразны, неповторимы, как неповторим рельеф, как события и обстоятельства жизни любого поселения людей.
Течение мыслей Нескубы прервало неожиданное появление Лойо Майо. Астроном влетел в рубку управления как метеор. Глаза его сверкали, пылали огнем, и уже по одному этому Нескуба догадался, что он заряжен какой-то важной информацией.
— Капитан! — возопил Лойо Майо, как будто обращался к глухому. — Теперь можно не бояться коварных черных дыр!
— То есть? Вы что — изыскали возможность их нейтрализовать?
— Я закончил цикл опытов… Мы с Осиповым сконструировали приставку к телескопу, которая дает возможность обнаруживать черные дыры! Нейтринный спектрометр.
— Интересно, — довольно равнодушно произнес Нескуба. Его тон немного охладил астронома.
— Вам неинтересно? — удивился Лойо Майо.
— Я же сказал: интересно, — иронически улыбнулся Нескуба. — Я слушаю.
— Но… — растерялся Лойо Майо. — Вы так говорите…
— Пожалуйста, Лойо Майо, излагайте суть, и не надо придираться к моему тону.
— Видите ли, давно замечено, что черные дыры — это, как правило, системы двойных звезд. Если из видимой звезды исчезает материя, это значит, что ее высасывает невидимая соседка, то есть черная дыра, имеющая чрезвычайно сильное гравитационное поле. И вот когда шлейф звездного вещества под воздействием этого поля набирает едва ли не скорость света, возникает интенсивное излучение нейтрино, которое и регистрирует наш спектрометр.
Информация Лойо Майо все сильнее заинтересовывала капитана. С его лица исчезло равнодушие, пальцы нетерпеливо постукивали по подлокотнику.
— А как же нащупать такую пару среди миллиарда звезд?
— Одну пару я уже засек. Вот как это произошло. Наблюдая звезды, я заметил, что одна из них меняет степень яркости, и амплитуда колебаний за три испытательных дня составила 0,3 звездной величины.
— Что же это означает?
— Это означает, что звезда вытягивается в сторону черной дыры и теряет форму шара, превращаясь в эллипсоид. При обращении вокруг общего центра тяжести она поворачивается к нам то малой осью, то большой. Дальнейшие наблюдения обнаружили и шлейф…
Нескуба вскочил так стремительно, что едва не взлетел в воздух. Сжал своими ручищами плечи астронома.
— Это же великолепно! Замечательно! Поздравляю вас, Лойо Майо! Это такое открытие…
Астроном заморгал черными ресницами.
— Теперь нам, считай, открыт путь к нашему миру, к Земле! — почти закричал Нескуба.
— А разве вы… собираетесь?..
— И я, и вы, Лойо Майо! Полетим, а?
Астроном не успел ничего ответить, потому что Нескуба подтолкнул его к выходу:
— Пойдемте скорее, я тоже хочу увидеть эту великолепную звезду!
С огромным усилием Нескуба раскрыл глаза и долго не мог понять, где он и что с ним. Вместо круглого иллюминатора четырехугольное окно, и какой-то розовый свет, и высокий плоский потолок.
— Ну как?
Узнал голос Эолы, но откуда он доносится — трудно было определить. Попробовал повернуть голову, но она почемуто оказалась удивительно тяжелой. Едва пошевелил ею, не отрывая от подушки, но и этого было достаточно, чтобы поле зрения расширилось и сквозь розоватое марево проступило лицо Эолы.
— Ты меня слышишь?
«Конечно, слышу» — так он хотел сказать, но слова почему-то застряли в горле. Неужели он потерял голос? Этого еще не хватало!
— Не надо волноваться, милый… Все будет хорошо…
Голос ее отдалялся, слабел, лицо начало расплываться в розовой дымке.
Эола быстрым и уверенным движением взяла шприц, уже наполненный стимулином, и сделала укол в предплечье. Прошло не больше минуты, как датчики кровяного давления, пульса и температуры показали, что системы организма Нескубы начинают работать немного лучше.
Заметно отяжелевшая Эола села у изголовья, не отрывая взволнованного взгляда от его измученного, посеревшего лица. Бедный, как ему тяжело…
Сама она осунулась, под глазами темные круги — недосыпала, извелась, были моменты, когда она теряла надежду, отчаяние кромсало сердце острыми лезвиями, и странно, как оно только выдержало. А ведь ей нельзя, нельзя волноваться! Но теперь бесконечное нервное напряжение спало. Болезнь Гордея начала отступать, кризис миновал, и он поправляется. Она поглядывала на его измученное лицо, прислушивалась к его дыханию. И надо же — такой вот могучий богатырь, который, кажется, никогда в жизни не болел, совершенно неожиданно слег. Первый больной на Гантели. А бывало, как он подтрунивал, когда кто-нибудь заболевал! «Человеческий организм — это космический корабль. И если ты плохой капитан, не умеешь им руководить, он и выходит из строя». А сам? Доруководился…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
