— Самое непосредственное, — Валерий сильно потер ладонью лоб. — Училище закрыто, это верно, а музыка народу все равно нужна. Ты вот что сделай: подбери несколько девчат из училища и давай с ними — по госпиталям с концертами. А что? Раненым это очень даже полезно будет. Может, даже больше, чем сейчас здоровым. Я позвоню твоей заведующей.
— Не надо, я сама договорюсь.
— Еще лучше. А репертуар вы все вместе обмозгуйте, я в этом ни бум-бум. Да и дел других хватает.
Кира думала долго, потом спросила:
— А вдруг провалимся? Может, лучше попросить кого-нибудь из преподавателей?
Секретарь вышел из-за стола, прихрамывая, — одна нога у него была короче другой — отошел к окну, сказал, глядя в темное стекло:
— Все на трудфронте. Окопы копают. — Он сильно подул в стекло, но иней и не думал таять. — Мороз-то какой! Прямо черт знает, что за морозище!
* * *
Верочку Жуковскую предложение Киры сначала обрадовало, а потом смутило.
— Как же, Кирочка, выступать, когда у меня и платья-то приличного нет! Там ведь командиры будут! — однако, подумав, она вскочила с продавленного дивана и распахнула дверцы шкафа. — Разве что это? Или, может, это? По-моему, оно идет к глазам… — она сбросила халат и примерила платье. — А прическа! Боже, на что я стала похожа! — впрочем, было видно, что сама себе она нравится и такой.
— Ты когда в последний раз брала в руки виолончель? — спросила Кира.
Глаза Верочки слегка поскучнели.
— Пусть тебя это не волнует, я выступлю не хуже других.
— А если хуже?
— Ну, знаешь… — Верочка прошлась по комнате, не спуская глаз с зеркала. — Скажи лучше, кого ты намерена взять еще. Петрову? Лишанскую? Разумову? Или, может, хочешь, чтобы я на сцене сидела рядом с растрепой Конько?
Первый концерт назначили на двенадцатое декабря — в этот день в один из госпиталей прибывала большая партия раненых.
В вестибюле бывшего училища Кирину бригаду встретила Юлия Францевна. Глубокое декольте обнажало сухие ключицы.
— Я рада, девочки, что вы не забыли обо мне, — сказала она, — Валера передал мне ваше приглашение, мерси.
— Только ее нам не хватало! — шепнула Жуковская. — Рядом с ней мы выглядим просто школьницами! — напомаженные губы Верочки напоминали два алых лепестка, сложенные сердечком.
Казавшийся прежде таким огромным актовый зал училища, ставшего теперь госпиталем, вместил лишь половину зрителей. Остальные толпились в дверях, сидели на подоконниках и на полу перед сценой, плотно забили проходы. На беду, в самом начале концерта погасло электричество. Проворные нянечки принесли керосиновые лампы и установили на авансцене перед самым носом музыкантов. Их громадные, уродливые тени принялись кривляться на потолке, шевеля длинными, паукообразными щупальцами. Потом у Петровой на контрабасе лопнула струна, а растрепа Конько призналась, что забыла дома канифоль. Близорукая Людочка Лишанская постеснялась надеть очки и не видела нот. Верочка с первых минут растерялась под слишком пристальным взглядом молоденького лейтенанта, безбожно врала и путала других. Бедная Юлия Францевна прилагала отчаянные усилия, чтобы спасти положение.
— Си-бемоль, Люда, си-бемоль! Позор! Нельзя, девочка, выходить на сцену без репетиций. Надо уважать слушателя, даже если он не в силах отличить Баха от Бетховена…
Сольные номера прошли удачней у всех, кроме Верочки Жуковской: как-то незаметно молодой лейтенант переместился за кулисы и, стоя там, продолжал еще больше смущать Верочку.
Однако слушатели оказались великодушны. Едва прозвучали последние аккорды, зал принялся громко аплодировать. Потом начались заказы. Один просил исполнить на прощанье его любимую «По улице мостовой», другой — «Катюшу», третий — «Любушку», человек десять дружно требовали «Синий платочек», а Верочкин лейтенант с томной улыбкой попросил исполнить «Жди меня»…
— Объясните им, — сказала Юлия Францевна, — что эти мелодии мы исполнить не можем. Виолончель и скрипка созданы для другой, серьезной музыки.
— Я не могу им так ответить, — еще тише сказала Кира, — мы должны все исполнить.
С того момента, когда она впервые вошла в зал, глаза ее оставались прикованными к людям в больничных рубашках и полосатых пижамах, к забинтованным головам, к безруким и безногим, к тем, кто сидел, стоял вдоль стен и лежал на носилках. Особенно к ним… Носилки стояли возле самой сцены. Играя, Кира мельком взглядывала на лица. Усатые и безусые, мертвенно-бледные и загорелые до черноты, они все чем-то напоминали Бориса. Когда в зал внесли на носилках последнего, с забинтованной головой, Кирино сердце забилось.
— Мы не должны им отказывать, — повторила она.
Юлия Францевна зябко повела плечами.
— Мне самой неприятно, но что поделаешь!
А зал требовал, просил, умолял. Какой-то командир, по-своему растолковав растерянность артистов, вышел на сцену и поднял руку, дожидаясь, когда умолкнет шум.
— Товарищи, нельзя же так. Артисты устали, они тоже люди.
— Нет, нет, — громко сказала Кира, — мы не устали, я попробую сыграть то, что вы просите.
Зал шевельнулся в последний раз и замер. Сначала робко, а потом все уверенней Кира сыграла им и «Катюшу», и «Любушку», и «По улице мостовой», и еще с десяток песен, которые любила сама и, наверное, любил Борис… Но вот раздались первые аккорды «Священной войны». В зале подхватили мелодию, и вскоре мощный хор неумело, но старательно выводил, заглушая слабые звуки рояля:
«Не смеют силы черные над Родиной летать.
Поля ее просторные не смеет враг топтать!»
Кире аплодировали. Тот же командир, приняв из рук двух нянечек большой сладкий пирог, преподнес его юным артистам от имени выздоравливающих и просил не забывать их.
— А вам особое спасибо! — сказал он, крепко пожимая Кирину руку. — Жаль, по-настоящему отблагодарить нечем.
— Я вам буду очень признательна, — сказала Кира, — если вы узнаете, кто лежит вон там на носилках, забинтованный. Как его фамилия, имя.
— Только и всего? Да я для вас… всю его анкету…
К лежащему на носилках устремились сразу человек десять.
— Сержант Омелькин! — кричали они издали. — Иван Данилович! Одна тысяча десятого году! Танкист. Осколочное ранение в лицевую часть!
— Кого вы ищете? — спрашивали те, что стояли рядом с ней.
— Я ищу младшего лейтенанта Пальнова. Бориса Пальнова. Он ушел в первый день войны.
— Пальнов! Кто тут Пальнов?
Крик вырвался из зала, промчался по лестницам, по палатам и замер где-то во дворе.
— В нашем госпитале нету, — лейтенант огорченно развел руками, — хотя обождите! Может, кто встречал его.
Надо ребятам сказать, чтобы расспросили народ. Какой, говорите, из себя? Чернявый, белявый?
— Росточка высокого али не очень? — интересовались другие.
— Частя какие? Ну, скажем, пехота, авиация, танковые?
Все они искренне хотели ей помочь и досадовали, что еще многое остается за пределами их возможностей…
Домой Кира возвратилась после полуночи. Выслушав ее, Зоя Александровна уверенно сказала:
— Думаю, что теперь твоя концертная деятельность закончится.
— Ошибаешься, — ответила Кира, — она только начинается.
Глава вторая
Через месяц у Киры в ансамбле было уже около десяти человек. Перед концертом в госпиталях вывешивалось объявление: «…состоится концерт русской народной и классической музыки под управлением т. Ордынцевой». Кире нравилось и то, что вывешивают объявления, и «т. Ордынцевой». С ней здоровались за руку начальники госпиталей, о ее концертах писала молодежная газета. В поездках по области Юлия Францевна не участвовала. Автомашину удавалось достать не всегда, чаще музыканты шли пешком проселочными дорогами, неся на себе инструменты. В районных клубах и школах, превращенных в госпитали, за пианино садилась Кира. «Синий платочек» и «Катюшу» теперь исполняли солисты, а Кира только аккомпанировала. Потом она вставала со своего места и шла по палатам искать Бориса.
Прошел год. Кира повзрослела, вытянулась. Вместо длинных кос она носила теперь короткую мальчишескую прическу. Веленов раздобыл обмундирование для всего ансамбля: кирзовые сапоги, гимнастерки, юбки защитного цвета. Бригада стала выглядеть по-фронтовому. Появились чтецы, танцоры, остроумный конферансье. Как-то незаметно Кира превратилась в администратора — договаривалась о концертах, о дополнительном пайке для артистов, о транспорте, принимала новых участников и закупала инструменты. Ее собственное участие в концертах уходило все дальше, на задний план, за кулисы. Она понимала, что еще год-два и ей незачем будет выходить на сцену, но расстаться с бригадой не могла — поездки давали ей возможность бывать в госпиталях.
